Отдавая мне письма для ответа, он просил одно передать Татьяне Львовне.

– Это интересное письмо, о школе футуристов в живописи, преимущественно в Италии, и в поэзии. Это… это полный дом сумасшествия!

Вечером письмо, очень забавное, читали вслух.

Татьяна Львовна указала Л.Н. на изданную «Посредником» книжку Штиль «Обязанности матери» (о половой педагогике) и Чуйко «К нашим детям. (Беседа о происхождении человека)». Л.Н. был возмущен содержанием брошюры, в которой излагались образцы бесед с детьми о половой жизни человека, очень неумело составленные и чересчур откровенные.

– Это такие важные вопросы, – говорил он, – что я по ним ничего не могу сказать, а потому и не буду говорить что-нибудь. Откуда произошел человек? Да этого не знали величайшие мудрецы!.. И я тоже этого не знаю.

Говорили, что у крестьян распространены курные избы. Рассказывали, что в одной из местных деревень во время эпидемии тифа в курной избе лежало шесть человек больных, тут же находились ягнята, теленок; двое из больных вследствие тесноты лежали у входной двери и не перенесли болезни, умерли.

Л.Н. сказал:

– Уже ничему нельзя удивляться. Надо удивляться тому, что ничему нельзя удивляться… Я читал описание жизни Чернышевского в ссылке. Там с ужасом сообщается, что Чернышевский жил в курной избе. А здесь что делается!..

Вечером читали вслух; сначала Л.Н., потом я рассказ Семенова «У пропасти». Потом он читал по-французски мысли Ларошфуко.

7 мая

Приехал Чертков. Л.Н. просил домашних утром не входить к нему в комнату. Но я все-таки постучался и сказал ему о приезде гостя. Л.Н. быстро поднялся и пошел навстречу Владимиру Григорьевичу. Тот был еще в передней. Крепко поцеловались. Произошло опять, как бывает при проводах или встречах, когда люди растроганы и этим немного выбиты из колеи, какое-то внезапное маленькое замешательство… Владимир Григорьевич расплачивался с ямщиком. Л.Н. пошел назад. Вынул платок, стал сморкаться, и я увидел его совершенно заплаканное лицо.

Владимир Григорьевич прошел в свою комнату, и Л.Н. остался у него. Он сегодня слаб. Много работал. Дал опять переписать предисловие к «Мыслям о жизни».

Вечером читали вслух привезенный Владимиром Григорьевичем рассказ Василия Авсеенко «Микроб» (о самоубийствах) в журнале «Огонек».

– Да, правдиво, – заметил Л.Н. по прочтении, – но вот эта беллетристическая форма мне неприятна.

8 мая

О рассказе Авсеенко:

– Нехорошо, что неизвестны чувства девушки, покончившей самоубийством. Если уж он взялся за рассказ, то нужно было их описать. Не знал? Надо угадать.

О Масарике:

– Его рассуждения о религии – научная болтовня. Говорит о какой-то новой религии, которая выработается, может быть, из христианских сект. Но как обед нам нужен не через два поколения, а мы теперь хотим есть, так и религия нужна теперь. Всё это – научная привычка смотреть на предметы объективно.

Говорил:

– Это не парадокс, это совершенная правда, что только то дело хорошо, о последствиях которого не думаешь. Потому что если не думать о последствиях, то это – дело общее, а если думать, то непременно личное.

Вечером за чаем шла оживленная беседа о наших друзьях, о старых знакомых, о новых изданиях статей и пр. Л.Н. высказался, что, по его мнению, верховая езда не сравнима ни с каким другим способом передвижения.

Дал мне переписать свою новую статью о самоубийствах. Говорил о ней:

– Мне хочется показать всё безумие современной жизни, представить ярко всю картину того невозможного состояния, в котором находятся люди и из которого уже нет никакого выхода. Но для этого нужно особое настроение.

9 мая

Одна почитательница Л.Н. в Швеции, узнав, что он намерен будто бы приехать на конгресс мира в Стокгольм, предлагает ему гостеприимство: предоставляет роскошные комнаты и ему, и «госпоже графине, и господину секретарю, и господину доктору». Л.Н. благодарил и сообщил, что на конгресс он не поедет. Чертков верно определил этот конгресс как пикник.

Говорили о секте иеговистов[28], один из последователей которой подвергся правительственным преследованиям. В связи с тем, что в этой секте много мистического и суеверного, Л.Н. говорил:

– Я думал и записал, что метафизика – вопросы о душе, о Боге, – составляющая необходимую часть религиозного учения, настолько отвлечена, непонятна, что чем меньше говорить о ней словами, тем лучше. Она познается какой-то более высокой духовной способностью, чем разум.

И еще:

– Есть два пути разрешения этой отвлеченности, трудности понимания метафизических вопросов. Во-первых, уверовать в то, что есть личный Бог, Троица и т. д.; во-вторых, сказать, что нет никакого Бога, что не нужно никакой религии. И как тот, так и другой способ не могут удовлетворить.

Из окна я увидал мальчика, пришедшего за книжками. Я сказал, что даю им теперь «На каждый день» и другие серьезные книжки, потому что все детские они уже перечитали; когда же я говорил ребятам, что такие книжки, как «На каждый день», будут им непонятны, они возражали: «Ну, что ж, прочитаем в другой, в третий раз».

Л.Н. усмехнулся удивленно и радостно.

– Только это и утешает, – произнес он, – что, как это было с реалистами (учениками реального училища. – В.Б.), которые, двадцать человек, приходили ко мне, кто-нибудь из них да окажется понимающим. Я их и видел по глазам, человека два, у которых есть эти пищеварительные органы и которые переварят.

Приехали Софья Андреевна и Андрей Львович. За обедом было шумно, за вечерним столом – тоже. Л.Н. поднялся из-за стола довольно рано.

– Как, папа, так рано спать? – спросил Андрей Львович.

– Да мне надо еще много дела сделать, пасьянс разложить…

– Пойдем ко мне, Владимир Григорьевич, – добавил в коридоре Л.Н.

Я пошел к нему с письмами.

В одном письме я советовал, по его поручению, одному молодому человеку, приславшему очень высокопарное и льстивое письмо, «быть проще и искреннее в общениях с людьми».

– А может быть, письмо этого молодого человека было искреннее? – заметил Владимир Григорьевич.

– Нет, – возразил Л.Н., – я знаю, что здесь я не нагрешил. А вот с Андреем нагрешил.

– Как? Кажется, всё было благополучно? – спросил Чертков.

– Нет, нагрешил! Он стал говорить о Молочникове, что все в Петербурге говорят, что он сидит не за мои книги, а за какую-то пропаганду. А я сказал, что те, кто так говорят, не стоят доли того уважения, как Молочников. Одним словом, нехорошо… Вот с Софьей Андреевной лучше. Сегодня в первый раз высказал ей ясно, как для меня тяжелы эти условия жизни, прямо физически тяжелы! Горячо говорил, хотя спокойно… И, кажется, она поняла… Впрочем, не знаю, надолго ли.

Перед этим Владимир Григорьевич приглашал Л.Н. из Кочетов к себе в Столбовую (ближе к Туле, не доезжая Москвы; сюда Чертковы переехали из Крёкшина). Л.Н. охотно соглашался. Разговаривая о предполагаемой поездке, Чертков употребил фразу: «Если вам не доставит неудовольствия так долго не быть в Ясной Поляне». Толстой при этих словах горько усмехнулся.

В третий раз здесь я переписал предисловие к «Мыслям о жизни», вновь исправленное Л.Н. Это краткое, сжатое выражение всего мировоззрения Толстого. Оттого он так заинтересован им и так много над ним трудится.

10 мая

Утром зашел по делу к Л.Н. Он говорит:

– А у меня сегодня телесное состояние чрезвычайно плохо, а духовное – удивительно хорошо, так хорошо на душе, столько записал!

– Значит, это может быть? – спросил я.

– Да как же, именно так и должно быть! А вы как поживаете?

– Хорошо, и телесно, и духовно.

– У вас так и должно быть. Нужно только всегда стараться, чтобы дух властвовал над телом, держал бы его… под собой.

В первый раз сегодня после столь длинного промежутка Л.Н. ездил верхом; видимо, в решении возобновить верховые прогулки на него повлиял Чертков.