13 апреля

Утром Л.Н. позвал меня в кабинет – помочь ему распечатывать и читать письма. Это случилось в первый раз.

– Это отвлекает очень, – пожаловался он, видимо, желая скорее приняться за свою работу.

Сегодня в Ясной гости: Гольденвейзер с женой, Горбунов-Посадов и Мария Александровна (Шмидт). Она за обедом рассказывала, как отзывался один знакомый ей крестьянин о прокучиваемых барами трудовых мужицких деньгах, «добывающихся потом и кровью», по выражению крестьянина.

Л.Н. ответил на это:

– Как в природе волшебство – была зима, и вот в каких-нибудь три дня весна, так и в народе такое же волшебство. Недавно не было ни одного мужика, который бы говорил такие речи, вот как вы рассказываете, а теперь все так думают.

Рассказывал, что прочел книжку стихов Ахшарумова.

– Я решил, что употреблю все усилия, чтобы найти такие стихотворения, которые мог бы похвалить. И нашел. В них нет ничего нового, но уж, конечно, они лучше декадентских.

Ахшарумову Л.Н. написал письмо о его стихах.

Говорили о журналах для широкой публики – «Жизнь для всех» и «Журнал для всех». Гольденвейзер заметил, что последний привлекает публику хорошим составом печатающейся в нем беллетристики.

– Неужели беллетристика может привлекать? – удивился Л.Н. – Я на старости лет никак этого понять не могу.

Сам заговорил о том, что старше его «на деревне» (Ясной) никого нет. Другие перевели разговор на то, что крестьяне стареют раньше, чем «мы».

Я видел, как Л.Н. насупился.

– Еще бы, – проговорил он тихо (думаю, вникая больше сам в свои слова, чем желая поделиться ими с другими), – у нас это от ухода за своим телом, а они все измучены…

Гольденвейзер играл очень хорошо, но, к сожалению, немного. Его стеснялись просить, но попросил первый Л.Н. На него музыка опять произвела сильное впечатление.

– Когда хорошее музыкальное произведение нравится, то кажется, что сам его написал, – заметил он после этюда Шопена e-dur, opus 10.

Гольденвейзер сообщил, что певучую мелодию этого этюда сам Шопен считал лучшей из всех своих мелодий.

– Прекрасно, прекрасно! – восклицал Л.Н. по окончании игры, вспоминая те вещи, которые ему больше нравились. – Если бы, – говорил он, – мартовский житель пришел и об этом тоже сказал бы, что никуда не годится, то я стал бы с ним спорить. Вот только одно, что это непонятно народу. А я в этом так испорчен, и больше ни в чем, как в этом. Люблю музыку больше всех других искусств, мне всего тяжелее было бы расстаться с ней, с теми чувствами, которые она во мне вызывает.

После говорил:

– Я совсем не слыхал декадентов в музыке. Декадентов в литературе я знаю. Это мое третье психологическое недоразумение (никто не решился спросить, какие два первые. – В.Б.). Что у них у всех в головах – у Бальмонтов, Брюсовых, Белых!..

Гольденвейзер обещал приехать на пасху и познакомить Л.Н. с декадентами в музыке. Толстой очень его звал.

Прощаясь со всеми в зале, он, между прочим, говорил:

– Силы для работы у меня обратно пропорциональны желанию. Иногда нет желания работать, а теперь приходится его сдерживать.

У меня в комнате он подписал письма и, прощаясь, спросил:

– Так письмо и пропало? Совсем, и восстановить нельзя? Это что-то таинственное, прямо что-то спиритическое!..

Он засмеялся.

– Ну, прощайте!

И – обычным жестом – быстро поднял руку и опустил ладонь на ладонь.

Сегодня написал Л.Н. одно письмо, я думаю – самое краткое из всех, когда-либо писанных. Вот его содержание: «Ростовы. Л.Т.». Написано оно «ученику III класса Федорову» в ответ на его вопрос, как произносить встречающуюся в «Войне и мире» фамилию – Ростовы или Ростовы.

14 апреля

Утром приезжала некто Бодянская, муж которой за участие в движении 1905 года был осужден сначала на смертную казнь, а потом на шесть лет каторги – по ее словам, невинно. Она приехала к Л.Н. с письмом от его знакомого Юшко и просила устроить ей свидание с царицей или со Столыпиным. Л.Н. и Татьяна Львовна дали ей письма к графу Олсуфьеву и Софье Стахович.

Кроме Бодянской, приезжали фотографы от московской фирмы «Шерер и Набгольц», вызванные Софьей Андреевной, чтобы сделать новую фотографию Л.Н., специально для подготовляемого ею двенадцатого издания «Собраний сочинений Толстого». Снимали на террасе. Л.Н. позировал очень неохотно.

Пришло письмо от англичанина Истэма, секретаря какого-то «Общества мира», – одного из тех «обществ», которые как раз к делу мира имеют наиболее отдаленное отношение. Мистер Истэм просил Л.Н. принять участие в делах общества. Л.Н. позвал меня и продиктовал ответ, резко осудительный по отношению к обществам, именующим себя «мирными» и в то же время отрицательно относящимся к антимилитаризму.

После завтрака Л.Н. отправился на верховую прогулку; сопровождал его я. Выехав из усадьбы, встречаем молодого человека – «моряка», как он отрекомендовался, который, как оказалось, шел как раз к Толстому, чтобы попросить материальной помощи.

Л.Н. в мягких выражениях отказал.

– Пожалуйста, не имейте на меня недоброго чувства, – прибавил он.

– Простите! – сказал моряк. – Простите! – повторил он, галантно приподнимая над головой свою маленькую шапочку.

Мы проехали в Овсянниково. Л.Н. посидел некоторое время на террасе домика, занимаемого семьей Горбунова-Посадова. Иван Иванович, его жена, дети, Павел Александрович Буланже и Мария Александровна – все собрались на террасе посидеть и побеседовать с дорогим гостем.

Из того, что говорилось, отмечу слова Л.Н.:

– Христос был преждевременен. Учение его настолько противоречило установившимся взглядам, что нужно было извратить его, чтобы втиснуть в эти… (Л.Н. не кончил. – В.Б.). И только кое-где оно просвечивает.

Захватили в Овсянникове привезенные Иваном Ивановичем из Москвы корректуры нескольких книжек «Мыслей о жизни».

Вечером приходил С.Д.Николаев, поселившийся с семьей на лето в Ясной Поляне; следовательно, были разговоры о Генри Джордже… Николаев – усердный переводчик и пропагандист Генри Джорджа.

Л.Н. припомнил старину. Кто-то упомянул о «яснополянском Мафусаиле», крестьянине из дворовых, Василии Васильевиче Суворове. Л.Н. сказал:

– А вот никто не знает, почему его фамилия Суворов. Только я один знаю. У него дед был большой пьяница и, когда напивался, колотил себя в грудь и говорил: «Я – генерал Суворов!» Его прозвали Суворовым, и так эта фамилия и перешла к его детям и внукам.

И еще Л.Н. вспомнил:

– Мне памятна та дорожка, по которой мы ездили сегодня. (Боковая дорожка по лесу от Засеки на Ясную Поляну, вдоль оврага. – В.Б.) Тут в ров полетели однажды дрожечки Володьки, слуги отца, и разбились вдребезги.

Почему-то заговорили еще о теософии.

– В теософии всё хорошо, – заметил Толстой, – исключая только того, что теософы знают, что на том свете будет и что до этого света было.

Перед уходом Л.Н. обратился ко мне:

– Не знаю, как мне книжку назвать. «Грех излишества»… «Грех служения телу»… «Грех служения похотям тела»… Всё нехорошо!

Шла речь о заглавии для одной из книжек «Мыслей о жизни».

Я посоветовал «Грех угождения телу».

– Это лучше, – согласился Л.Н.

Привожу выписку из сегодняшнего письма Толстого к одному крестьянину единомышленнику: «Ты спрашиваешь, нравится ли мне та жизнь, в какой я нахожусь. Нет, не нравится. Не нравится потому, что я живу со своими родными в роскоши, а вокруг меня бедность и нужда, и я от роскоши не могу избавиться и бедноте и нужде не могу помочь. В этом мне жизнь моя не нравится. Нравится же она мне в том, что в моей власти и что могу делать и делаю по мере сил, а именно: по завету Христа любить Бога и ближнего. Любить Бога значит – любить совершенство добра и к нему, сколько можешь, приближаться. Любить ближнего значит – одинаково любить всех людей, как братьев и сестер своих. Вот к этому-то самому и к одному этому я стремлюсь. И так как, хотя плохо, но понемножку приближаюсь к этому, то и не скорблю, а только радуюсь.