– Ну, конечно. Король обидел орден, а во дворце немало иезуитов. Отсюда и угрозы, и слухи о войне.

– Чёрт возьми! – выдохнул поражённый Фронтенак. – Я бы ни за что до такого не додумался. Когда же научусь я распутывать эти клубки?

– Для этого вам надо бы пожить с полгода в Сен-Клу, – вежливо заметил Гиш.

– Вы правы, граф, вы правы. Но позвольте мне уйти: я хочу поделиться этими соображениями с главным ловчим.

– Пожалуйста, господин маркиз, – поклонился де Гиш, и только тут заметил Маликорна, скромно стоявшего в стороне. – О, господин де Маликорн, вы, я вижу, тоже не рады посещению Версаля?

– Не очень, граф. Я нахожу, что двор много потерял с отъездом принца.

– Разумеется, здесь теперь не хватает нас, – важно заявил Маникан, выпятив грудь и подняв тем самым кружевное облако своего жабо едва не до бровей.

– Всё же сейчас мы здесь, – сказал граф. – Постараемся же хорошо провести время.

И он удалился, оставив приятелей вдвоём. Взглянув друг на друга, они одновременно спросили:

– Вы слышали новость?

И оба, сражённые совпадением, замолкли. Затем Маликорн молвил:

– Что ж, говорите первым, милый друг.

– Охотно. Король сегодня назначил нового капитана мушкетёров.

– Это пустяки.

– Пустяки, вот как! Вы, замечу, непомерно взыскательны по части сообщений, друг мой. И вам даже не интересно узнать, кто он?

– Совершенно неинтересно.

– Нет, позвольте! Это господин де Лозен.

– Чего ещё было ожидать? Вместо одного храброго гасконца король поставил другого – чуть менее храброго, зато куда более гасконца. Повторяю: это пустяки, дорогой друг!

– Послушаем вашу новость.

– Вот она: король сделал Луизу де Лавальер герцогиней, да ещё и признал её дочь.

– Восхитительно! Это значит, что ваша протеже снова на коне?

– Ничуть. Говорят, её со дня на день отлучат от двора.

– Бедняжка Луиза! Бедный Маликорн! Вот и плакали ваши двадцать пистолей. Радуйтесь, что, по крайней мере, мадемуазель Монтале не доставляет вам хлопот.

– О, не говорите так, друг мой.

– Что я слышу? Вы несчастны?

– Напротив, я очень счастлив. Но именно счастье, оказывается, самое хлопотное из дел.

Утренний туалет Людовика XIV являл собой торжественный церемониал, подчинённый строжайшим правилам дворцового этикета. Присутствовать при этом священнодействии было высочайшей милостью, которой удостаивались немногие. «Избранники рая», как называли при дворе этих счастливцев, в большинстве своём были определены раз навсегда не столько заслугами, сколько правом рождения.

После ухода медиков, гардеробмейстеров и цирюльника следовал выход принцев крови. Этим утром перед королём склонились Филипп Орлеанский, принцы Конде, Конти и герцог Ангулемский. Глядя на них, Людовик облачился в платье, поданное камергером. Затем обратился к герцогу Орлеанскому:

– Мы рады снова лицезреть вас поутру, брат. Вы не балуете нас своим вниманием: скоро дойдёт до того, что мы будем вынуждены сами наезжать в Сен-Клу, чтобы повидать вас с принцессой.

При упоминании о супруге красивое лицо принца затуманилось. Однако он без промедления отвечал:

– Если милость вашего величества простирается до такого упрёка, то мы с принцессой готовы более не покидать вас.

– И вы согласны пожертвовать своим уединением?

– Нет такой жертвы, которую я не принёс бы безропотно на алтарь служения королю.

– Мы тронуты вашими словами. Но ведь вы, кажется, вполне счастливы в Сен-Клу?

– Вполне, государь. Ведь, где бы я ни находился, я всегда остаюсь вашим преданным слугой и любящим братом.

– Тогда не о чем больше говорить. Если вы довольны, то довольны и мы. Мы ценим вашу привязанность к нам, Филипп, но не можем позволить вам отречься ради неё от семейной гармонии и друзей.

– О, друзья…

– Забудем об этом. Просим только не покидать двор до переезда в Фонтенбло. Мы отправимся туда с первым снегом.

– Могу ли я обратиться со смиренной просьбой к моему брату?

– Бог мой, ну разумеется. О чём вы хотите просить нас? Говорите смелее.

– Один из моих лучших друзей имел неосторожность навлечь на себя ваш гнев.

– Да неужели?

– Именно так, государь. Мне доподлинно известно, что он искренне раскаялся и жаждет лишь одного: броситься к ногам вашего величества с мольбой о прощении.

– Уж не о господине ли де Гише ведёте вы речь? – улыбнулся король, прикидываясь простаком. – Полноте, ведь мы давно простили его. К тому же именно вы, брат мой, вызвали у меня предубеждение против него, и раз теперь самолично просите, то мы не видим никаких препятствий.

– Но, государь…

– Мы прощаем вашего друга, Филипп. К тому же за него просил и барон де Лозен.

– Признателен вам, однако…

– Графу можно от души позавидовать: у него прекрасные заступники.

– Это не Гиш.

– Не он? – деланно изумился Людовик. – Но мы не видим, за кого ещё вы можете так хлопотать.

– Я прошу за шевалье де Лоррена.

– И напрасно.

– Напрасно, государь?

– Да, совершенно напрасно. Шевалье не только не появится никогда в вашем доме, но и вовсе не вернётся во Францию. Это давно решено, брат, и мы сожалеем, что вы высказали единственную просьбу, которую мы вынуждены отклонить.

– Неужели для него нет никакой надежды?

– Абсолютно никакой. Месяц назад мы уже отказали в этой милости его отцу – графу д’Аркуру. Господин де Лоррен слишком долго злоупотреблял вашей дружбой, чтобы сохранить надежду и дальше ею пользоваться. Мы удивлены тем, что вы продолжаете тайно с ним сноситься.

– Я, ваше величество?

– Иначе откуда могли вы узнать, что он преисполнен раскаяния? О, мы не виним вас, Филипп. Но ответьте: в каких краях смягчилось это злобное сердце?

– Но…

– Это ваш друг, понимаю. Но надеюсь, что с той минуты, когда мы открыли вам свои подлинные чувства к этому человеку, он перестал им быть, не так ли?

– Да, государь, – еле слышно проронил униженный принц, вызвав презрительную усмешку на губах Конде.

– Где же он? – настаивал король.

– В Риме.

– Что ж, прекрасно. Это достаточно далеко, чтобы больше не думать о нём. У вас нет иных пожеланий, Филипп?

– Нет, государь.

– Тем лучше. В таком случае, продолжим!

И король велел впустить вторую группу избранных. Через пару минут герцоги и пэры, толкаясь, развернули парчовый жилет, принятый у первого спальника. С ними вошли двое фаворитов – Сент-Эньян и Лозен. Король одарил миньонов улыбкой и продолжил церемонию.

В опочивальню вошли члены Совета и государственные секретари. Людовик скользнул взглядом по Лиону, и воззрился на Кольбера с Лувуа. Суперинтендант и военный министр держались сегодня вместе, что показалось королю странным. По выражению глаз Кольбера он заключил, что тому необходимо сказать о чём-то крайне важном. Король сделал знак, который министр истолковал верно, терпеливо склонив голову.

После входа дипломатов и духовенства спальня заполнилась людьми до отказа. Людовик по обыкновению счёл нужным поинтересоваться свежими сплетнями. В ответ сразу несколько голосов сообщили ему о крупном карточном выигрыше госпожи де Шуази и ссоре между Фронтенаком и де Вардом.

– Ссора? – нахмурил брови монарх. – Надеюсь, ничего более, господа?

– Нет, государь, – поспешил заверить его Сент-Эньян, – они просто поспорили.

– Из-за чего же, сударь?

– Ваше величество, я в затруднении…

– Предметом спора стала дама?

– О нет, государь.

– В таком случае мы не видим причин утаивать что-либо.

– Вы правы, государь. И если я смутился на мгновение, то лишь из опасения сообщить вашему величеству не вполне достоверные сведения, ибо сам я там не присутствовал.

– Однако вы всё же осведомлены о сути дела?

– Думаю, в достаточной степени, государь. Кажется, они повздорили по поводу плаща.

– Из-за одежды?!