– О, государь, из-за плаща господина де Лозена.

– Мы всё же не понимаем.

– Речь идёт о голубом плаще.

– А, вот оно что! Вы слышите, барон, ваш плащ сеет раздоры среди наших подданных. Они, что же, завидуют Лозену?

– Нет, государь. Кажется, господин де Вард имел неосторожность заявить, что мушкетёрский плащ идёт барону более, чем кому-либо…

– Что с того? Полагаем, он вполне прав.

– Ну а господин де Фронтенак придерживается на сей счёт иного мнения, чем и вызвал размолвку.

– Удивительно, однако на этот раз мы всецело на стороне де Варда. А что думает сам хозяин плаща? Скажите, барон.

– А я, с позволения вашего величества, возьму сторону Фронтенака, ибо он выступил подлинным рыцарем чести.

– Маркиз выступил рыцарем чести, отрицая, что вам идёт ваш мундир, сударь?

– Примерно так, государь, – ответил Пегилен с лёгкостью, дозволенной лишь фаворитам.

– Это не очень понятно, но мы полагаемся на ваше чутьё и щепетильность, капитан.

– Благодарю ваше величество.

Король напоследок окинул взором явившихся, взял на заметку отсутствующих и сказал:

– Прошу вас оставить нас, господа, мы проследуем в часовню.

Толпа в спешке, не исключавшей известного порядка, покинула опочивальню. Людовик задержал Кольбера и Лувуа.

– Сударь, – обратился он к суперинтенданту, – вам есть что сообщить?

– Ваше величество, я собирался поставить вас в известность о положении дел на Мадагаскаре.

– Что, уже явился посланник от Монтегю? – взволнованно спросил король.

– Посланника не будет ещё долгое время, государь, поскольку экспедиция господина Монтегю находится в крайне затруднительном положении.

– Экспедиция не удалась? По каким же причинам, господин Кольбер?

– Причины просты, государь: суда Монтегю были небезупречны ещё во Франции. Легко представить, что сделали с этими кораблями штормы южных морей. К тому же Мадагаскар оказался вовсе не тем райским садом, которым он рисовался воображению наших прославленных флотоводцев, понятия не имеющих о сиханаках. И вряд ли стоило нарекать колонию Островом Дофина, едва заняв крохотный плацдарм на побережье.

Людовик вскинул голову, уловив в словах Кольбера пренебрежительные нотки. Но сполохи царственных очей бесследно канули в черноту глаз министра, и властелин, совладав с собой, бесстрастно произнёс:

– Как видно, Господь забыл всё то хорошее, что я для него сделал… Мы, разумеется, вышлем им помощь. Но откуда стали известны эти подробности, сударь, если от самого адмирала не было никаких вестей?

– У моряков своя почта, государь. Встречные корабли обмениваются информацией и письмами. Сведения об экспедиции были доставлены португальским галионом, зашедшим две недели назад в Байонну.

– Португальцы! Но это же почти испанцы! А задумывался ли господин Монтегю о том, что передача вестей через португальского капитана является государственной изменой?

– Отчего же, ваше величество? Разве мы находимся в состоянии войны с Испанским королевством?

– Нет. Однако эта страна – наш традиционный соперник и в Европе, и за океаном. Капитанам нашего военного флота следовало бы об этом помнить.

– Осмелюсь заметить вашему величеству, что год назад, когда экспедиция отправилась в плавание, мы были в прекрасных отношениях с соседями, а при дворе как раз находился посол Филиппа Четвёртого – герцог д’Аламеда.

– Нечего сказать, отличный пример дружбы и верности!

– Кажется, именно эти качества и ценил в герцоге господин д’Артаньян. Да и ваше величество нашли возможным пожаловать ему орден Святого Михаила.

Король закусил губу, а Кольбер продолжал:

– К тому же, государь, традиционный соперник тем легче может стать верным другом, чем сильнее были до того накалены страсти.

– К чему вы клоните, сударь?

– О, я всего лишь предполагаю, что в союзе с испанцами мы чувствовали бы себя гораздо лучше как на континенте, так и в южных широтах.

– Европа и так подчиняется нашей воле.

– Пока это так, ваше величество, но может настать день, когда некая коалиция воспротивится этой воле. А второго маршала д’Артаньяна нам будет не найти.

– О какой коалиции вы толкуете? Кого не устрашает победная поступь наших войск? Какая морская держава сравнится с Англией? Или вы забыли уже о судьбе Армады?

– С тех пор минуло почти столетие, ваше величество. Как бы то ни было, Кастилия с Голландией могут, объединившись, представлять собой серьёзную опасность. Не лучше ли вовремя предупредить её?

– Мы с удовольствием замечаем, что вы разбираетесь во внешней политике ничуть не хуже, чем в счетах казначейства, господин Кольбер. Ну что ж, положим, что это так. Каким образом намерены вы упредить угрозу подобного союза?

– Связав одну из сторон соглашением с нами.

– Мне кажется, что мы с вами занимаемся препирательствами, милостивый государь. Под «одной из сторон» вы, несомненно, разумеете Испанию, ибо невозможно предположить союз с враждебными нам Нидерландами. Но как можно говорить о конкордате, в подписании которого уже было отказано? Посол, вероятно, ещё не доехал до Эскориала, а вы говорите о том, что мы были не правы.

– Возможно, это так, ваше величество.

– Допустим. Вы не знаете причин, побудивших нас отвернуться от Мадрида, но, даже если предположить, что мы изменили решение, ничего поделать со случившимся, полагаем, уже нельзя.

– Позволю себе не согласиться с вами, государь.

– Вы сегодня чересчур часто себе это позволяете, господин Кольбер. Однако… мы слушаем вас.

– Прошу прощения у вашего величества за известную вольность, но вы сами велели мне говорить.

– Это так, сударь.

– Значит, мне будет дозволено сказать, что я мог бы, возникни в том надобность, умиротворить испанцев и вновь пригласить посла.

– Того же самого?

– Или иного, государь: это не будет иметь решающего значения. Главное – то, что срыв первой миссии никак не скажется на условиях трактата, составленного прежде.

– Трактата, отвергнутого нами!

– Вы сами признали, государь, что причины вашего отказа кроются не в пунктах договора. И если с тех пор вы пересмотрели свои взгляды, то теперь с лёгкостью его подпишете.

– Сударь, вы забываетесь!

– Мои слова продиктованы исключительно заботой о славе и могуществе вашего величества, – с достоинством поклонился Кольбер, – я всего лишь финансист.

– Вот и оставайтесь им, господин Кольбер, и не тревожьтесь по поводу армейских дел: для этого у нас есть военный министр.

– Упаси меня Господь от того, чтобы я ставил себя в этих вопросах выше господина де Лувуа. Его мнение для меня почти столь же непреложно, как и воля вашего величества.

– Вот как? – удивился король, озадаченный неожиданной покладистостью суперинтенданта. – И вы согласитесь с его суждением?

– Беспрекословно.

– Каким бы оно ни было?

– Безусловно, так как оно, разумеется, будет направлено на благо государства, которое я ставлю гораздо выше своего самолюбия.

– Мы рады это слышать, сударь. Но берегитесь, ибо это, кажется, как раз тот случай.

– Нет ничего зазорного для меня в том, что мои доводы будут опровергнуты таким крупным политиком, как господин де Лувуа.

– О, не беспокойтесь на этот счёт, сударь! Если вы уступите логике военного министра, вы поступите не хуже других; вы поступите, как король, – любезно сказал Людовик.

Кольбер почтительно склонил голову, а король обратился к молодому министру:

– Итак, сударь, каковы, по-вашему, истинные цели и призвание французской короны в создавшейся ситуации?

– Государь, если мне будет позволено высказать собственную точку зрения…

– Именно этого мы и желаем.

– Вашему величеству известно, что я принимал участие в составлении договора с Испанским королевством.

– Мы даже помним, что настаивали на вашем участии. Разве могло быть иначе? – улыбнулся король, принимая это вступление за признание своего превосходства.