– Вы?..

– Мог бы заказть службу в ближайшем монастыре ордена.

– Ах, это было бы весьма по-христиански. Ну, что ж, думаю, что отец Паскаль вряд ли переживёт десятое ноября.

– Значит, через две недели, монсеньёр?

– Да, преподобный отец. К тому времени я уже улажу земные дела д’Артаньяна и достойно подготовлю отца д’Арраса к его непростой роли. Он предупреждён, не так ли?

– Конечно, монсеньёр. Он предупреждён и ожидает приказаний в Нуази, под крылом аббата Базена.

– Превосходно! Ему не придётся долго ждать. Теперь слушайте внимательно, преподобный отец: завтра днём я уезжаю в Париж, дабы исполнить последнюю волю моего друга. Это займёт, может статься, пару дней. Вы за это время найдёте способ передать господину Дюшесу мои опасения относительно состояния здоровья отца Паскаля.

– Господин Дюшес?

– Королевский виночерпий: он вполне наш человек, и совсем недавно получил от ордена семь тысяч экю. Дело в том, что он очень близок к духовнику её величества, и наш священный долг – известить его о дне возможной кончины преподобного отца.

– Будет сделано, монсеньёр.

– Не привлекайте к себе внимания: просто назовите Дюшесу число.

– Десятое ноября…

– Именно так.

– А завтрашний приём, монсеньёр? Вы уверены, что от Испании не потребуют никаких уступок?

– Никаких. Господин Кольбер испытывает слишком большую признательность, чтобы не предупредить подобной неожиданности. Не думайте о переговорах, преподобный отец. Конкордат о нейтралитете – пройденный этап. Теперь следует готовиться к войне.

– Выходит, война неизбежна? Министр говорил об этом?

– Думаю, суперинтенданта хватил бы удар, узнай он об этом сейчас. Всё же война – дело решённое, как любит повторять его величество.

– И предотвратить её никак нельзя?

– Не думаю, что мои замыслы успеют воплотиться быстрее, чем намерения христианнейшего короля. Так что они будут направлены скорее на отражение удара, а не на его предупреждение. Но далеко не всегда победителем в схватке выходит нападающий. Когда король делает своим оружием вероломство, его особа перестаёт быть священной для подданных, и уж тем паче – для людей церкви. В этом деле мне видится лишь одно существенное затруднение…

– Дозволено ли мне будет узнать, какое именно, монсеньёр?

– У замысла есть голова, и даже неплохая, есть твёрдая рука и увесистый кошелёк, но ему не хватает шпаги.

– Шпаги?..

– Я знаю, вы возразите мне, что орден располагает целой армией. Но это всё не то, что нужно мне, и я с удовольствием сменял бы эти полчища на любого из моих друзей. Вот это были шпаги, клянусь честью!

– С нами Бог, монсеньёр.

– Да я не спорю, но это тоже не то. Поверьте, с д’Артаньяном, Атосом и Портосом я чувствовал бы себя намного увереннее, чем со Святой Троицей.

Иезуит ничем не выдал своего религиозного возмущения, а может, он его и вовсе не испытывал.

– В одном я уповаю на Господа, – с чувством сказал Арамис, – может, Он ниспошлёт нам такую шпагу. Воистину, это под силу только Всевышнему.

– Господь не захочет унижения католической Испании, – убеждённо заявил д’Олива и перекрестился.

Герцог д’Аламеда последовал его примеру, затем откинулся в кресле и с самым безмятежным видом принялся насвистывать старинный мушкетёрский марш.

По завершении утреннего туалета, церемониал которого был подробно описан нами ранее, Людовик XIV велел Кольберу задержаться. Придворные, привычные к привилегиям суперинтенданта, разошлись.

Король был в превосходном расположении духа, и проницательному министру даже не было нужды задаваться вопросом о причине этого довольства. Ему уже доложили, что весь прошлый вечер король протанцевал с маркизой де Монтеспан. Сияя доброжелательной улыбкой, Людовик обратился к Кольберу:

– Не могу отказать себе в удовольствии заметить, что выглядите вы на удивление свежо, дорогой господин Кольбер. Вероятно, неплохо выспались?

– Я имел дерзость улечься в десять часов, – смело отвечал Кольбер, умевший подобрать нужный тон в разговоре.

– В десять, сударь?! – с неподдельным изумлением воскликнул король. – В десять?

– Точно так, государь, – поклонился Кольбер, – в десять.

– Это не слишком похоже на вас.

– Вашему величеству, видимо, благоугодно осчастливить своего слугу воспоминанием о его трудах? В самом деле, на королевской службе я ещё ни разу не спал больше пяти часов в сутки.

– Я об этом и хотел упомянуть, господин Кольбер. Именно ваше постоянное усердие и заставило меня удивиться внезапной сонливости в такой судьбоносный момент. Не примите же моё удивление за неудовольствие.

– Как можно, государь! Впрочем, именно в этот судьбоносный момент я впервые за много лет спал спокойно.

– О, извольте объясниться, сударь: всё это весьма загадочно и любопытно.

– Ваше величество желает узнать, отчего на меня снизошло успокоение?

– А оно снизошло на вас?

– О да, государь, и только благодаря вашей мудрости.

– А-а, вот вы о чём.

– Да, государь, я говорю о договоре, который вы намереваетесь подписать. Как раз вчера я удостоверился в том, что испанцы целиком разделяют ваши устремления…

– Я думаю!

– …и это внесло в мою душу небывалый покой и умиротворение.

– Не слишком ли большое значение придаёте вы этому?

– Вряд ли можно переоценить перспективы союза между такими державами, как Франция и Испания, но если вашему величеству угодно ещё раз обсудить это…

– Вот именно. Давайте поговорим об испанских делах.

– Я готов.

– Вы сумели отстоять свою позицию?

– Следуя вашим указаниям, государь, я склонил послов к подписанию прежнего соглашения.

– Без поправок?

– Было оговорено особо, что документ не претерпит существенных изменений, – твёрдо сказал Кольбер. – Я лишь исполнял волю вашего величества.

– О, я ни в чём не упрекаю вас, господин Кольбер, и прекрасно помню свои слова. Будьте спокойны! Никаких новых условий? Хорошо. Никаких изменений? Замечательно! Никаких поправок к договору? Прекрасно! Но это всё имеет отношение лишь к политике, не так ли?

– Да, государь, – ответил озадаченный министр.

– Я от души хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Было ли вами сказано, что текст договора останется первозданным?

– Текст?

– Вспомните же. Упоминали ли вы о неприкосновенности текста, декларируя нерушимость самих условий?

– Текста, государь?

– Да, самого текста. Под текстом я разумею форму изложения этих самых условий, терминологию и грамматическое построение предложений.

– О, я не силён в грамматике, государь, но полагаю, что первенство в дипломатии принадлежит содержанию трактата, а не его стилистике.

– И?..

– Это значит, что послы не станут пенять на стилистические метаморфозы, если они не затрагивают сути проблемы, то есть буквы и духа договора.

– Я именно это и желал узнать, спасибо. Договор при вас?

– Вот он, государь.

– Ну так вот, господин Кольбер, я непременно подпишу его сегодня.

– Превосходно, государь. Я не сомневался в решимости вашего величества.

– Говорю это затем, чтобы вы не волновались попусту. Скажу больше: в документ не будет внесено никаких изменений.

– Рад это слышать, государь, ибо он полностью соответствует интересам Французского королевства.

– Политических изменений, сударь.

– Политических?

– Ну конечно, политических. Я оставляю за собой право на стилистические исправления. Вы, может, хотите возразить?

– Нет, государь.

– Я так и думал. Да это сущие пустяки, и напрасно вы переживаете. Ради восстановления вашего душевного равновесия я внесу эту поправку прямо сейчас.

– Поправку?

– Да, всего одну. И она столь ничтожна, что господин д’Аламеда наверняка и не заметит её.

– В таком случае стоит ли…

– И в этом, и в любом другом случае – такова моя воля, – живо перебил его король, – и моим министрам следовало бы считаться с нею. Да полноте, господин Кольбер. Считайте это моим капризом или, если угодно, прихотью.