После этого случая долгое время Екатерина лечилась в психиатрической клинике, а по выходе оттуда была определенна в детский дом, располагавшийся в небольшом пригородном поселке, носящим название Сидорово-Городище. За время отсутствия девочки было проведено тщательное расследование, где установлены факты жестокого обращения с дочерью, после чего, разумеется, принято решение изъять Катеньку из семьи. Родители были лишены родительских прав, и заботу о воспитании затравленного ребенка взяло на себя, разваливавшееся в то время, некогда Великое государство.

Детский дом представлял собой красного цвета двухэтажное кирпичное здание, общей площадью составлявшее не менее полутора тысяч метров в квадрате. Его территория, где, кроме отдельно отстоящей небольшой кочегарки, располагались еще и другие всевозможные хозяйственные постройки, была огорожена двухметровым металлическим забором, выполненным из сваренных между собой металлических прутьев. Ворота были аналогичными, единственное, только чуть выше и на стыке сводившиеся под конус. Они всегда были заперты, и самовольно покинуть территорию учреждения было практически невозможно.

Вот в это здание и прибыла семилетняя Катенька Ветрова. Встретила ее директор заведения Злыднева Маргарита Петровна. На вид она была очень строгой женщиной, по возрасту приближающейся к пятидесяти годам; зеленые глаза ее всегда скрывались за очками с толстыми линзами и из-под них «бросали» гневные взгляды; вечно нахмуренный лоб свидетельствовал только о том, что она давно уже свыклась с предназначенной ей ролью наводить страх и ужас на своих маленьких подопечных; пепельного цвета вьющиеся волосы были аккуратно уложены в укороченную прическу «Каскад»; средняя полнота ее фигуры также придавала образу некую величественность и дополнительно внушала большего уважения.

– Ну, здравствуй, Екатерина, – строго начала знакомиться директриса. – Меня зовут Маргарита Петровна. Я здесь самая главная, и меня принято слушаться. Таким же образом должна поступать и ты. Если ты проявишь себя хорошей, воспитанной девочкой, то мы непременно подружимся. В противном случае – когда ты вдруг посчитаешь возможным, что сможешь здесь хоть что-нибудь изменить – жизнь твоя изменится, и ты познаешь всю тяжесть наших принудительных наказаний.

Катя молча слушала наставления, прекрасно понимая, что вряд ли ей здесь будет лучше, чем было дома, но делать было нечего: судьба решила все за нее и распорядилась, что ей теперь будет необходимо привыкать к новым невзгодам и тяжким лишениям. Между тем Злыднева продолжала, а видя безразличие Ветровой, с интересом спросила:

– Ты меня, деточка, слушаешь?

– Да, Маргарита Павловна, конечно же, я Вас очень внимательно слушаю, – был четкий ответ маленькой, но уже вполне рассудительной девочки.

– Тогда я продолжу. Живем мы здесь по заведенному распорядку: подъем в шесть утра; до шести часов десяти минут зарядка; затем до семи тридцати утренний туалет и уборка спален; далее – завтрак; и с восьми тридцати начинаются занятия, продолжающиеся вплоть до пятнадцати часов; в перерыве – в одиннадцать пятьдесят обед; по окончании занятий получасовой сон, после которого с пятнадцати тридцати и до восемнадцати тридцати самоподготовка; в перерыве – в шестнадцать часов полдник; после самоподготовки до девятнадцати часов ужин, за которым следует воспитательный час; с двадцати и до двадцати одного часа – свободное время; потом следуют подготовка ко сну и вечерний туалет; в двадцать два часа – отбой. Все ли тебе, детка, понятно?

– Да, Маргарита Петровна, мне все совершено ясно, – отвечала не моргая и глазом новенькая воспитанница.

– Хорошо, тогда следуй устраивайся… займешь койку на верхнем ярусе.

Подхватив свои небольшие пожитки, свернутые, как тогда было принято, в небольшой узелок, Екатерина прошла в комнату, где в один ряд располагались десять двухъярусных железных кроватей. Нижние койки все были заняты. Как оказалось, свободными оказались только две верхние, расположенные почти у самого входа. Девочка предусмотрительно решила занять ту, что все же находилась подальше.

Время было только что послеобеденное. Все были заняты на полагающихся к этому часу занятиях. Катя сложила свои вещи в тумбочку и осталась ждать остальных обитателей этого нового для нее и просто огромного дома. Когда ее, такие же подневольные, соседки вернулись, то оказалось, что все они представляют собой разные возраста – от шести до шестнадцати лет. К новенькой сразу же стали относится несколько настороженно: никто не хотел принимать ее в свою давно сложившуюся компанию.

Тем не менее такое первоначальное обращение Катю вполне устраивало, так как сама она хотя и являлась довольно общительной, но в новом кругу чувствовала некое, невольное и непонятное ей пока, отчуждение.

Так прошел и подошел к концу первый день ее пребывания в государственном детском доме. После ужина, закончив вечерние процедуры, все обитатели детского дома стали укладываться в кровати. Длилось это около часа, но когда же все, наконец, улеглись, и Екатерина устало сомкнула глаза, собираясь отправиться в царство сладостных сновидений, она вдруг почувствовала, как непреодолимая сила увлекает ее с кровати, не забыв прихватить и окутывавшее ее теплое одеяло. Оказавшись на полу, девочка тут же почувствовала, что ее плотно оборачивают собственным покрывалом. Она попыталась кричать, однако сделать этого не успела, так как стала болезненно ощущать, как ее тело принимает на себя многочисленные, наполненные гневом удары.

Пинали ее нещадно. Все обитатели комнаты – а было их восемнадцать девчонок – непременно стремились внести свою лепту в истязание новенькой. Успокоились они только тогда, когда Катя перестала подавать хоть какие-нибудь звуки и стало вполне очевидно, что она потеряла сознание.

Ее так и оставили одну лежать на полу. С чувством «исполненного долга» ее мучители разошлись по своим местам и спокойно легли отдыхать, предавшись «успокоенным» сновидениям. Ветрова лежала без чувств около трех часов, после чего, придя в себя, кое-как забралась на свое верхнее место. Ей ужасно хотелось уснуть и хоть на время «уйти» от этой жуткой реальности, но сон к ней так и не шел. Так она, мучаясь от боли и сопровождающей ее жуткой бессонницы, провалялась всю оставшуюся части этой наполненной кошмарами ночи.

Утром все встали как будто ни в чем небывало. Екатерине ужасно хотелось рассказать о случившемся воспитателям, но она интуитивно решила этого ни в коем случае не делать, ясно предполагая, что это была всего лишь ее «проверка». Директриса, зная об этом жестоком обычае – принимать в свои ряды новеньких, проводя их через жестокое испытание – не замедлила вызвать Ветрову к себе на доверительную беседу.

– Как ты себя чувствуешь, деточка? – задала вопрос Злыднева, – Не болит ли чего у тебя? Может, хочешь на что-то или кого-то пожаловаться?

– Чувствую я себя прекрасно, Маргарита Петровна, – не по-детски совершенно серьезно отвечала маленькая девчонка. – Жаловаться же мне теперь не на что. Можете не сомневаться: со своими бедами я сама как-нибудь смогу справиться.

– Ну, раз так, – заканчивая этот обыденный для себя разговор, промолвила руководитель детского учреждения, – тогда иди занимайся.

Катя отправилась на занятия, а вечером, когда по расписанию было свободное время, она нашла на улице прямую, довольно прочную палку и с одной стороны заточила ее конец. Изготовив такое незаурядное, но тем не менее в умелых руках очень действенное оружие, она дождалась позднего вечера и легла спать, готовая уже к отражению нападения.

Еще одну ночь Ветрова провела, не смыкая своих маленьких детских глазок. Однако в этот раз все прошло абсолютно спокойно, и ее более не тревожили. На следующие сутки молодой организм не выдержал пережитого за последние дни напряжения, и Екатерина забылась невероятно тревожным, наполненным кошмарами сном. Ежечасно она, вздрагивая всем телом, неожиданно просыпалась, «обливаясь» при этом холодным потом и дрожа своим маленьким туловищем, но через доли секунды «проваливалась» обратно.