Больше всех пёс признавал Камиллу, он знал, где она обитает – на нижнем, пахнущем улицей этаже, за чёрной, обитой дерматином дверью. И каждый раз, выходя на прогулку, тянул поводок к этой двери, задерживался, тщательно обнюхивал обшивку, полоску порога.

Однажды случилось несчастье – Мася пропал. И, казалось, навсегда.

Сколько сил было потрачено на поиски! Сколько выплакано слёз!

Убежал он во время сильной грозы – из офиса на первом этаже, незаметно увязавшись за женщинами, вышедшими покурить во внутренний двор.

Никто ничего не успел сообразить. Небо нахмурилось, треснуло и загрохотало. Перепуганный Мася, который и прежде во время грозы прятался под кровать, опрометью кинулся вслед за каким-то мужчиной, приняв его, вероятно, за уходящего Артура.

Артуру сообщили, он бросился к выходу – во дворе стояла водяная завеса. Выбежал на улицу – заливало глаза. Куда бежать? Большая Красная идёт под уклон, выскочившей собаке легче повернуть под горку, влево, и Артур побежал вниз. В беснующейся мути непрестанно сигналили ползущие машины, фары светили, будто из речных глубин. Лишь бы пёс не влез под колёса! Артур пробежал километр, осмотрел смежные улицы – нет! Значит, пёс со двора повернул вправо. Артур побежал вверх по Горького, облазил все переулки, огороженные стройки, закутки у мединститута, вышел к старой заставе, к разрушенной тюрьме, где сидел Пугачёв, к обрыву над Казанкой…

Когда стих ливень, обессилевший, столкнулся в садике с промокшей насквозь женой, которая еле дышала.

Они ничего друг другу не сказали. Нет у них больше собаки! Попала под колёса! Лежит где-то в мусорном баке!

Всей семьёй выезжали на поиски по несколько раз в сутки, расходились, лазили по свалкам, кричали в ночи имя. Однажды в дождливую темень мелькнула чёрная собачонка, лохматая, курчавая, такая же помесь с пуделем. Отираясь о стену, жалостливо глядела – хотела, чтобы её взяли. Очень этого хотели и собаки в приёмнике, куда во время поисков приезжали, – несчастные, втиснутые, как в крольчатники, в тесные ящики с сеткой, смотрели жалобно, особенно – согнувшаяся в три погибели немецкая овчарка с умными обещающими глазами…

Через четыре дня пришло время уезжать. Тёща от горя заболела. Выходила на балкон и рыдала. Между тем твердила, что будет искать до последнего. На поиски с нею увязывалась Камилла…

И однажды в квартире тёщи загремел стационарный телефон.

– Вы давали по телевидению объявление о пропаже собаки? Чёрная, небольшая?.. Она у нас! Приезжайте в мединститут. Толстого, дом 4, спросите завотделением Ириду Лазаревну.

Услышав в коридоре голос своей хозяйки, Мася кинулся к ней из комнаты со звонким лаем. И был неутешен. Хотя все дни лежал пластом, ничего не ел и был в критическом состоянии. Он на самом деле попал под машину – на брюшке отпечатались следы протектора, но, к счастью, его не переехали, а только поддавили – вероятно, в последний миг кто-то ужасно закричал – то ли прохожий, то ли сам Мася. И благо автомобили в метровой видимости двигались из боязни аварий медленнее пешеходов – и водитель, услышав крик, вовремя надавил на тормоза. Мася со сломанной задней лапой и помятыми внутренностями утром был найден лежачим во дворе мединститута. Завотделом делала ему инъекции, поправляла почки и печень, студенты приносили еду…

Потом несколько месяцев лечила тёща. Возила к ветеринарам в овощной тележке – в тазу.

Это был 2010 год, тихий и жаркий. Тогда Волга ещё не принесла свои страшные воды, те бурные, штормовые воды 2011 года.

Зимой Артур узнает, что тот добрый сосед, куривший с ним у подъезда, умрёт от рака, сгорит за месяц. А летом 2011-го уйдёт та женщина, которая звала Камиллу кушать.

Бабушка не перенесёт горя после того, как Камилла, эта резвая, развитая девочка, занимавшаяся гимнастикой и спортивным плаванием, беспомощно утонет вместе с другими пятьюдесятью детьми, запертыми в трюме теплохода «Булгария» – того самого кособокого двухпалубного, что лихо «омик» Артура обогнал.

Это ужасно. Но это ещё не случилось.

Артур возвращается в Казань и смотрит на тихие волны. Там, в Казани, во дворе на Короленко, бегает с Масей на поводке девочка в белом платье.

Папа и подруги зовут её Камилла. Но в метриках её сельская мама десять лет назад написала – Камиля.

Артур не один раз перечитывал в Интернете имена трёх погибших девочек, написанных по метрикам в разных транскрипциях: десяти лет – Камила, четырнадцати лет – Камилла, и неполных одиннадцати – Камиля с улицы Короленко, – имена запертых вместе с другими в каюте детей, застывших под водой у неприступных окон с открытыми глазами и распахнутыми пятернями.

…Старенький искалеченный Мася, который волочит заднюю лапу, ему уже четырнадцать, и он тоже, наверное, скоро умрёт, всё подходит во время прогулок к знакомой, обитой чёрным дерматином двери на первом этаже. Обнюхивает, вскидывает мордочку, будто что-то вспоминает. Нюхает ещё. Затем неподвижно стоит, свесив голову. Трогается лишь тогда, когда дёрнут за поводок.

20 сентября, 2012 – ноябрь, 2014

Дмитрий Чемодуров нашёл свою дочь через шесть лет, когда она уже поступила в школу. До этого девочка жила то у тёток в городе, то в деревне у бабки, куда ему был путь заказан: не ладил с тёщей… Да и прежде чем ехать туда, один приезжий осокинец посоветовал ему выпилить из фанеры большие лосиные рога… И часто представлял себя Дмитрий на главной улице Осоки – бредущего в пыли вместе с блеющим стадом, а в окна кажут сельчане пальцами: глядите, Любкин козёл!

В деревню его не тянуло… А Люба тогда, прожив у матери год, после ссоры с Дмитрием, тайно от него вернулась жить в город, и тщательно, с каким-то мстительным чувством до сих пор скрывала от него дочь.

Обратившись в холостяка, Дмитрий изрядно помотался по городам и весям. Заочно подписал присланную бумагу на алименты и развод. Когда он появлялся в своём городке, коротко стриженный и бедово подвижный в новом мешковатом костюме, – родные Любы на его вопрос о дочери пожимали плечами, или, по наущению Любы, острого языка которой побаивались, называли ему ложные адреса. Алименты же Люба получала по адресу, где не жила вовсе. А в горсправке Дмитрию отвечали, что Любовь Чемодурова прописана в его собственном доме, – и от этой дурацкой вести становилось как-то тепло и грустно в одичалой душе…

Дмитрий начинал поиски внезапно, в порыве острой тоски. Иногда во хмелю видел сквозь слёзы, как бежит к нему с радужной высоты ясноглазая девочка со взбитым пушком волос. Он знал, что Алёна выросла, но плакал по той, по маленькой, бессмысленно преданной.

И вот удача. Неожиданно Дмитрий узнал, что Люба работает в горбольнице буфетчицей, и сразу поехал туда.

Завпроизводством, тучная, пучеглазая женщина, одиноко обедавшая в собственном кабинете, остановила на нём судачьи глаза, преодолевая одышку… Она потрудилась сказать ему, что буфетчицы уже третий день нет на работе. Звонил на квартиру – короткие гудки. Дала Дмитрию номер её телефона.

На звонок ответил глухой бас пожилого человека. Это был новый свёкор Любы. Не задумываясь, он выдал Дмитрию свои координаты, и был не против того, что отец Алёны приедет к нему на квартиру повидаться с девочкой, которая пока была ещё в школе.

Пожилой бас – седовласый высокий старикан, в пижаме и шерстяных носках с большими дырами, доцеживал на кухне банку пива с копчёной ставридой. Рядом с ним крутилась шустрая, голубоглазая девочка двух-трёх годков, лицом – вылитая Люба. Она подходила к Чемодурову и, задирая голову, тащила его за штанину:

– Мама на работу шла… – букву «у» она теряла в широкой улыбке, – а Алёнка у нас есть, она в школе. Троечку вчера получила…

Девочка ябедничала, потягивая кверху руками соломенный пук волос.

– Настя… – ласково кивал дед.

Настя была зануда, но не раздражала. Она даже была приятна Дмитрию своей детской наивностью, удивительной схожестью с Любой. И он подумал ещё, что эту девочку здесь любят, наверное, больше, чем неродную Алёну.