Сентябрь, 2015
Ночное
На Зорге остановила молодёжь, они что-то праздновали допоздна, и вот провожали гостей. К окну водителя подошёл парень, дал денег, просил подвезти сестрёнку в Кировский район; девушка уже усаживалась.
Я тронулся, и парень в зеркальце начал удаляться с улыбкой надежды и доверия.
С виду ей было лет восемнадцать, в брюках, волосы распушены, откинуты за спинку сиденья.
– Ой, как здорово! – сказала она. – Поедемте в лес! На Лебяжье!
Надо сказать, я слегка опешил.
Да и брат её денег дал всего-то до Кировского района, до Лебяжьего по таксе раза в три дороже. Странная девушка, – ночь, незнакомый водитель, и на тебе – в лес!..
Что ж, поехали. Мне тоже город надоел.
Ехал медленно, молча смотрели вперёд, иногда, пролетая, ослепляли встречные автомобили.
На Лебяжьем я взял чуть правее от шоссе. Остановился.
– Здорово! Вот туда, – сказала она, указывая в темноту.
Я поехал по извилистому просёлку, едва различая стволы деревьев.
– Подальше, где нет людей.
Было в ней что-то чистое, откровенное. И я уступал её просьбам.
Поплутал между деревьев, остановился.
– Где у вас тут?..
Она нагнула голову, покрутила сбоку сиденья винт, опустила спинку, откинулась, расслабилась, закрыла глаза:
– Тихо, ни души…
Мы молчали. Смотрели через лобовое стекло в кромешную тьму нависших ветвей…
Молчали минут десять. Наконец, она решила выйти. Я отвернулся, опустил стекло и закурил, высунув голову, чтобы не видеть, что она делает.
Услышав хруст ветвей, обернулся – идёт неровным шагом, закидывая вбок одну ногу – нога не сгибалась.
– Гипс? – сказал я.
– Нет, у меня нога изуродована. Я в детстве попала под КамАЗ.
На обратном пути она рассказала, что они играли с девочками, на них напали мальчишки из соседних бараков, девочки гурьбой побежали, а моя незнакомка, чтобы отвлечь от подруг опасность, на бегу резко вильнула вправо, на шоссе. А там – КамАЗ!..
Она рассказывала это без обиды на судьбу, и даже, казалось, гордилась своим поступком. Она была ещё ребёнком.
– А нет возможности что-то исправить? – спросил я после долгого молчания.
– Есть, но операция стоит четыре тысячи долларов. Откуда столько взять?
– Да уж…
– Советовали написать письмо Ельцину, – продолжала она. – Мы с учительницей написали, никто не ответил.
– А где живёшь?
– С мамой. Мы в бараках живём.
– Парень есть?
– Откуда! Они вон клей нюхают в посадке.
– Клей?
– Надевают на голову целлофан и в нём нюхают. Сначала нюхали ацетон, сейчас «Момент» в моде. «Кино» смотрят.
Она говорила о мальчишках без злобы, презрения, даже с каким-то интересом, пиететом. Будто жалела, что её в мальчишество не берут. Будто забыла, что именно они загнали её под КамАЗ.
– А чем занимаешься? – спросил я.
– Я рисую, леплю. Ходила в художественную школу.
– Вот здесь остановите, – сказала она, прервав мои раздумья, вышла и пошла через пустое ночное шоссе на другую сторону улицы, вскидываясь и приволакивая одну ногу.
Ехал тихо, благо ночные улицы были пустыми…
Однажды видел красивую женщину без ноги, ужасное зрелище! А тут девочка! Это не укладывалось в мировосприятие, вызывало протест.
Как помочь? Перебирал варианты, вплоть до сумашедших. Когда просишь не для себя – легче, не надо унижаться. Есть депутат Госдумы, миллионер. За помощь в предвыборной компании долго жал руку, влажно и тепло смотрел в глаза, обещал кабинет, бизнес, книгу. Книга стоит дорого, от книги можно отказаться…
Но где же я её теперь найду, если даже улицу не запомнил, где она вышла?..
Навстречу по асфальту ползли круги от ночных фонарей.
В лес?..
Время бандитское, девушки вообще боятся частников, а эта осмелилась сесть ночью. И в лесу продержала почти час…
У неё нет парня. Кому нужна хромоножка? Но если такой найдётся, хотя бы на одну связь, если он не конченый алкаш, которому только инвалидка не откажет, – сверстники засмеют, да такую кличку ему присобачат, что всю жизнь не отмыться. Наверняка там, в бараке, и ей дали кличку, связанную с хромотой. Подросток жесток. В нашей школе историчке с лицом, как у мальчика из пещеры Урарту, кричали вслед: «Первобытная!» А мужчину, потерявшего на фронте глаз, звали «Камбала».
Девочка эта себя в жизни найдёт. Но куда девать при движении к цели инстинкт? Он не отпадает на время, как хвост ящерицы. На вечеринке были пары, счастливые пары, и, может, девочка тоже захотела жить, жить, как они. И вот, разгорячённая с вина, позвала туда, где нет людей…
Но как?
Не потому, что она инвалид. Да пусть хоть у неё будет сорок здоровых ног, как у сороконожки. Как – если ты сам женат?
Или ты обязан был? И это милость – всё равно что помочь страждущему?..
Приближался рассвет. Веки отяжелели.
Чушь. Ничего она не хотела. Просто смелая.
Хотелось домой. Там встретят. Ты будешь спать. Будут лететь годы. А на ночном шоссе бессменно будет стоять эта девочка, одинокая, никому не нужная…
Сентябрь, 2015
Бабушка
Мы с грустью провожаем перелётных птиц.
С радостью встречаем их весной. Но радость омрачается: возвращается птиц намного меньше, чем улетело. Их отстреливают; иные не выдерживают трудного пути.
Мы с маленькой кузиной Рузалиёй не раз наблюдали, как бабушка, заслышав клич уток, семенила на огород, на открытое место, запрокидывала голову, в белом платке, свисающем до плеч, и тихо голосила на татарском языке: «Милые… добрались…»
Косяк галдел, качался в вышине и двигался неотвратимо, и меня пронзало ощущение жути пред силой природы – олицетворением великой миссии продолжения рода и любви к родине.
Бабушка встречала птиц каждый год. Однажды утопила калоши в разбухшей грязи огорода и её пришлось выводить в одних носках, подкладывая под ноги доски.
Ютилась она у младшего сына, брата моего отца, у строгой снохи тёти Фаи. Дети боялись её. Особенно бабушка. Потому что пенсию не получала. Старалась мало есть и меня учила пить чай так: кусок сахара делить на четыре части клещами и завёртывать в носовой платок.
Однако вскоре бабушке назначили пенсию за двух погибших сыновей – орденоносцев. Заплатили сразу за все годы, что она жила без денег, получилась крупная сумма, и, конечно, на её деньги сразу купили телевизор «Рекорд», один из первых на нашей улице.
И всё же бабушка не имела права голоса в семье.
Однажды тётя Фая заставила мужа выставить на двор фикус, что стоял у них в зале – уже не модно. И бабушка ничего не могла поделать.
Вечером я смотрел у них телевизор (у нас ещё не было), кузина сидела на диване и читала книгу, – повесть о том, как старушку в трудный год вывезли умирать в зимний лес.
Рузалия читала быстро, и пока я смотрел кино, одолела книжку.
– Ну? – спросила тётя Фая, обращаясь к дочери.
– Мама! – зарыдала та, – неужели я с тобой такое сделаю?!.
– Ни-ког-да! – воскликнула тётя Фая.
А кузина испуганно плакала, будто виноватая в том, что написано в книге, и её будут бить.
– Никогда, кызым! – уверенно повторила тётя Фая и поднялась со стула, поправляя запястьями высокую грудь.
Фикус до осени стоял в саду на столе. Широкие листья его пошли желтизной.
Однажды я играл под яблоней и увидел бабушку. Она волочила калоши по длинной кирпичной тропе в сторону деревца, издали простирая руки.
Она плакала, встав напротив умирающего фикуса, жалела и жалилась – и казалось, не было в мире пронзительней картины!
Была бабушка на то время достаточно стара.
И нет её уже полвека.
Недавно хоронили родственницу, клали в её могилу. В пустое место.
