– У тебя, Нечаев, что, жены нет?

– А вы что, на других женщин не заритесь? – независимо отвечал мукосей, всё ещё поглощённый своими мыслями.

– Я в банях не подглядываю.

– Мне нужна красота.

– Ты что, Леонардо да Винчи?

– Нет. Но мне кажется, что я не меньше его в женском теле понимаю?

– Ух ты!

– Я чувствую женскую кровь, – сказал Вася почти шёпотом.

– И потому на антраците занимаешься онанизмом?

– Это сакральное. Чтоб постичь большее, подняться на высоту, которую нам Бог не дал.

– А не свихнёшься с такой высоты?

Копчёный не был бы тем Копчёным, если не организовал Нечаеву встречу у психиатра.

– Вы чувствуете такую патологию, что можете на улице наброситься на женщину и изнасиловать? – спрашивала в кабинете своего учреждения тучная женщина в белом халате, внешним видом и высоким кокошником на голове больше напоминавшая буфетчицу.

– Нет, это невозможно, – отвечал мукосей.

– Докажите.

Мукосей нервничал, мелко-мелко ломал пальцами спичку:

– Путём долгих наблюдений я установил, что на земле, по крайней мере в нашем посёлке, зарождается матриархат. И берёт он свою силу за счёт красоты. Красивых женщин всё больше.

– Интересно.

– А мужики вымирают, – добавил мукосей.

– Это мы и без вас знаем.

– Знаете? Конечно, знаете! И про цирроз, и про инфаркт. И про то, что просто замерзают на улице. Сам прошлый год Чапурина на санках привёз. Ещё бы немного – и конец, а так хоть руку ампутировали. Но это не то! Вот смотрите… В мукосеи из мужиков никто нынче не идёт, остался один я, хотя шкелет шкелетом… Мужчины теряют тестостерон, а женщины крепнут. Вот в чём перемена века!

– Ну и что? Кто виноват?

– Природа! Вот пойдёмте в женскую баню, где сняты наряды и чулки. Какая там сила, красота. Это будущее!

– Да где ж там красота? – пошутила врачиха. – Все в мыле, а в волосах простокваша.

– Вот именно простокваша! Вот именно кислое молоко или битые яйца! Имеющий глаза да увидит, – с обидой посмотрел на неё Вася.

– Вы прямо Тициан! – сказала врачиха.

– Нет. У Тициана с анатомией плохо.

– Что, он вам экзамены по анатомии сдавал?

– Экзамены не сдавал. А вот бабы у него рыхлые. Угасающий род. И потому в то время реванш взяли рыцари.

– Скорее он Дарвин, – нагнувшись к столу психиатра, разгладил свои тёмные пигменты Копчёный.

– Дарвин? – спросил мукосей. – Дарвин устарел. Тут сечение женских мышц нужно исследовать. Где ни меньше, ни больше, но сплошная гармония. А развитие теории Дарвина приведёт в формации женщин-горилл.

– Вы предлагаете лаборатории, как в СС? С этой самой линейкой?

Психиатр подняла голову в сторону Копчёного, чтобы тот приблизился.

– Лазить в баню он не перестанет, – сказала она тихо. – И если б он просто считал себя Тицианом… Он опасен как потенциальный маньяк. Скоро начнёт по закоулкам вылавливать женщин, исследовать сечение мышечных волокон.

Копчёный понятливо кивнул.

– Бережёного Бог бережёт, – сказала она, – полечим. Впрочем, эффект будет непродолжительным. У него сильно развито либидо.

– Значит?..

– Значит, – сухо ответила врач и, склонясь над бумагами, стала заполнять историю болезни Нечаева.

3 октября, 2013

Они были знакомы заочно, по брачному объявлению.

Невысокий кавказец, в узорчатой шапочке теремком, – чтобы прибавить в росте, – он ждал её у киоска.

Подошла она – высокая, худенькая, в белом вязаном колпаке в виде плошки, из-под которого падали на плечи длинные светлые волосы.

– Здравствуйте, я – Энже, – склонилась робко.

Он задрал голову, посмотрел ей в лицо – и вдруг понял, что она – его раба. Прошёлся, заложив руки за спину. Он был поэт, и ему нравилось её имя с мягким тюркоязычным «ж». Лёгким, как пушинка, фюить – Энже…

Он ожёг её орлиным взглядом:

– Хотите, значит, осчастливить мужчину? – Он отчётливо, но с акцентом выговаривал русские слова. – Вы хотите?!

Энже грустно улыбнулась:

– Вообще-то да… – и ниже опускала голову.

– Вот ключи. – Он вложил в её тёплую ладонь связку, назвал адрес. – Езжайте, а я буду через полчаса.

Она приняла ключи, посмотрела на него… и поехала.

Он прошёл в подъезд. Наблюдал за ней из окна, сопоставлял на примере прохожих мужчин её рост с собственным… Затем зашёл в гастроном, купил банку маринованных помидоров и поехал следующим автобусом.

Она открыла ему как хозяйка. Секунду они постояли в дверях, как бы оценивая друг друга в новом качестве…

Скинув пальто, он вынул из холодильника коньяк, ветчину, резал мясо ловко, с кавказским умением – и гостье казалось, что он держит в руке горский кинжал. Она сидела в кресле и, стесняясь своих крупных ступней, поджимала пальцы…

Он глянул на этот дефект – и стянул с головы шапочку: он был плешив. Всклоченные волосы плясали вокруг лысины, как на сковородке чертенята. Испытующе посмотрел на Энже…

В ответ голубоглазое личико изобразило вопрос:

– Помочь?

Она, высокая, встала – он, коротыш, мгновенно сел:

– Нэ надо!

А после добавил:

– Мущ-щина должен готовить сам, как настоящий мущ-щина!

Ей нравилось его жилище. И сам хозяин. Мужественно невеликий, с хорошим баритоном и красивым лбом. О мощь его лба, казалось, могли разбиться все её невзгоды. Комната его была отделана со вкусом: розовые шторы, розовый, льющий густую тень двуглавый торшер в изголовье.

Когда поужинали, он сказал:

– Раздевайся.

Она вздрогнула, опустила глаза:

– Я не могу…

Он настаивал.

– Все вы такие… – она всхлипнула. – А ещё поэт!..

– А что – поэты не люди?! – Он взвился. – Если хочешь знать, поэтам вдвойне надо. Больше всех надо!

Он вскинул в отчаянии руки. Казалось, чертенята вокруг его плеши тоже схватились за рожки.

– Прости, – сказала Энже. – Потуши свет.

Она разделась и легла. Он устроился рядом, включил торшер. Лежал с закрытыми глазами, не в силах пересилить обиду, – и ждал ласку. Но Энже была оскорбительно неподвижна.

– А ведь на улице я спросил, – в конце концов сказал он, – хочешь ли ты сделать мужчину счастливым?

И нарочно не шевелился…

Тогда она робко положила на его грудь руку, дружественно произнесла:

– Ты любишь ездить в туристические походы?

Сквозь стон он стиснул зубы. А когда открыл глаза, увидел её руку. Освещённая торшером, рука лежала на его груди и была сплошь, от запястья до локтя, покрыта чёрными клоками шерсти, как у оборотня.

Он закричал так страшно, что Энже зарыдала.

Сидя на полу, он дико косился на её руку. Теперь шерсть на ней отсутствовала. Едва угадывался лишь нежный золотистый пушок у локтя, который и дал от сумеречного торшера такую зловещую тень.

…Кроме того что она неуклюжа и неумела, он обнаружил, что она девственница, и удивился.

– У меня отец пьёт. Продаёт мои вещи, а меня обзывает дылдой, – призналась Энже. – Говорит, что я никому не нужна. Я хочу замуж…

Он глядел в потолок. Сказал хрипло:

– Посмотрим.

На другой день он должен был позвонить ей на работу.

«Ну и пусть маленький. Наполеон тоже был ниже Жозефины», – думала Энже. Она вспомнила его широкие плечи, по-кавказски узкий таз, коротко семенящие ножки и сияющий монастырь лба.

– Двуглавый Эльбрус ему в задницу! Нет… Целый пятиглавый Биштау! – ругал он вчера её отца.

Он ходил по комнате, обёрнутый в простыню, как Цезарь в тогу. Её Цезарь. Она готова была носить его в этой простынке, как ребёнка.

Целый день на работе ждала звонка. Не в силах удержаться, обо всём рассказала подруге.

Было без четверти пять, когда телефон сотряс комнату. Подруга глянула на Энже с надеждой…

Одетый в пальто сотрудник поднял трубку, улыбнулся и положил её на стол:

– Энже, тебя. Какой-то мужчина! – подмигнул и вышел.