«Хватит, родная, на закате не спят…» * * * Хватит, родная, на закате не спят. Полно растрачивать день на пустые виденья. В двери звонят. Никого? А открутим назад пару минут?.. Разлюбила, видать, приключенья. Ветер да листья, да грозы, да дождь за окном. Лето кончается; что ты лежишь, не одета? Ветер не Вертер, да листья – дались тебе листья, – потом будешь лежать, когда кончится жизнь или лето… Ну а сейчас тебя ждут – доставай чемодан, шляпку, мадам, не забудь и не медли нисколько. Поромантичней закутай недевичий стан, и не гляди в зеркала на дорогу, тем паче – в осколки. Им, приключеньям, неважно, какая пора, им без разбору – зима на дворе или лето, если не счастлива – будешь хотя бы согрета, там, где за тучей, конечно, белеет гора… Прощание с Казанью Крики чаек в гуще города, смелый луч с утра в окне зажигает в тюле сполохи, простынёй пронзает ворохи. Хорошо живётся мне! Если утро, значит – раннее, начинает день сурка. Значит, снова буду ранена острым счастьем у виска. Розы в вазах со старанием гибко льют свою красу; срезанная жизнь – прощание, никакого обещания, что такое я снесу! «…В ходе долгого перевоза…» * * * …В ходе долгого перевоза между Нижним и Кстово стало совсем хреново… Увядала казанская роза. И я стала её жаждой, в лепестке и листке каждом, и я стала темнотой ночи… Но дорога – жизни короче. Сиротство. Мой путь пролегает на север. У долгой разлуки с отцом меняется статус: forever. Теперь я прощусь с мертвецом. На ветке железной дороги, единственный раз за весь год навстречу – красивый и строгий — он с чёрной балеткой идёт. Немыслимо наше касанье, но душ ощутимая связь… Отец остаётся в Казани, где жизнь его оборвалась. Мой путь пролегает на север, под тусклыми иглами звёзд. Небесный не справится сервер, исчезнет покинутый мост. Никто ничего не заметит, невидим ни холмик, ни крест, но нам, не смирившимся детям, так трудно прожить без чудес. «Осень, здравствуй, мы с тобой подруги…» * * * Осень, здравствуй, мы с тобой подруги. Мы вернулись снова в Кострому. За какие дивные заслуги эта ссылка сердцу и уму? Что от нас Господь сегодня хочет, что ещё придумал под конец? Дело к ночи, это ясно, Отче. Вышиваю – крестиком! – чепец. А мои дорожные ботинки, чувств моих и мыслей кипяток ты в такие превратишь картинки — мною, отбывающей твой срок. Яблоко должно быть крутобоким. Женщина должна быть молодой. А поэт быть должен одиноким. Ну, Господь, совсем. Как мы с тобой. «Прошла Вальпургиева ночь…» * * * Прошла Вальпургиева ночь, я небо тайно наблюдала, и как тайком вернулась дочь, скользнув с метлы под одеяло… Постой, какая ещё дочь? я ж только сыновей рожала!.. Но оба выросли – и прочь… …поправлю дочке одеяло. Эротическое Ещё не утро и почти темно. Прохлада августа в открытое окно льёт гибкое и ледяное тело, под одеяло – языки и ласты, скользнула по лицу и меж грудей, как это часто и среди людей… и спящая во сне – помолодела. Белла Ахмадулина Моя родословная Вычисляя свою родословную, я не имела в виду сосредоточить внимание читателя на долгих обстоятельствах именно моего возникновения в мире: это было бы слишком самоуверенной и несовременной попыткой. Я хотела, чтобы героем этой истории стал Человек, любой, ещё не рожденный, но как – если бы это было возможно – страстно, нетерпеливо желающий жизни, истомленный её счастливым предчувствием и острым морозом тревоги, что оно может не сбыться. От сколького он зависит в своей беззащитности, этот – ещё не существующий ребёнок: от малой случайности и от великих военных трагедий, наносящих человечеству глубокую рану ущерба. Но всё же он выиграет в этой борьбе, и сильная, горячая, вечно прекрасная Жизнь придёт к нему и одарит его своим справедливым, несравненным благом. Проверив это удачей моего рождения, ничем не отличающегося от всех других рождений, я обратилась благодарной памятью к реальным людям и событиям, от которых оно так или иначе зависело. Девичья фамилия моей бабушки по материнской линии – Стопани – была привнесена в Россию итальянским шарманщиком, который положил начало роду, ставшему впоследствии совершенно русским, но всё же прочно, во многих поколениях украшенному яркой чернотой волос и глубокой, выпуклой теменью глаз. Родной брат бабушки, чьё доброе влияние навсегда определило её судьбу, Александр Митрофанович Стопани, стал известным революционером… Разумеется, эти стихи, упоминающие его имя, скажут о нём меньше, чем живые и точные воспоминания близких ему людей, из коих многие ныне здравствуют. Дед моего отца, тяжко терпевший своё казанское сиротство в лихой и многотрудной бедности, именем своим объясняет простой секрет моей татарской фамилии. Люди эти, познавшие испытания счастья и несчастья, допустившие к милому миру мои дыхание и зрение, представляются мне прекрасными – не больше и не меньше прекрасными, чем все люди, живущие и грядущие жить на белом свете, вершащие в нём непреклонное добро Труда, Свободы, Любви и Таланта. |
