1 …И я спала все прошлые века светло и тихо в глубине природы. В сырой земле, черней черновика, души моей лишь намечались всходы. Прекрасна мысль – их поливать водой! Мой стебелёк, желающий прибавки, вытягивать магнитною звездой — поторопитесь, прадеды, прабабки! Читатель милый, поиграй со мной! Мы два столетья вспомним в этих играх. Представь себе: стоит к тебе спиной мой дальний предок, непреклонный Игрек. Лицо его пустынно, как пустырь, не улыбнётся, слова не проронит. Всех сыновей он по миру пустил, и дочери он монастырь пророчит. Я говорю ему: – Старик дурной! Твой лютый гнев чья доброта поправит? Я б разминуться предпочла с тобой, но всё ж ты мне в какой-то мере прадед. В унылой келье дочь губить не смей! Ведь, если ты не сжалишься над нею, как много жизней сгинет вместе с ней, и я тогда родиться не сумею! Он удивлён и говорит: – Чур, чур! Ты кто? Рассейся, слабая туманность! — Я говорю: – Я – нечто. Я – чуть-чуть, грядущей жизни маленькая малость. И нет меня. Но как хочу я быть! Дождусь ли дня, когда мой первый возглас опустошит гортань, чтоб пригубить, о Жизнь, твой острый, бьющий в ноздри воздух? Возражение Игрека: – Не дождёшься, шиш! И в том я клянусь кривым котом, приоткрывшим глаз зловещий, худобой вороны вещей, крылья вскинувшей крестом, жабой, в типе разомлевшей, смертью, тело одолевшей, белизной её белейшей на кладбище роковом. (Примечание автора: Между прочим, я дождусь, в чём торжественно клянусь жизнью вечной, влагой вешней, каждой веточкой расцветшей, зверем, деревом, жуком и высоким животом, той прекрасной, первой встречной, женщины добросердечной, полной тайны бесконечной, и красавицы притом.) – Помолчи. Я – вечный Игрек. Безрассудна речь твоя. Пусть я изверг, пусть я ирод, я-то – есть, а нет – тебя. И не будет! Как не будет с дочерью моей греха. Как усопших не разбудит восклицанье петуха, Холод мой твой пыл остудит. Не бывать тебе! Ха-ха! 2 Каков мерзавец! Пусть он держит речь. Нет полномочий у его злодейства, чтоб тесноту природы уберечь от новизны грядущего младенца. Пускай договорит он до конца, простак недобрый, так и не прознавший, что уж слетают с отчего крыльца два локотка, два крылышка прозрачных. Ах, итальянка, девочка, прапра — прабабушка! Неправедны, да правы поправшие все правила добра, любви твоей проступки и забавы. Поникни удручённой головой! Поверь лгуну! Не промедляй сомненья! Не он, а я, я – искуситель твой, затем, что алчу я возникновенья. Спаси меня! Не плачь и не тяни! Отдай себя на эту злую милость! Отсутствуя в таинственной тени, небытием моим я утомилась. И там, в моей до-жизни неживой, смертельного я натерпелась страху, пока тебя учил родитель твой: «Не смей! Не знай!» – и по щекам с размаху. На волоске вишу! А вдруг тверда окажется науки той твердыня? И всё. Привет. Не быть мне ни-ко-гда. Но, милая, ты знала, что творила, когда в окно, в темно, в полночный сад ты канула давно, неосторожно. А он – так глуп, так мил и так усат, что, право, невозможно… невозможно… Благословляю в райском том саду и дерева, и яблоки, и змия, и ту беду, Бог весть в каком году, и грешницу по имени Мария. Да здравствует твой слабый, чистый след и дальновидный подвиг той ошибки! Вернётся через полтораста лет к моим губам прилив твоей улыбки. Но Боговым суровым облакам не жалуйся! Вот вырастет твой мальчик — наплачешься. Он вступит в балаган. Он обезьяну купит. Он – шарманщик. Прощай же! Он прощается с тобой, и я прощусь. Прости нас, итальянка! Мне нравится шарманщик молодой, и обезьянка не чужда таланта. Песенка шарманщика: В саду личинка выжить старается. Санта Лючия, мне это нравится! Горсточка мусора — тяжесть кармана. Здравствуйте, музыка и обезьяна! Милая Генуя нянчила мальчика, думала – гения, вышло – шарманщика! Если нас улица петь обязала, пой, моя умница, пой, обезьяна! Сколько народу! Мы с тобой – невидаль. Стража, как воду, ловит нас неводом. Добрые люди, в гуще базарной, ах, как вам любы мы с обезьяной! Хочется мускулам в дали летящие ринуться с музыкой, спрятанной в ящике. Ах, есть причина, всему причина, Са-а-нта-а Лю-у-чия, Санта-а Лю-чия! |
