— Точно, бери его. Он затмит всех. Ты что, это такой кадр будет! Мы интернет порвем.

— Вот сам и бери! — возмутилась Наташа. — Мы так вообще не договаривались.

— Блин, ты дура что ли? — заорал Упырь, и за стеной заплакали еще несколько детей. — Нам снять все надо и валить отсюда. Денежки-то отрабатывать надо!

— А что ты на меня орешь? — взвилась она. — Мне никто денег не платил. Я никому ничего не обещала.

— Вов, не ори на нее, — вмешался Миша, а потом повернулся к Наташе. — Слушай, не психуй, ладно?

— Это я психую?

— Ну, а кто? Тут дел на две минуты. Вы сейчас втроем встанете к стеночке, возьмете его на руки и быстренько споете песню. А потом мы спокойно уедем.

Она сжала зубы и отрицательно помотала головой. Миша склонился над ней и медленно провел пальцами по щеке.

— Ну, что ты, малыш? Ну, хватит, а? Одно же дело делаем. Сейчас отснимем, и поедем ко мне. Ну, давай, а?

Наташа подняла голову и посмотрела в его невозможные глаза, а потом сокрушенно кивнула.

— Ладно, давайте, только скорее.

— Айн момент, — воскликнул Шершень. Галка и Танька положили своих младенцев на пол, и подошли к кроватке. Дети сели на попу и разревелись еще сильнее, протягивая к взрослым руки, но на них никто не смотрел. Все внимание захватил младенец.

— Блин, к нему и прикасаться-то противно, — сказала Галка. — Давайте его на простыне поднимем. Танька, бери за ту сторону.

Они быстро выдернули из-под матраца прорезиненную простыню. Ребенок заворочался, приоткрыл глаза, но не заплакал. Поднеся его к Наташе, девушки сгрузили беспомощное тельце на ее руки и встали рядом.

— Пойте, — велел Упырь. Наташа торопливо запела, не попадая в такт собственной песне. Галка и Танька подвывали рядом. Пропев один куплет, они сбились и замолчали.

— Надо простынь убрать, — хмуро сказал Шершень. — А то не видно толком это чудище.

Галка, придерживавшая раздутую, водянистую голову младенца, суетливо задергала простынь, вытягивая ее из-под ребенка, а потом, зло выругавшись, отпустила головку и резко дернула ткань.

Тяжелая голова ребенка откинулась назад с тонким хрустом. Галка испугано ойкнула и отскочила в сторону.

— Чего это он? — заполошно спросила она. Танька коротко вскрикнула и попятилась. И даже видавший виды Упырь отскочил прочь. Наташа в ужасе смотрела на мертвого ребенка, застывшего на ее руках.

На лестнице послышался грохот, а затем тяжелые шаги, но никто даже не пошевелился. Двери с грохотом распахнулись, ударившись в стены, и в проеме показалась старуха в голубом халате, на руках которой еще виднелись остатки скотча. Она тяжело дышала, держась одной рукой за сердце, выставив в сторону налетчиков зажатый в другой большой мясницкий нож. Увидев мертвого младенца на руках Наташи, старуха выронила нож и взвыла, прижав руки к разбитому лицу:

— Что вы наделали, ироды?! Что вы наделали?!!

Всю обратную дорогу никто не проронил ни слова. Галка и Танька, путаясь в шмотье, одевались на заднем сидении «газели» и бурчали под нос неразборчивые проклятия, а Наташа, накинув куртку на голое тело, всхлипывала у окна.

Господи, Господи, как же не повезло!

Оттолкнув в сторону причитавшую бабку, склонившуюся над младенцем, они ринулись вниз, похватали брошенные в актовом зале одежки и помчались к выходу, спотыкаясь друг о друга. Из кладовой доносились рыки и грохот. Воодушевленный их паникой охранник ломал дверь.

Машина рванула с места так, что из-под покрышек полетели комья грязного снега.

— Сначала нас отвези, — хриплым голосом произнес Миша. — Мне ближе всего выходить.

Шершень, сидевший за рулем, скупо кивнул.

Оборудование осталось в доме ребенка, разве что камеру Шершень прихватил с собой. Там же, в коридоре, Наташа забыла свою гитару, но это ее совершенно не волновало. Ее снова мутило. Выбегая из здания, она согнулась пополам и долго давилась мизерными порциями рвоты, смешанной с желчью, пока обезумевший от страха Шершень не затащил ее внутрь «газели». И вот сейчас, отъехав несколько километров от места трагедии, она снова и снова слышала сухой хруст маленькой шейки, слишком тонкой для такой тяжелой головы, и спазмы вновь начинали душить ее. Когда машина остановилась на светофоре, Наташа соскочила с места и стала дергать дверь, высовываясь наружу. Ее снова вырвало какой-то пустотой, а потом Шершень снова бросил машину вперед, да так резко, что поехавшей дверью Наташе едва не отрезало голову.

— Придурок, — зло бросила она, утирая извазюканные губы ладонью.

— Ты, заткнись, а! — заорал Шершень. — Блин! Связался с вами!

— Закрой рот! — приказал Упырь, но Шершень не унимался.

— Сам закрой! Вам хорошо, а меня условный. Я же паровозом пойду, как пить дать!

— Да завали ты хайло! — рявкнул Упырь. — И вообще… Закройтесь все. Никто никуда не пойдет никаким паровозом. А ты, если кончила блевать, сядь и прижми задницу. Мне подумать надо.

Наташа села на место и разрыдалась. Миша, хмурый и напуганный, смотрел мимо нее и даже не пытался утешить. А она продолжала всхлипывать, думая о сироте из детского дома, о собственном ребенке, который, вероятно, тоже будет расти без отца, а еще о том, что ей, скорее всего, придется делать аборт. Так что не будет никакой белой фаты, лимузина и голубей в синем небе, даже мечтать не стоило.

От страха и безысходности она опять взвыла в голос, но на сей раз ее никто не прерывал. Позади всхлипывали Галка и Танька, заразившись ее настроением, и даже Шершень подозрительно шмыгал носом, от страха, скорее всего.

Она опомнилась, только сообразив, что машина стоит во дворе какого-то дома и никуда не едет.

— Выходите, приехали, — неприязненно произнес Упырь.

Миша кивнул, открыл дверь, а потом, посмотрев на голую Наташу, смущенно сказал ей:

— Натах, ты бы… того… оделась.

Она схватила смятый ком одежды и стала торопливо натягивать на себя штаны прямо через сапоги, а они не лезли. Пришлось разуваться, потом искать в куче тряпья белье.

— Давай быстрее, а? — жалобно попросил Миша и, повернулся к Упырю: — Володь, нам надо будет завтра все обмозговать.

— Угу, — буркнул Упырь, не глядя на Мишу.

— Я понимаю, бабло, заказ, но тут уголовщина уже. Кому нужна такая слава? Дормидонтычу? Это не патриотизм, это х…ня какая-то!

— Мих, отвяжись. Не до бесед сейчас. Завтра все решим, обмозгуем. Идите, нам ехать надо.

Потянув Наташу за руку, Миша неуклюже вылез из «газели», стукнулся головой и ойкнул. Наташа вывалилась следом и с шумом захлопнула дверь. Машина зафырчала и медленно попятилась назад. Не замечая ничего вокруг, Наташа упала на колени и, раскопав сугроб, стала хватать снег горстями и запихивать его в рот.

Миша смотрел на нее во все глаза и молчал. Когда ее челюсти свело от холода, Наташа тяжело задышала, втягивая обжигающе-ледяной воздух через рот.

— Пойдем, — буднично сказал Миша. — Холодно.

Наташа задрала голову вверх и посмотрела на темные окна многоэтажки.

— А родители? — вяло спросила она, хотя ей не было дела до его родителей. В конце концов, не мальчик, имеет право привести к себе подругу. Особенно если она, вероятно, носит под сердцем его ребенка.

— Уехали они, — неприязненно сказал Миша, а потом добавил: — В Мюнхен на пару дней.

Мюнхен. Какая прелесть! Папочка и мамочка гуляют по Германии, пока сынок и его подружка сворачивают младенцам шеи!

Наташа нервно хихикнула, а потом рассмеялась в голос, и смеялась до тех пор, пока опешивший от неожиданности Миша не влепил ей пощечину. Охнув, она схватилась за щеку.

— Прости!

— Прости!

Они сказали это одновременно и потом бросились друг на друга, целуясь с яростью хищников. От мороза их щеки были холодными.

— Пойдем, пойдем, — торопливо шептал Миша и тянул ее в подъезд. Они влетели туда и сразу понеслись к лифту, стягивая друг с друга одежду, словно не могли ждать больше ни минуты.

Шахта гулко ахнула, а потом открыла челюсти дверей, приглашая их в тесный тусклый мир. Наташа целовала Мишу, а он все не мог попасть рукой по нужной кнопке, оттого лифт дважды останавливался не на тех этажах, ехал то вверх, то вниз.