— По сообщению пресс-службы следственного комитета, Толокушина признала свою вину и написала чистосердечное признание, в котором просит прощения за содеянное, — сообщил диктор. — Следствие не ставит под сомнение ее слова, однако ситуацию осложнят тот факт, что сама Толокушина ожидает ребенка, и возможно, получит условное наказание. Установить ее сообщников пока не удалось…
Карина и Олеся не обратили на это сообщение никакого внимания. Они стояли лицом друг к другу, напоминая, скорее, готовящихся к своему делу дуэлянтов, нежели добрых приятельниц. Карина хотела сказать что-нибудь едкое, но глядя на сверкающие от ярости глаза Олеси, скомкано попрощалась и, не допив кофе, пошла к выходу. У дверей, она обернулась, успев увидеть как пожилой ловелас по-хозяйски шлепает Олесю по коленке, а та улыбается, жалко, беспомощно, словно червяк перед барракудой, надеясь, что та не сожрет.
Вернувшись домой, Карина застала в дверях Сашку, нагруженную сумками.
— Ты чего это? — удивилась она. — Съезжаешь?
Сашка опустила сумку на пол и, помявшись, сказала с деланным безразличием.
— Контракт мне не продлили, можешь радоваться.
— С чего бы мне радоваться?
Сашка зябко повела плечами, а потом произнесла с горечью:
— Вообще этого следовало ожидать. Я все время надеялась: проскочу! Всегда проскакивала. И даже не напрягалась. Думала, что и здесь получится точно так же, и… почему-то не вышло.
— И куда ты теперь? — спросила Карина. Сашка растянула губы в дурашливой улыбке, хотя глаза были на мокром месте, а голос дрожал, и махнула рукой, вроде бы беззаботно, но в то же время с отчаянием. Отчаянием, с которым уже смирилась.
— Да во Внуково пойду. Международные рейсы мне, конечно, не светят уже, но ты была права, на внутренних тоже люди работают. Буду летать на север, знакомиться с коренными обитателями Чукотки. В общем, я нигде не пропаду. Ключи оставляю, жить тут мне теперь смысла нет, далеко очень. Я себе уже и комнатку подыскала. Короче, не поминай лихом.
Карина как-то странно дернула руками, словно хотела обняться на прощание, но Сашка не пошевелилась. И от этого неудавшегося прощания внутри моментально стало холодно и пусто.
— Ну, нет, так нет, — заключила Карина. — Удачи тебе.
— И ты не кашляй, — рассмеялась Сашка, выволокла сумки наружу и пошла вниз. От хлопка подъездной двери Карина вздрогнула, а потом медленно опустилась на пуфик и разрыдалась.
Теперь, когда из ее жизни ушла и Сашка, квартира показалась совершенно пустой. Карина подумала, что надо будет поспрашивать на работе, не хочет ли кто поселиться вместе с ней. Решив заняться этим завтра, Карина перестирала скопившееся барахло, приготовила ужин, а потом решила побаловать себя чем-нибудь вкусненьким. В холодильнике ничего соблазнительного не нашлось: надоевшие шоколадки, печенье и немного затвердевших фиников, купленных еще Ладой. Карина даже застонала от разочарования. Ей почему-то казалось, что внутри непременно будет пирожное. Сашка часто покупала их к чаю, и теперь, когда она ушла, вместе с ней исчезла иллюзия прошлой жизни.
Недовольно бурча, Карина надела пуховик и решила пойти в магазин. Спустившись вниз, она распахнула тяжелую подъездную дверь.
— Ой!
За дверями стоял Гарин, потирая свободной рукой лоб. В другой он держал пластиковую коробку с тортом и подозрительно тяжелый пакет. Под мышкой торчал тщательно завернутый в целлофан букет белых лилий.
— Ты здесь откуда? — удивилась Карина. — Разве ты не улетел в Бангкок?
— Ты меня чуть дверью не прибила, — недовольно сказал Гарин, вынул букет из подмышки и оглядел со всех сторон. — Вроде не сломано ничего… Держи, это тебе…
Только потом до него дошло, что она стоит перед ним одетая, с сумкой в руках, и Гарин обеспокоенно спросил:
— Ты что, уходишь?
— Я в магазин собиралась… Так почему ты сейчас в Москве, а не летишь в Таиланд?
— Почему, почему… Потому. Ты улетела, я посмотрел расписание и подумал: а если ты права? Если нам, действительно, и встретиться будет проблемой? Ты должна была вернуться через восемь часов, а потом, к моменту моего прилета, вновь отправиться куда-нибудь к черту на рога. Я подумал: с этим надо что-то делать, пошел к врачам и сказал, что плохо себя чувствую.
— А ты плохо себя чувствуешь? — поинтересовалась Карина.
— Да, плохо, — злобно сказал Гарин. — Потому что нельзя все время летать. Надо остановиться и оглядеться. Мне тридцать шесть лет. Моя жена не выдержала такого счастья и ушла к бизнесмену. Недавно я ее видел: шла такая счастливая, с пузом, улыбалась так, что хотелось подойти и дать пендаля. А рядом с ней ее новый: толстый, лысый, несуразный, но я понимаю, что ей с ним хорошо и спокойно. После развода я помню пил три дня, в караоке поехали еще, и я там горланил какую-то хрень, только одну фразу запомнил: «Буду я летать, покуда небо не закончится». А потом ты появилась. Я еще тогда, как только увидел, подумал: вот эту хочу, красивую, гордую, и чтобы только моя. И не надо мне больше никаких других. В общем, кажется, я прилетел. Кончилось мое небо.
Карина опустила голову, не сказав ни слова.
— Чего ты молчишь? — спросил Гарин с яростью.
— А что я должна сказать?
— Не знаю. Хоть что-то. Я тебе только что в любви признался, между прочим. И вот… торт принес. Мне вдруг показалось, что торт — это очень даже в тему. И еще шампанское. Я проверял, ты в новогоднюю ночь была в воздухе, и я тоже. Не получилось праздника у нас с тобой.
— Не получилось, — подтвердила Карина со вздохом.
— Может быть, мы это исправим? — предложил Гарин. — Торт я купил, шампанское есть… Ты елку нарядила?
— Нет у меня никакой елки.
— Господи, у нее даже елки нет.
Гарин картинно закатил глаза, а Карина рассмеялась.
— У меня есть шикарный кактус, — призналась она после паузы. — Можем нарядить его. Пойдем. Правда, праздничного стола не обещаю. Зато у меня есть тушеное мясо и овощной салат. Так что у нас может быть условный Новый год. Ты любишь встречать Новый Год?
— Кто же не любит встречать Новый Год? — философски заметил Гарин, а потом добавил жалобно: — Может, мы уже внутрь пойдем? Цветы замерзнут.
Лилии удалось спасти, и остаток вечера квартиру наполнял их терпкий запах. А за окном падал снег. В черноте вечернего неба, затянутого тучами, вдруг распустились огненные цветы запоздалого фейерверка. А еще выше слышался гул садившегося самолета, в котором летели новые Золушки, решившие покорить Москву своей улыбкой, надеющиеся, отчаянные, перепуганные до тошноты. Москва улыбалась им каменным зевом, манила болотными огоньками автострад и небоскребов, беспардонно обманывая, и пряча за карнавальной маской крестной феи холодный лик мачехи, которой следовало бросить вызов — и победить, несмотря ни на что.
Автор благодарит Евгения Мержинского за его стихи.
