— Концерт. В клубешнике у Саранчи. Народу немного, все свои. Посидели потом, поорали, выпили, — сообщил Бабай, выключил звук на музыкальном центре, и почесал живот под грязной майкой. Миша вплыл в комнату с артистично зажатыми между пальцами одной руки бутылками, и стаканами в другой.

— Ой, да ладно, я из горла попью, — сказал Бабай. — Кстати, что за красавица тут стоит? А, знаешь прикол? «Если красавица в рот брать стесняется, дай ей по печени, пусть покривляется!»

Получив свое пиво, хозяин противно захихикал. Наташа вспыхнула от раздражения, а Миша вяло зевнул.

— Старо. Познакомьтесь, кстати, а то у меня и правда из головы вылетело. Это Упырь, лидер группы «Королевские тарантулы» и мой большой друг. А это Натаха. Я тебе про нее говорил.

— А-а, — прищурился Упырь. — Королева интернета! Наслышан-наслышан. Ну, садись. Я Володя, кстати. Это только эти укурки меня Упырем зовут.

— Очень приятно, — холодно сказала Наташа, но садиться не стала. Вот еще, чести много!

— Да садись, подруга. Чего выеживаешься?

Бросив взгляд на Мишу, Наташа неохотно села, взяла стакан с пивом и сделала осторожный глоток.

— Твои сиськи сейчас впереди планеты всей, — похвалил Упырь. — Очень мне понравился этот твой трюк с колготками. Прикольно.

— Она еще и талантливая, — похвастал Миша. — Наташ, спой, а?

— Давай-давай, — подбодрил Упырь, отхлебывая пиво. — Можешь так, можешь под гитарку. Сама слабаешь или помочь?

— Сама, — спокойно ответила она. Упырь вытянул из кучи барахла гитару и передал Наташе. Она побренчала по струнам, а затем начала петь песню, которую исполняла на конкурсе. Упырь слушал внимательно, но потом вдруг остановил ее взмахом руки. Глаза его были тухлыми, как у пыльного чучела лисы, которое она когда-то видела в музее.

— Это интересно, да, — сказал он, слегка скривившись. — Не попса, конечно, но Миха говорил, ты вообще безбашенная. А можешь что-нибудь про Россию-матушку? О том, как нам хреново живется, и как нам гадят в душу?

Наташа опустила голову, копаясь в памяти, а потом запела с глухим надрывом:

Брюки с лампасами, пиво,

Семечек полон карман,

Нынче, наверное, красиво

Потомками быть обезьян.

Присели на корточки дружно.

Пугая ворон и собак,

С колонок охрипших натужно

Базлает шансон и клубняк.

Ее слушали в полной тишине. Упырь даже пиво отставил в сторону, а на лице Миши блуждала довольная улыбка. Воодушевленная успехом, Наташа продолжила:

Какая-то такая Россия,

Какой-то такой тут народ,

Какой же, мать вашу, мессия,

Когда каждый пятый — урод?!

В финале, она взяла неверный аккорд, запуталась и сконфуженно замолчала, однако судя по лицу Упыря, впечатление произвела неизгладимое.

— Ну, мать, ты даешь, — восхищенно сказал он. — Это сильно, да. Можешь.

— Спасибо, — сконфуженно сказала она.

— Да не за что. Мих, ты был прав, она супер. И стихи твои?

— Мои.

— Атас. Нет, это кульно, отвечаю. Плюс характер, смелость. Натах, да ты просто находка. Такой самородок грех скрывать, да, Мих?

— Конечно, — ответил Миша. — К тому же у меня появилась идея. Как насчет того, чтобы сколотить девчуковую группу?

Упырь скривился.

— Хрень полная. Сколько их, групп этих, а толку?

— Нет, — помотал головой Миша. — Нам не надо этих клонов группы «Золото» или «Сверкающие». Там ни голосов, ни харизмы, сиськи одни. И тексты на уровне юбочки из плюша. Я предлагаю другое. Три девчонки-оторвы, где-то фрики даже, это самый простой путь.

Вспомнив слова Ларисы, Наташа энергично возразила:

— Не желаю я быть фриком!

— Ничего ты не понимаешь, — с жалостью сказал Миша. — Фрик — это круто. Пусть другие берут красотой, таких вон вагон. Мы возьмем харизмой. Используем твою идею, только колготки будем надевать на головы такие… детские, разноцветные, с пришитыми на место глаз лоскутками. И песни надо писать цепляющие. Не просто ля-ля-ля, любовь-морковь, хочу-не хочу, а проблемные. Например… ну, скажем, про аборты. Тем самым мы подчеркнем, что против абортов. Или против загрязнения окружающей среды. Или против тоталитаризма.

— Кто нас с таким репертуаром пустит в телевизор? — усмехнулась Наташа. — Сам знаешь, что сейчас крутят. Про родину может петь только Газарин или вечно живой Гонзон. Сильно сомневаюсь, что нас пригласят на «Голубой огонек».

— Ничего ты не понимаешь, — рассмеялся Миша, и в его смехе послышались незнакомые истерические нотки. — Наша аудитория — молодежь. А ей плевать на телик давно уже, они все в интернете. А там не нужны деньги, не страшны цензоры. Один клик — и о тебе узнает вся страна, а то и мир. Главное, как себя подать.

Наташа замолчала. От страха в животе вдруг забурлило, заурчало, требовательно, желая выйти наружу. Она сжала коленки и зажмурилась. А Миша, змей-искуситель, продолжал:

— Ты только представь. Три девочки, на головах колготки: красные, голубые, желтые, поют песню о вреде абортов, о том, как затрахало нас правительство, как воруют наши деньги… Да мы через месяц станем известными! А если это подкрепить какой-нибудь веселенькой картинкой…

— Вроде сисек, — встрял Упырь, ухмыляясь.

— А хоть бы и сисек! А что? Все показывали сиськи: и Мадонна, и Милен Фармер, чем мы хуже? Тогда мы за два месяца забьем всех наших звездулек. А, Наташ? Что скажешь?

В животе урчало все сильнее. Спустив гитару на пол, она поднялась и робко спросила:

— А где у вас туалет?

Упырь мотнул подбородком. Наташа стремглав выбежала в прихожую, заперлась в ванной и торопливо включила воду. Миша и Упырь проводили ее взглядом.

— Это ведь то, что я думаю, Мих? — спросил Упырь.

Миша медленно кивнул.

— Хорошая девочка. Смелая, — сказал он.

Упырь оскалился, обнажая нездоровые желтоватые зубы.

— Ага, — серьезно сказал он. — И глупая.

Домик в подмосковном Ашукино оказался совсем маленьким, деревенским, с рассохшимися ставеньками, выкрашенными в голубой цвет, по случаю отсутствия хозяев наглухо закрытыми. Привыкшая к роскоши московской квартиры Лобовых, Наташа удивилась, походила по огородику с засохшими цветами и брошенной в кучу картофельной ботвой, глянула на покосившуюся будку туалета и вздохнула.

Больше полутора часов на электричке до Москвы. И там еще как минимум столько же. Три часа, которые она могла бы провести с Мишей, псу под хвост!

Пока Миша, чертыхаясь, разгребал разбросанные у входа бебехи, вроде старых ведер, черенков от лопат и грабель и разномастных калош, Наташа медленно прогулялась по небольшому участку, стараясь ступать на дорожки между грядками с увядшими побегами овощей. В углу стояло приземистое строение из темных старых шпал, обмазанных желтой глиной, с маленьким окошком и дощатой дверью, закрытой на внушительный замок.

«Наверное, курятник, — подумала Наташа. — Только куры сдохли от голода».

Она подошла ближе, и даже в окошко заглянула, рассчитывая увидеть тушки кур, но внутри не было ничего интересного: железный котел с печкой, скамейка, да пара тазиков. В уголке висело что-то странное: то ли метла, то ли веник.

Заскучав, она отошла в сторону и решительно нырнула в кусты, с виду напоминавшие вишневые, споткнулась о торчащий из земли колышек, зло пнула его ногой и, сдержав рвущееся из груди проклятие, посоветовала себе быть спокойней.

Нет, ей здесь не место!

— Не ожидала, что у вас такой дом, — крикнула она из глубин вишневых зарослей, на которых еще кое-где висели подсохшие ягоды, сухие, сморщенные, словно старушечьи лица.

— Что? — крикнул в ответ Миша, боровшийся с навесным замком. Наташа вернулась на дорожку и подошла ближе.

— Говорю, что этот дом, он… ну, не соответствует вам что ли. Деревенька какая-то глухая, ничего нет. Мне кажется, что вы могли бы рассчитывать на что-то большее.