Герман проходит по мне оценивающим взглядом и морщится. Хлопаю его по плечу, хохоча.

— Мне просто скучно одной!

— Звучит, как оправдание.

— Это и есть оправдание. Мы ведь можем и твою вчерашнюю съемку обсудить… А?

Смотрю на него щенячьим взглядом.

— А ты жестокая, — щурится он. — Сейчас у меня дела. Могу вечером заглянуть, идет?

— Идет! — радостно улыбаюсь. — Тогда спишемся?

Герман кивает, и я выпрыгиваю на улицу. Дома решаю приготовить к его приходу шарлотку и скачать какую-нибудь комедию, а в оставшееся время расписываю программу на неделю по репетиторству. Как-то незаметно толстая стрелка часов переваливают за восьмерку. Вечер, конечно, понятие растяжимое, но я не выдерживаю и сама пишу Герману. Он не отвечает около двадцати минут, а потом пишет:

«Еще не освободился. Возможно, придется перенести встречу на другой день, Эм»

Расстраиваюсь. Вечером одиночество ощущается ярче всего, а тут еще и такая подстава. Может, Скворцова позвать, честное слово? Помнится, он мне задолжал желание, а я вот возьму и велю ему провести у меня ночь. Ладно, лучше просто вечер… Да, блин, не буду я его к себе звать! Глупость какая.

Около десяти вечера Герман сообщает, что не придет. Обломщик. Жутко обижаюсь на него и отправляю фотографию остывшей шарлотки. Пусть слюной подавится! Чтобы хоть как-то порадовать себя, набираю полную ванну с пеной и валяюсь в ней целый час, во всю глотку напевая песни Бейонсе. Потом, переодевшись в новую кружевную пижаму, купленную сегодня с Германом, укладываюсь на диван вместе с книжкой. В принципе, проводить вечер одной не так уж и плохо. Просто нужно знать, как это правильно делать!

Глаза начинают понемногу слипаться. Сладко зевнув, откладываю книгу в сторону и укладываюсь поудобней. Отдохнувшее тело приятно расслабляется под мягким одеялом. Успеваю почти уснуть, как вдруг вздрагиваю от неожиданной трели дверного звонка. А это еще кто такой? Благоразумно решаю притвориться, что ничего не слышала, но трель повторяется снова. Странно, ночных гостей я точно не жду. Аккуратно поднимаюсь и на цыпочках подхожу к входной двери. От страха сердце стучит где-то в глотке. Задержав дыхание, заглядываю в глазок и не вижу ничего, кроме темноты. Блин, точно, лампочка ведь на днях перегорела! Слышу какие-то неясные голоса, а потом едва не взвизгиваю от громкого стука. Мамочки!

— Эмилия, открой, это я, Макс! — вдруг раздается из подъезда.

Сглатываю, в панике всматриваясь в поверхность двери, и понимаю — да, голос точно его! Но зачем… Ай, нет времени думать!

Я успеваю открыть дверь прежде, чем в нее снова начинают дубасить, и в ужасе смотрю на Максима. И Степанова, прижимающего его к себе боком. Не успеваю ничего сообразить, как последний отпихивает меня в сторону и вваливается в квартиру.

— Что вы… — испуганно оборачиваюсь, и прослеживая взглядом за тем, как они скрываются в комнате. Рука машинально захлопывает дверь.

Забыв, как дышать, иду следом, вдруг наступив босой ногой на что-то мокрое. Поднимаю ступлю, всматриваясь в темные разводы на коже. В темноте трудно различить цвет, но догадка мгновенно стреляет в виски — кажется, это кровь.

По телу пробегает волна дрожи и скапливается где-то на загривке. Сжимаю похолодевшие пальцы и осторожно подхожу к двери в комнату. Степанов широким жестом сдирает постельное белье и кидает его куда-то в сторону, а потом помогает шатающемуся на ногах Максиму сесть.

— Есть какая-нибудь клеенка? Я сейчас весь диван запачкаю, — обращается ко мне Макс, слабо улыбаясь бледными губами.

От полнейшего шока смысл его вопроса доходит на сразу — взгляд цепляется за измазанную в крови ладонь, прижимающуюся к плечу.

— К черту клеенку. Неси мокрое полотенце, медицинскую иглу и нити. Можно леску. Есть? — быстро спрашивает Степанов.

— М-медицинской нет, — отвечаю, силой заставляя себя понять его просьбу. — Обычная игла подойдёт? А леска вроде где-то была…

— Тащи, — кивает Антон. — Где аптечка?

Киваю на дверцу шкафа, не в силах оторвать взгляд от бледного Макса.

— Бегом! — неожиданно гаркает на меня Степанов.

И это действует словно опрокинутый на голову ковш ледяной воды. Ошалелj моргнув, бегу в ванную на поиски необходимых вещей и через десяток секунд возвращаюсь обратно. Макс просит воды, пока Антон обрабатывает его рану, сначала стирая кровь, а потом смачивая все перекисью. Стараюсь туда не смотреть, но внимание все равно зацепляет глубокая царапина. Какая, к черту, царапина? Да его ножом пырнули! Пока иду за водой, мысли складываются в кучку и паника вгрызается в позвоночник.

— Может, кто-нибудь объяснит мне, что происходит? — сдавленно говорю я, наблюдая за тем, как Антон держит иглу над огоньком зажигалки. — Почему вы не поехали в больницу?!

— Не нужна нам больница, я пять лет в медколледже отучился, — отстраненно говорит он.

А как же анестезия? Дезинфекция? Банальные медицинские приспособления?!

Меня начинает мутить.

Клеенку под Макса все-таки постелили (видимо, Степанов нашел новую скатерть в том же шкафу), и теперь он лежит на спине, накрыв глаза согнутой в локте рукой. Вторая неподвижно вытянута вдоль туловища, чтобы не тревожить рану. Даже представить не могу, какую боль он испытывает… И что испытает через пару мгновений.

— Я сейчас, — говорю зачем-то и иду в ванную, смачивая в холодной воде дрожащие пальцы и очередное полотенце.

Макс передвигает руку на лоб, и я ловлю его влажный взгляд на себе. Подхожу и сажусь рядом, аккуратно проводя мокрой тканью по лицу. На коже блестят бисеринки пота.

— Спасибо, — шепчет он одними губами, и от этого сердце в моей груди болезненно сжимается.

— Приготовься, сейчас будет больно, — говорит Антон.

— Шей уже.

Максим шипит и морщится, когда неудобная игла раз за разом протыкает его кожу. Мне приходится держать его за свободное плечо, хотя, видит Бог, он сдерживается как может. Я бы точно завопила. Спустя пять долгих мучительных минут мы оставляем Макса приходить в себя, напоив обезболивающим, и уходим на кухню. От произошедшего меня колотит и знобит.

— А если задета артерия или… я не знаю, что-то важное?..

— Ничего не задето, — устало морщится Степанов, крутя в руках стакан воды. Его взгляд останавливается на моей шарлотке. — Угостишь? Что-то я слегка проголодался.

Это кажется немного неуместным, но я гостеприимно нарезаю пирог и ставлю чайник. Не знаю, когда стоит начать задавать вопросы, поэтому просто стою у холодильника и осмысливаю произошедшее. Даже единственная тонкая пижама на голое тело не смущает — это слишком незначительно сейчас.

— Почему сюда? — наконец, срывается с губ.

Степанов смотрит как-то странно и отпивает горячий чай.

— Макс так сказал. Да и недалеко было, самый ближайший маршрут из знакомых.

Обхватываю плечи руками. Самый ближайший маршрут откуда? Наверное, по моему взгляду Антон самостоятельно считывает вопрос и хмурится:

— Если будет нужно, Макс сам расскажет. Я в это лезть не буду.

Вот и все. Поговорили.

— Хотя бы скажи, почему не повез его в больницу? Тут пара остановок всего.

— Нельзя в больницу, — отрезает и всем своим видом дает понять, что разговор окончен.

Повисает напряженная тишина, которую нарушает выползающий из комнаты Макс. Его правое плечо перебинтовано, на голом торсе и локте блеклые разводы крови. Он тяжело садится на стул рядом со Степановым и опирается спиной о стену, скользя по мне взглядом. Ловлю его и чувствую дрожь.

— Могу дать чистую футболку. Тебе подойдет, она мужская, — предлагаю, делая шаг в сторону комнаты.

— Мужская? — переспрашивает Максим.

— Ну, я люблю… экспериментировать, — отвечаю скомкано и, поймав его неуверенный кивок, спешу к шкафу.

Макс отказывается от чая и шарлотки, зато с удовольствием выпивает два стакана воды. А я молчу. Не задаю вопросов, потому что как я могу выворачивать его душу, когда он в таком состоянии? И понимаю — снова отмазки, потому что не хочется слышать очередную ложь или недосказанность. В последнее время у меня проблемы с доверием, но оно и понятно, почему.