– Пацаны, глядите, кто пришёл! Это же Вадька Панченко собственной персоной! Чувак, я тебя года два, наверное, не видел, ты, где чалился?

Цепким взглядом оглядев компанию, Вадим буркнул: «Всё путём», сел на скамью, со скучающим выражением лица пожал протянутые к нему руки, закурил.

– Слышь, Серый, есть что-нибудь? – спросил он тихо у парня, который узнал его.

– Обижаешь! Для тебя всё найдём, братан, и водяру и пиво, и папироску сотворим. Ростов-папа! У нас здесь есть всё.

– Начнём с «папироски». После и пивка можно глотнуть, – покровительственно хлопнул парня по плечу Вадим.

Уходил он от компании уже в хорошем настроении, ноги его сами несли его к школе.

У двери школы накачанный парень, увидев Вадима, удивлённо вскрикнул:

– Вадька Панченко? Каким ветром? Потянуло в родные пенаты? Заходи, братан. Наш класс сегодня выпускается в большую жизнь.

Вадим рассмеялся:

– Ероха! Помнишь, как я тебе в четвёртом классе ухо надрал и «Тетрис» отнял, ты с ним постоянно ходил, в кнопки тыкал.

– Ерошкин, Ерошкин, правильно, – ответил парень, – только теперь-то ты у меня ничего отнять не сможешь, у меня пояс по карате.

– Против лома нет приёма, – усмехнулся Вадим.

– Если нет второго лома,― рассмеялся Ерошкин и дёрнул Вадима за руку:

– Идём подрыгаемся.

– Погоди, Ероха. Давай покурим, после пойдём.

– Годится.

Они отошли в сторону и закурили. Вадим с простецкой улыбкой, почесав затылок, сказал:

– Круто живёте. В натуре, завидно даже. У всех жизнь сложилась кроме меня фраера. Надо было и мне лоху, остаться с вами доучиться, может и мне бы фарт припёр – человеком стал бы. Все дотянули-то выпуска?

– Все, ― ответил Ерошкин,― кто трудом, кто умом, кто рублём.

– А эта, как её… Каретникова, я с ней за одной партой, помню, сидел, с вами доучивалась?

– Танюха-то? – расхохотался парень. – Чё огородами ходишь-то? Думаешь, я забыл, как ты вазу-то об столб шмякнул?

– Что было, то было, да времени сколько пошло…

– Звезда! Её уже в Питерскую консерваторию зовут, красатулю нашу!

– Языкатая такая была эта красатуля, – пробурчал Вадим.

– Языкатая! – опять хохотнул парень. – Языкатая наша на «золото» школу закончила!

– Видали мы таких учёных: строят из себя, ни на какой козе к таким не подъедешь, а сами тайком на стороне гулеванят по-чёрному, оттягиваются не хуже какой-нибудь биксы, – бросил Вадим.

– Ты это напрасно, – нахмурился Ерохин, – она девчонка путёвая, не прошмондовка какая. Такие, кстати, тоже у нас в классе имеются, могу протекцию тебе составить. А Таня… дружила она с одним типом, из соседней школы. Он на год старше её был, по интересам дружба у них была. Такой французик, хиляк-ботаник, гений скрипки, блин. Так он в Израиле на скрипке пилит уже. Слушай, пошли в спортзал, подрыгаемся, вся тусня там.

– Пошли.

– Это свои, не парься, Степаныч, ― бросил Ерошкин охраннику и втащил Вадима за руку в холл школы.

Ерошкин, что-то болтая, вёл Вадима к спортзалу, тот только кивал головой и вертел головой. Вокруг было пустынно: все были в спортзале, там ревела музыка; торжественная часть вечера давно уже закончилась, выпускники веселились.

В спортзале впору было оглохнуть. Мощные колонки выплёвывали сумашедшие децибелы, которых бы хватило, чтобы озвучить небольшой стадион, но на это никто не обращал внимания, Светомузыкальные установки создавали хаотичные всплески меняющихся цветов. Тени танцующих, изломанные, искривлённые мигающим, прыгающими тенями, прихотливо метались по стенам. Какое-то единое языческое буйство охватило выпускников, и учителя сейчас ни имели над ними никакой власти, они стояли у стен с глупыми напряжёнными улыбками на лицах.

Ерошкин возбуждённо крикнул в ухо Вадима, дёргая его за руку: «Пошли, подёргаемся!»

Вадим, отрицательно качнув головой, оттолкнул его и стал к стене спиной, – глаза его жадно рыскали по залу, – он искал Таню. Неожиданно он замер. Таня! Таня, в белом платье и белых туфлях, неистово выплясывала в центре большого круга из одноклассников. Прожектора, хаотично переключающиеся, контрастно и резко меняли цвет её платья, создавая некую угловатость движений.

Танец длился невероятно долго. Вадим стоял, вжавшись в стену, неотрывно следя за Таней. Когда танец окончился, стало необычайно шумно. Разгорячённые группы громко и возбуждённо говорящих выпускников, оглохшие от музыки, покидали центр спортзала. Ерошкин подбежал к Вадиму и, обернувшись, крикнул идущим за ним одноклассникам:

– Братцы, смотрите, кого я к вам привёл!

Не все сразу узнали Вадима. Узнавшие, стали шумно его приветствовать. Таня, с интересом разглядывая Вадима, улыбаясь, воскликнула:

– Ребята, а вы помните, как Анна Васильевна привела в наш класс Вадима и что он мне сказал?

Она насупилась и, копируя блатноватую манеру разговора подростков, гнусаво произнесла:

– Вылазь, давай. Я у стены сидеть буду. Резче, резче шевели мослами! А я ему, такая, поклонилась и ответила тогда: «О, мой повелитель! Слушаюсь и повинуюсь!»

Все расхохотались. Вадим, пытающийся сохранять солидность, не выдержав, разулыбался смущённо.

Ерошкин нетерпеливо произнёс:

– Ребята, здесь задохнуться можно, Пошли, подышим. А после ещё попляшем. Айда во двор.

Класс вывалился за дверь школы. Обогнув здание, выпускники направились к спортивной площадке, где расселись на скамейки и закурили. Курили все кроме двух девочек и Тани. Появилось шампанское, одноразовые стаканчики. Вадима охватила нервозность и скованность, он сидел на краю скамейки про него забыли, подступала обида – он чувствовал себя здесь лишним. Часть кампании разбилась на парочки и «обжималась», несколько девочек и парней, среди которых была и Таня, о чём-то весело беседовали. Неожиданно она посмотрела на одиноко сидящего Вадима и подошла к нему.

– Скучаешь? – спросила она, присаживаясь с ним рядом. Принуждённо улыбаясь, Вадим пожал плечами:

– Да, так.

Таня помялась.

– Ну, что же ты не спрашиваешь, как поживает Багира? Ты про неё забыл? Она такая умная, ждет меня за дверью, ещё когда я только к дому подхожу. И я часто вспоминала тебя, глядя на неё. Ну, а ты, как жил это время?

– Нормально жил, я в армию ухожу. Вот приехал …

– Серьёзно? Сейчас про армию такие ужасы рассказывают.

– Прорвёмся, – усмехнулся Вадим, – это маменькиным сынкам трудно в армии.

Таня, помолчав, спросила:

– Ну, а вообще, где ты был всё это время, как жил, если это не секрет, конечно.

– Ты извини, конечно, – продолжила она, не дав ему ответить, но я часто о тебе вспоминала, после того, как ты исчез. Думала о том, как это ужасно трудно, в пятнадцать-шестнадцать лет жить без семьи, в вечной опасности, без поддержки близких людей. Для меня было невозможным представить себя в такой ситуации, я частенько думала о том, почему молодые ребята идут на это, зачем им это нужно, а ведь их так много теперь, этих ребят, которые уходят из дома. Нет, я это хорошо понимала и даже плакала, когда в четырнадцать лет читала романы французов и англичан, ну, вот эти «Без семьи», «Оливер Твист» «Отверженные» и другие книги о детях выкинутых нищетой, злыми людьми на обочину жизни. А что мальчишек нашего века заставляет уходить из семьи? Что тебя, например, заставило? Прости, пожалуйста, худо-бедно ты жил в квартире, с мамой, сёстрами. Они, кстати, у тебя большие умницы и добрые девочки, ты не шиковал, но ведь и не голодал? Одет был, обут, ходил в школу – так у нас многие живут. Свобода? Но свобода она внутри человека. Смешно искать её в пространстве. Для неё не нужно особых условий. Она не вещь – это не осязаемый предмет, который можно пощупать. И уж свобода точно не такое положение вещей, когда всё дозволено, и всё можно делать. Есть много чего такого, что по-настоящему свободные люди никогда не станут делать.

Он, пожав плечами, ответил с простодушным выражением лица:

– Всё правильно говоришь, Таня. Да чего теперь? Что сделано, то сделано. Я и сам не знаю, зачем бегал. Салагой был глупым, наверное. Или это может болезнь такая … заразная болезнь. Ни один же я бегаю? Много таких. А может, время такое? Встречался я с умными пацанами. Один пацан начитанный говорил мне, что времена такие в истории бывают, когда дети бегать начинают. Это, говорил он, эпидемия такая, как холера или грипп, только говорил, микробы этой эпидемии под микроскопом не видны. Говорил, дети мстят взрослым, за то, что они забывают о них. Вернуться не всегда возможность есть, да и друзей как-то жалко своих бросить. Это вроде кидалова получается, как бы слабаком становишься, если сбежишь под мамино крылышко…