Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Узнав, что в Международной организации труда Советский Союз был обвинен в использовании насильственного труда — «статья о тунеядцах», а советский представитель находчиво ответил, что это давно устаревшая, не употребляемая статья, какие есть в законодательствах многих стран, мы тут же поместили пять приговоров, вынесенных советскими судами за тунеядство в самые последние месяцы.

Под конец мы объявили конкурс кандидатов — следователей КГБ, на учрежденный «Бюллетенем «В» орден Малюты Скуратова. В качестве пояснения и девиза был помещен отрывок из воспоминаний актера Черкасова, игравшего у Эйзенштейна роль Ивана Грозного, где на встрече в Кремле Сталин ему говорит:

- Исторической ошибкой является недооценка великого русского полководца Малюты Скуратова-Бельского.

Мы решили исправить эту ошибку.

Понимая необходимость помещать материалы не только из тюрем о преследовании адвентистов седьмого дня и украинских католиков, но и реагировать на кровавую борьбу за верховную власть, развернувшуюся в Советском Союзе, я ввел в последних номерах новую рубрику - «Слухи». Там, к примеру, были отчаянные призывы к друзьям Галины Леонидовны Брежневой: «Бегите, бегите отсюда, пока можно, пока отец еще жив».

Или рассказ из Кремлевского дворца о торжественном приеме 7 ноября 1982 года, за четыре дня до смерти Брежнева. Как было положено по ритуалу, все приглашенные подходили поочередно к вождю, поздравляли его, он им отвечал в двух-трех словах и подходил следующий. Но когда подошел патриарх, Брежнев его остановил и задерживая длинную, выстроившуюся к нему очередь, они о чем-то говорили минут двадцать, к нескрываемому удивлению всех присутствовавших.

На самом деле все наши «слухи» были вполне достоверны. Одна из непростых наших сотрудниц — Инна Стусова была дочерью кого-то из заместителей советского министра, а ее мать — одним из членов правления ВЦСПС. Но я, конечно, не мог ссылаться на источник информации. Инна Стусова рассказывала как ее родители прячась друг от друга читают «Доктор Живаго». Первоклассная копченая колбаса, которую я после ареста получал в передачах, была по моим соображениям из продуктового распределителя ЦК на улице Грановского.

Тор катал детей в санках, мне удалось случайно купить в качестве новогодней — трехметровую макушку сорока метровой ели. Вся она была увешана шишками — не нужны были игрушки. Тимоша, перебрав пластинки, которые у меня были, нашел песни Окуджавы, где ему особенно нравилась песня о «Бумажном солдатике», без которой он отказывался ложиться спать. Я не спорил, но довольно странно себя чувствовал, каждый вечер слыша:

Итак сгорел он ни за грош,

Ведь был солдат бумажный

Конечно я знал, что все это не «ни за грош», но так же точно знал, что арест неизбежен и по моему предыдущему тюремному опыту трудно надеяться, что в этот раз останусь жив.

То чего я ожидал, что считал неизбежной во враждебной среде случайностью, которая приведет к гибели и «Бюллетень «В» - последний островок правды в Советском Союзе, да и столь же вероятно и меня самого, было сродни охватившему меня в Верхнеуральске черному непроглядному ужасу, когда ты крохотная песчинка в непроглядном черном и плотном пространстве, которое неизбежно тебя поглотит, но пока еще — охваченный ужасом ты держишься, каким-то слабым светлячком в непроницаемом и очень плотном мире. Впрочем, тогда я об этом черном ужасе не помнил.

Арест

И действительно, через полтора месяца после Нового Года эта ожидаемая мной случайность произошла. Руководство газовыми котельными, на одной из которых я работал находилось не в Боровске, а в Калуге. И мне по какому-то поводу надо было там появиться, то есть у меня был легальное основание выехать из Боровска. Но одновременно я хотел зайти к дядюшке Александра Николаевича Богословского — моего старинного знакомца еще по рекомендации вдовы Андрея Белого Клавдии Николаевны Бугаевой. В эти годы он уже готовил издание стихов Бориса Поплавского, много не только переписывался с русскими поэтами в Париже, но и получал массу книг русской эмиграции через французское посольство. Журнал «Континент» казался и ему и мне довольно легкомысленным, Александр Николаевич не хотел даже держать его в доме, отдал дядюшке в Калугу и готов был мне все номера отдать, ну, а я не говоря ему о «Бюллетене «В» все же считал важным следить за зарубежными публикациями. Кроме того мне надо было поговорить с Димой Марковым фотографом в Калужском музее — замечательным человеком, переснявшим на фотопленку все номера бюллетеня.

В газовую контору и, кажется, к дяде Богословского я зашел без последствий. Получил десятка два номеров «Континента», в том числе и тот, где было мое «Слово о Варламе Шаламове». Но от квартиры Димы Маркова меня уже вела наружка. Окна его квартиры выходили не на ту сторону дома, где размещались подъезды, а потому я увидел жигуленок с явно направленными на его окна антеннами только уже уходя от него и обойдя дом. Как меня вели я уже не смотрел, но на Калужском вокзале ко мне подошел милиционер, проверил документы и попросил открыть портфель. Все книги были обернуты в белую бумагу, а потому милиционера не заинтересовали — он привык искать не книги, а какие-то другие вещи: еду, одежду, обувь — все это было уже малодоступно в СССР. Но проверял у меня документы, конечно, не по своей инициативе (хотя одет я был довольно экстравагантно — довольно дорогая в недавнем прошлом розовая дубленка и валенки с галошами), вернулся, разочарованно доложил, что документы в порядке, а в портфеле ничего интересного — одни книги. И его тут же послали назад — привести в отделение меня с книгами. Когда некий штатский в железнодорожном отделении милиции развернул первый же том и увидел - «Париж», все стало ясно. Я был задержан, и сразу отправлен в калужскую тюрьму, а не в КПЗ. Первый следователь был случайный, бестолковый, из прокуратуры, но вскоре появились другие — из КГБ, в конце концов они для меня сформировали целую группу из пяти следователей — двое из Калуги, один из них — полковник, начальник следственного отдела КГБ (он же руководитель моей следственной группы) и какой-то его сотрудник, один из Смоленска, еще один из Орла, откуда был пятый не помню. Это было характерное для КГБ того времени участие сотрудников из разных частей страны в крупных делах, для понимания положения в стране. Они гордо показали мне постановление о создании специальной следственной группы, и явно рассчитывали заработать новые звездочки за раскрытие этого грандиозного дела. Оперативных групп тоже было две — местная из калужского управления и отдельная из Обнинска, где было свое КГБ, не подчиненное ни одной области. Даже охранники в Калужской тюрьме, стоявшие у моей камеры, поскольку она не была изолятором КГБ, были тоже командированные — из Лефортова, из Тбилисского изолятора КГБ, со Шпалерной из Ленинграда.

Но никакого большого дела у них не получилось. Я охотно давал показания, рассказал, что книги нашел в пивном баре, на полке под крышкой высокого стола. Будучи коллекционером и библиофилом развернул и выбросил газетку, в которую они были завернуты (наивный первый следователь даже спросил — а куда газетку бросили?), а книги, даже не посмотрев какие они — все были обернуты, сунул в портфель.

Правда один номер «Бюллетеня «В» они официальным образом изъяли — у переписчика, которого вычислили без труда, а он сообщил, что перепечатывал его для меня. Таким образом целый том дела состоял из семи изъятых у него одинаковых экземпляров. От меня пользы не было, на обыске в моем доме, куда меня день на третий привезли, тоже никаких материалов найти они не смогли. Конечно, о «Бюллетене «В» в КГБ давно уже знали, больше того, поскольку Федя Кизелов бывал у Елены Георгиевны и у Каллистратовой считали его редактором. Но никаких улик ни против него, ни против других сотрудников — не было.

Впрочем, недели через три я к удивлению пяти своих следователей сам признался, что являюсь редактором бюллетеня. Сперва мне даже пытались сказать, что я себя оговариваю и беру на себя вину Феди. Но я знал, что в номере попавшем к ним от печатника есть первая часть статьи редактора, а единственное, что им удалось найти в моем доме — была лежащая на столе моя рукопись второй ее части. Кроме того у печатника был изъят текст всего бюллетеня перепечатанный на моей машинке, да и его показания были довольно очевидны — он очень старался чтобы сохранить за собой институтскую квартиру. То есть я понимал, что в конце концов следователи все сопоставят и хоть оперативной информации благодаря принятым мной мерам у них нет, начнут меня изобличать. А я не хотел доставлять им это удовольствие. На третий день повезли меня делать обыск в боровском доме.

34
{"b":"645286","o":1}