Но я старался, как мог. И когда понял, что могу попробовать выйти наконец наружу, и прогуляться по нашей невеликой деревне — твёрдо заявил о своём желании, и о том, что хочу помочь сходить за водой. Для кузнеца это была больная тема, уходило её много, а таскаться за ней, судя по его словам, приходилось не близко…
Сборы и подробные расспросы заняли какое-то время, я оттягивал время, как мог. Но момент истины настал. И вот я, наконец, осторожно, оглядываясь, покидаю уютный, уже довольно неплохо изученный дворик, внутри которого с некоторых пор чувствую себя в полной безопасности. Иду, в любой момент ожидая неприятностей. И успеваю даже дойти до окраины деревни и выйти на извилистую дорожку, ныряющую в овраг, до того, как они появляются. Мои маленькие враги.
К счастью, только молодёжь. Хорошо. Эти, хоть и без башки, но не тащат на костёр. Взрослых, как-никак, я боюсь больше. Просто потому, что они сильнее, и фантазия у них чуточку изощрённее. А с мелюзгой как-нибудь справлюсь… Наверное.
Хулиганы останавливаются неподалёку, радостно голося. Начинают закидывать камнями. Несколько попадают в тело, один больно бьёт в лицо. Не смертельно, но неприятно. Как бы в глаз не попало. Только прошёл…
Прикидываю — наверное, я бы мог сейчас бросить вёдра и убежать назад, под защиту толстого забора и дверей, а главное — сурового, но доброго кузнеца. Но бегать так всю жизнь? Нет, конечно, надеюсь, я когда-нибудь уберусь отсюда. Мысль о том, что придётся доживать свой век в этом захолустье, не греет совершенно. Но кто спрашивает о моих желаниях? Точно не мироздание, закинувшее в богами забытую дыру и лишившее воспоминаний.
Так что, надеемся на лучшее… Но готовимся к тому, что все эти розовые восторженные надежды рано или поздно разобьются о чугунную задницу действительности. Это я в том смысле, что, видимо, мне тут ещё придётся какое-то время перекантоваться.
Поэтому, вместо того, чтобы бежать, я иду прямо на обидчиков, злобно оскалившись и сжав кулаки. Наверное, жалкое зрелище — хромой, весь в синяках, с перекошенным от боли лицом, со свирепым рыком, боюсь, больше похожем на писк, ковыляет навстречу противнику, превосходящему количественно и качественно…
Камни врезаются в меня один за другим, причиняя невыносимую боль. Но я не отступаю, продолжаю шагать вперёд. И когда остаётся уже несколько шагов и один из камней особенно больно ударяется в лоб, деревенские просто разворачиваются и, засмеявшись, убегают!
Я мысленно вытираю пот со лба — показывать своё напряжение и тревогу сейчас нельзя, смотрят. И вдруг замечаю Гурта, который наблюдает за всем из полуоткрытой калитки. Оказывается, меня страховали! На душе сразу становится теплее, а сердце переполняется гордостью, что справился сам, что не понадобилось вмешательства благодетеля, которому я и так уже, боюсь, дорого обошёлся. Не расплачусь до конца дней…
Убедившись, что хулиганы убрались, поворачиваюсь к брошеным вёдрам. Надо делать хотя бы то малое, на что способен. Конечно, сомнения в душе шевелятся, смогу ли дотащить эту воду от родника… Даже и от пустых вёдер мои нынешние руки гудят, будто тащу непосильную ношу, а спину ломит. Но — надо. Пусть буду отдыхать после каждых нескольких шагов, пусть придётся драться, в прямом смысле, за каждую каплю воды. Это теперь моя война, и я не имею права её проиграть.
Глупость, скажете? А из таких маленьких сражений и состоит жизнь. Поначалу это не так заметно, но перед глазами почему-то явственно стоит картинка: старушка, или старичок, который упорно ковыляет вперёд, тащит скромную авоську с едой, стучит палочкой, оскальзывается на льду, но упорно продолжает свой путь.
Я даже замер, пытаясь лучше понять это не то воспоминание, не то игру воображения, тщетно пытаясь раскрутить клубок ассоциаций. Вдруг это поможет вспомнить? Может, я — как раз и есть тот старичок, или… старушка?
Упорно насилую свой мозг несколько минут, до тех пор, пока не начинает болеть голова. К сожалению, безрезультатно. Никаких мыслей, зацепок, ответов. Вздохнув, тянусь за вёдрами. Видимо, пока не светит узнать, кто же я на самом деле, откуда, и что здесь делаю. И я иду дальше, вернее, хромаю, морщась от боли — будут новые синяки, это точно.
Дорога и впрямь не близка, но проходит время, и она остаётся позади. А впереди задорно журчит родник, приветствуя меня. Он выливается своей чистейшей водой из деревянного жёлоба, концом торчащего из почти отвесной скалы, и сбегает по камням вниз, к совсем небольшому озерцу. Сквозь тонкую рябь видно песчаное дно, подсвеченное солнечными лучами, и юркающих туда-сюда рыбок а заросшие густой растительностью берега будто обнимают всё это шелестящей прохладой свежих, чистых листьев. И всё это великолепие словно зовёт меня. Подставляю первое ведро под струю, ещё раз оглядываюсь, убедиться, что никого рядом нет и ничто мне не угрожает, и решаю спуститься вниз. Дела подождут. Слишком ценны такие моменты, когда хорошо и спокойно, чтобы ими разбрасываться.
Там, на берегу, я стою долго — вода уже тысячу раз перелилась через край, и надо бы вернуться и подставить второе ведро, но мне не сдвинуться, будто что-то сковало движения. Всё тело расслаблено, глаза наблюдают за рябью на поверхности озерца, за озорными солнечными зайчиками, бегающими туда-сюда.
В конце концов, мне даже начинает мерещиться, будто я вижу там, на дне, улыбающуюся девушку. Кажется, она манит, зовёт к себе. Вот сейчас шагну вперёд, в воду, и будет так покойно и хорошо… Только после этого мысленно встряхиваюсь и, наконец, поднимаюсь наверх, думая о том, насколько же развито у меня воображение, и с какой же готовностью оно подкидывает то, что больше всего хочется увидеть. Юное тело, в котором угораздило оказаться, явно совсем не против обнажённой женской натуры.
С трудом взяв показавшиеся неподъёмными вёдра, я начинаю выбираться наверх, к дороге. Поднимаюсь, и, не удержавшись, ставлю их и оглядываюсь через плечо. Оптическая иллюзия не развеялась, так и кажется, что там реально кто-то есть, в толще воды, и даже шевелится…
Во двор вхожу, как вернувшийся из похода воин. Понимаю, что глупость полная, ничего такого не сделал — но распирает гордостью. Дотащив вёдра до большой бочки и по ковшичку перелив туда, подхожу к Гурту. Один вопрос не даёт покоя.
— За что они так невзлюбили меня, Гурт? — «отцом» называть его претит, вот хоть убей, обращаюсь исключительно по имени. — Что я сделал им? Не пойму.
Кузнец в ответ только смеётся.
— Так ведь потому же, что ты варвар, глупенький!
— Варвар?
— Он самый. Оглянись, раскрой глаза. Здесь все смуглы, кареглазы, черноволосы. Ты выделяешься, как красная ворона! Бледная кожа, серые глаза, волосы цвета каштана, не кучерявые, как у них. Да и твои черты лица, они совершенно инородны. На землях Империи такие, как ты, не живут. Только изредка появляются. Как наёмники, как рабы, или как разбойники. Как рабы или разбойники — чаще всего! А тут ещё и комета… Народ на взводе.
Сказанное заставляет задуматься. Что моё происхождение, пусть частично, объясняет такое в высшей степени неприязненное отношение к моей персоне, конечно, я догадывался. Но… Был ли я разбойником, или чем-то такого рода? Наверное, всё же нет. Даже, скорее всего. Во-первых, по возрасту, судя по внешнему виду — мне от четырнадцати до шестнадцати. Во-вторых, да просто уверен почему-то в этом… Всё вокруг слишком неродное. Кажется, я совсем-совсем не отсюда.
Кидаю испытующий взгляд на словоохотливого, явно расположенного к общению кузнеца. Если честно, я и так засыпал его вопросами обо всём подряд всякий раз, как представлялась возможность. Но случалось это, к сожалению, редко, обычно только вечером и утром, во время еды. Мой благодетель не сторонник трепотни во время работы. Но сейчас, вроде, настроение у него добродушное. Можно попробовать копнуть в ту сторону, которая очень интересует… Хотя понимаю, что лезу не в своё дело.
— Гурт. Объясни. Как так случилось, что у тебя ни жены, ни детей, ни подмастерья?.. И что ты живёшь здесь, в этой деревне, где никто не любит тебя?
