Вторая особенность колдовства — его зависимость от размера заговорённого предмета. Ту же пулю никогда не получится усилить колдовством так же, как простой меч, просто потому, что меч больше по массе и габаритам.

То же работает и в части средств защиты, из-за чего и получается, что зачарованные доспехи способны легко остановить зачарованную пулю, но могут быть пробиты зачарованным мечом. А так как все те, кто хоть немного беспокоится о своей безопасности и имеет средства для её обеспечения, обязательно обращаются к чародеям, не говоря о том, что любой встречный может быть осенён божественной благодатью — получается, что огнестрельное оружие действует только против простолюдинов, бедняков, при очень точном попадании, и иногда, когда пули заговаривает на самом деле сильный колдун. В остальных случаях — куда надёжнее честное железо и дубинки. Хотя те же гномы, огнестрел жалуют весьма и весьма.

— Вот это да!

— Я думала, ты знаешь…

— Ну откуда мне всё это знать…

— Как, откуда? Взять хотя бы то, как ты быстро выздоравливаешь. Я ещё в первый раз заметила. Тебя били плетью, до крови. А уже на следующий день ты просто смыл коросту, не осталось даже шрамов. Будто и не было ничего.

— И?.. Ты хочешь сказать?..

— Ну конечно. Я думала, ты лечишь себя колдовством. Иначе, как ещё это объяснить?

Какое-то время я обдумывал услышанное. В конце концов, резон в словах девушки присутствовал. Я и сам знал, что моё тело восстанавливается далеко не с нормальной скоростью. Пусть сам принимал это как должное, но отмахиваться от такого — большая глупость. Но какой из меня колдун или маг?..

В конце концов, я понял, что голова закипает. И скорее, пока не забыл, поспешил поделиться одной мыслью:

— Валерия. Можно тебя попросить об одном одолжении?

— Да, Волчик?

— Нужно, чтобы кто-то контролировал меня, если буду по незнанию делать что-то не то. А то я только сейчас понял, насколько мои познания обо всём вокруг не полны. Я же могу запросто натворить что-то непотребное с точки зрения окружающих, нарушить какие-то законы, или ещё какую глупость совершить…

— Хорошо. Обещаю сообщать обо всех таких случаях. Но пока, вроде ж всё нормально было…

Дальше мы ехали молча, до самых сумерек. Я переваривал полученную информацию, Валерия размышляла о чём-то своём. Несколько раз она пыталась разговорить меня, но я отвечал односложно, и всё само собой затухало.

Потом было разбитие лагеря, на этот раз под открытым небом. Нам пришлось ставить шатры, собирать хворост для костра, носить воду, готовить ужин, распрягать и обхаживать волов… Список обязанностей оказался неожиданно и неприятно велик, но я не жаловался. Привык к непрерывной изнурительной работе ещё у Гурта, и, несмотря на слабость и лёгкое головокружение, чувствовал себя уже вполне в своей тарелке. Валерия тоже относилась ко всему спокойно. Единственное, неприятно кольнуло, что гномы столпились кучкой в сторонке, раскурили трубки, и принялись подгонять советами и наставлениями, при этом даже не думая помогать.

После ужина огласили график ночных дежурств, и выяснилось, что мне достался кусок прямо посреди ночи. Не очень удобно, но я не стал роптать, и, молча взяв тюк с вещами и нашей «спальной» шкурой, поскорее потащил его в сторонку, подальше от чужих глаз.

Если честно, я так и не понял: Валерия про то, что она девочка, рассказала только Тюрину, или всем, и в случае, если только Тюрину — донёс ли тот данную информацию до остальных. Ворошить этот вопрос лишний раз не хотелась, и мне было на руку, если как можно меньше посторонних знают про истинный пол моей спутницы. Но, с другой стороны, не хотелось прослыть среди гномов тем, кто спит с парнями…

Когда удалялся от общего костра, азартно стреляющего в ночное небо искрами, и от гномьих шатров, где нам не нашлось места, меня запоздало осенило — ведь этот наш «уход в сторонку» может показаться куда более красноречивым заявлением. Но Валерия послушно шла следом, не остановила и не сказала, что делаю что-то неправильно, и я понадеялся, что всё в порядке.

Когда расстелили шкуру, я привычно уже прижал тоненькое гибкое тельце к себе, собираясь урвать у ночи те немногие вожделенные часы сна. Но девушка вдруг извернулась и легла на меня грудью. Прежде чем я успел спросить, в чём дело, почувствовал её дыхание около своего лица.

Валерия целовалась неумело, но старательно. Её требовательные губы внезапно разверзли передо мной настоящую пропасть, в которую так и хотелось рухнуть, с головой. Стоило огромных трудов оторваться и взять себя в руки…

Она отвернулась, и судя по доносящимся из темноты всхлипам я понял — опять плачет. Моя рука, положенная на плечо, оказалась тут же скинута.

— Что случилось?

— Ничего.

— Хорошо. Тогда почему плачешь?

— Просто так.

— Просто так не бывает. Объясни, что случилось…

И так несколько раз, по кругу. Пока, наконец, не раскололась.

— Я тебе не нравлюсь, да?

— Как не нравишься? Вообще-то, наоборот.

— Почему тогда не…

— Что не?

— Это самое не…

— Так ты ещё маленькая!

— Я?! Маленькая?!

— Ага. Сколько тебе зим-то, полных?..

— Не скажу. И знаешь, сам ты… Маленький…

— Ну хорошо, я маленький, уговорила. Но ты тоже.

— А вот и нет! Я-то уж точно постарше некоторых буду!

— Значит, нет?

— Да! Нет! То есть да, не маленькая! Давно уже! Меня ещё две… Да почти три зимы уже прошло, как хотели замуж выдать! Если бы… Если бы сложилось иначе, уже детей бы растила.

— Ничего себе!

— Ты странный.

— Я?

— Ты.

— Чем же?

— Зачем ты вообще повёл меня из лагеря, если не хотел ничего?

— Так это… Чтоб не палиться перед гномами.

— Чтобы что не делать?

— Ну, смотри. Я — парень. Ты… Я не понял точно, кто из них знает, и тебя спрашивать не стал, а то вдруг ещё подслушают. Ну, короче, я исходил из того, что они и про тебя тоже считают, что ты мужского рода. И как это было бы — если мы в обнимку, вдвоём, спим, у всех на глазах?

Тело Валерии вновь начало характерно содрогаться, и я дёрнулся было её утешать, в душе вознося мольбы всем возможным богам, чтобы это наконец закончилось. Сейчас-то что опять?

Оказалась, правда, ложная тревога. Девчонка смеялась.

— Знаешь, даже самый слепой гном уже давно догадался бы. Тем более, я и не скрывала ничего.

— Так чего тогда пошла за мной? Не остановила?.. Нет, стой, не говори. Я всё понял.

Понял, что как ни бежал от этого, как ни старался держать дистанцию — но, похоже, от неизбежного не уйти. Рано или поздно, так или иначе, но всё пришло бы к логичному финалу. Просто потому, что невозможно без последствий находиться столько времени вдвоём, практически наедине, с молодой, явно здоровой девушкой, и, фактически, быть единственным мужчиной в её окружении. Да и соврал бы я, если бы сказал, что она мне не нравится. Удивительно, как мы ещё столько времени продержались…

Не давая Валерии больше сказать ни слова, я просто перевернул её лицом к себе, проведя тыльной стороной ладони по не до конца высохшей щеке, сначала по одной, потом по другой, откинул мешающую шкуру… И получилось, что к тому моменту, как пришла пора сменить на посту Барина, я так и не сомкнул глаз.

Но у нас ничего не было. Вернее, я долго и с упоением ласкал, гладил, целовал, мял, заставляя девушку стонать, а её податливое юное тело изгибаться от наслаждения. Но так и не переступил черту. Какой-то психологический барьер внутри мешал это сделать. Тот же, что заставлял всё это время держать дистанцию, которую я честно соблюдал, несмотря даже на то, что мы в буквальном смысле спали столько времени вместе.

Потом, сидя и всматриваясь в темноту, я не мог отделаться от ощущения, что совершил ошибку. Но это было очень далёкое, смутное, никак не желающее обретать какую-то ясную и понятную форму предчувствие, истаивающее и бесследно испаряющееся, стоило только сосредоточить на нём взгляд. И оно с разгромным счётом проигрывало в моей голове у вкуса губ и тихих постанываний Валерии, у запаха её тела, у ощущения касания её мягкой, нежной кожи…