– Русские старопоселенцы, – уверенно отвечал Саша. – Дед из Тургаева, с которым я общался, описал их очень характерно: «Они не русские, они чалдоны».

– Мой прадедушка точно такой же, – заулыбалась Маринка. – «Я, – говорит, – не русский, я – казак!» Мы уральские…

Сашка посмотрел на нее строго, как молодая учительница на расшалившуюся первоклашку. Марина виновато притихла.

– Я этому деду попытался объяснить, – продолжил рассказ Санька. – «Дедуль, говорю, чалдоны – это те же русские. Так называют коренных сибиряков. Ты, говорю, сам подумай: лицом-то они на русских похожи или, может, на китайцев?» «На русских, говорит, похожи». Ну я ему: «Так значит, они и есть русские», а он мне: «Подумаешь, немцы, вон, тоже на русских похожи…»

– В общем, твоя просветительская лекция не имела успеха, – сказала Лена.

Саша повернулся к ней и молча смотрел на нее несколько секунд. Она отвечала ему таким же вызывающим взглядом. Глазищи у нее были черные-черные, как у цыганки. У меня в голове мелькнуло, что поход наш не будет дружным.

– Давай, дальше рассказывай про объект, – подбодрил я товарища, а то эта игра в гляделки начинала уже меня пугать.

– Так вот, – продолжал Сашка, поворачиваясь ко мне и Марине. – Как я уже упоминал, в Тургаево приходят только женщины. Женщины привозят свой продукт на продажу, распоряжаются деньгами, женщины ведут переговоры с местными властями. И что еще немаловажно и характерно для матриархата: у них очень свободное половое поведение.

– То есть? – подняла светлые бровки Марина.

– То есть, выражаясь словами баб из Тургаева, «Еланьские бабы – блядищи», – с холодной точностью исследователя сообщил Сашка, и, не обращая внимания на пунцовый румянец, заливший щеки борца за равенство полов, пояснил:

– За покупками приходят примерно на пять дней. В это время могут запросто закатиться в кабак и гулять с местными мужиками. У тургаевских мужичков пользуются репутацией секс-чемпионок. Дают всем. Ну, по крайней мере, мне так говорили. Разумеется, местные бабы их ненавидят. Как раз в то время, когда я там гостил этой весной, тургаевские бабоньки пытались разобраться с прибывшими еланскими «шалопутками». Не тут то было! На глазах всего села (я, разумеется, был в первом ряду и болел за команду гостей) две таежницы раскидали объединенные женские силы тургаевских, как Шварценеггер с Ван-Даммом компанию дошкольников.

– Сколько примерно лет было женщинам, которые при тебе в село приходили? – спросила Лена, у которой, видимо, научный интерес пересилил личную обиду.

– Знаешь, мне легче узнать возраст медведицы по морде, чем возраст женщины, живущей в тайге, по ее лицу, – беззлобно признался Санька. – Но дрались они – ой-ей-ей!

– На каком диалекте они говорят?

– На матерном, – без запинки ответил Сашка.

– То есть, проблем в понимании у вас не возникало? – не дала себя срезать девушка.

– У нас с Игорешей не должно возникнуть. Насчет барышень я не уверен, – Сашка улыбнулся и галантно раскланялся с нашими коллегами.

– Я по первому образованию филолог, – сообщила Лена со снисходительной улыбкой.

– У-у! – Сашка сложил губы трубочкой. – По первому образованию… А сколько их у нас всего?

– Два. Я бакалавр филологии и магистр социологии.

– Солидно. Вот защитишься и станешь еще к тому же кандидатом педагогических наук! В сельских школах таких специалистов не хватает…

Лену его ирония не пробивала.

– Я намереваюсь поступить в Центрально-европейский университет. Возвращаюсь и подаю заявку. И буду жить в Будапеште.

– Что бы мы делали без Сороса, – прошелестел Сашка, а мне почему-то стало обидно. Как так получается, что если девушка хоть сколько нибудь красива и еще к тому же умна – она обязательно уматывает за границу?

Обсудив главные детали, мы сели есть мороженое, предусмотрительно закупленное девочками и засунутое в хозяйский холодильник. Я изучал фотографии километровой карты области, добытые Сашкой через какие-то связи в военных кругах, когда услышал Маринин голосок позади меня, бормочущий что-то странное:

– Ну куда ж ты залезла? Конечно, теперь крылья слиплись. Давай, иди отсюда…

Я повернулся. Марина низко наклонилась над своим мороженым и, по всей видимости, к нему и обращалась.

– С кем это она? – обеспокоено спросил я Сашку.

– По-моему, с дрозофилой… Плюнь, Марина, дрозофилы всего сутки живут, все равно она сдохнет.

– Ну да, а если она полезла есть из моего стаканчика, значит, у нее были планы на вечер! – сварливо возразила Маринка. Я невольно фыркнул. – Воды дайте, что ли!

– Ты что, ее мыть будешь? – не поверил я.

– А что, по твоему, она сама за водой сбегает и помоется? Ну-ка, давай лапу! О, господи, какое глупое животное, я ж тебе помочь пытаюсь, а ты брыкаешься… Залазь на палец! Вот так, теперь пошли сохнуть…

Саша посмотрел на нас с Леной и сделал несколько выразительных пируэтов пальцем вокруг лба. Да, это сокровище явно в Европе учиться не собирается…

– Это тебе кажется, что несколько лишних часов жизни – мелочь. А для нее это много, это как несколько лет для нас, – говорила Маринка, склоняясь над подоконником, куда она высаживала свою спасенную. – Жизнь надо беречь…

– Ну и что ты собираешься теперь с ней делать, доктор Швейцер в юбке?

– Я не в юбке, я в брюках, – с достоинством ответила та. – И я собираюсь проследить, чтобы она высохла и вы на нее ничего ненароком не поставили. И если ты думаешь, что оскорбил меня, обозвав одним из величайших людей в мире, то ты ошибаешься!

– Дайте я расскажу про хомяка, – замахала руками Лена. – Значит, жил у одной девочки с нашего курса хомяк. Жил он в корзине, корзина стояла на подоконнике в ее комнате в общаге, жил себе, не тужил, никто его не замечал, ну кормили иногда. А тут устроили у них в комнате вечеринку на всю нашу группу. Пришла толпа народу, было очень тесно. Начали стаскивать из других комнат стулья, сдвинули два стола, и как-то ненароком уронили этого хомяка с подоконника. И придавили креслом. Заметили причем не сразу. Парень, который в этом кресле сидел, сказал: «Что-то я как-то криво сижу», нагнулся посмотреть – а там хомяк. Довольно целый такой, но, сами, понимаете, не живой уже. Так вот, Маринка, которая тоже там была, схватила этого несчастного хомяка и давай делать ему искусственное дыхание! Рот в рот! Хомяку! И массаж сердца! Полчаса всех веселила. Толик ей говорит: «Кончай ему пальцем в пузо тыкать, это надругательство над трупом!»

– Не вижу ничего смешного, – перебивая наш смех, говорила Маринка. – Я вообще не понимаю, почему убить человека – это ужасно, убить собаку – не очень хорошо, но можно, а вот убить маленькое животное или насекомое – это вообще не замечается? Не кажется вам, что это несколько двойная мораль, а? Жизнь – она и есть жизнь, не важно, в какой оболочке она заключена в твоей или в комариной. Комар жив не больше и не меньше, чем ты, пока он жив. У него тоже мысли, чувства, дела…

– Слушай, я тебе уже говорила: становись вегетарианкой, – сказала Лена. – Почему ты, с таким мировоззрением, продолжаешь есть животных, я не пойму? Ты не думаешь, что это тоже двойная мораль?

Маринка ничего не ответила – а что на такое ответишь? И только потом уже, когда мы давно забыли об этом разговоре, занятые сборами в дорогу, она вдруг ни с того, ни с сего заявила:

– Да, я не вегетарианка. Но зазря просто так я на муравья не наступлю. И комара не убью. И, возможно, мне это на небесах или в следующей жизни зачтется.

Позже, когда девочки уже легли спать, устроившись на ковре в своих спальных мешках (Сашка даже не сделал попытки уступить им раскладной диван, где должны были спать мы: «Они же феминистки, вот мы и будем обращаться с ними, как в равными», – шепнул он мне), мы вышли на балкон покурить и Сашка предался мечтам о том, как мы вернемся с победой и какое блистательное будущее ожидает нас (в первую очередь, конечно, его, Александра Савченко).

– Потерянная деревня в сердце таежных болот. Матриархат в начале двадцать первого века. Сибирские амазонки. Это сенсация, мэн! Это – я тебе говорю – то, что прославит нас на века. Это не просто готовая кандидатская – это докторская в двадцать пять лет, мэн. Я чую сладкий аромат славы…