– Так, коллеги, как говорят местные жители, «погодьте». Дайте, я хоть словарик местного диалекта набросаю, иначе я половины не понимаю в его рассказах. Что такое «каган»?

– Каганом здесь зовут озеро посреди болот, – объяснил Сашка.

– Ага, понятно. Что такое «варнак» я уже знаю, это значит «нехороший человек». «Рям» – это само болото, так?.. А что такое «согра»?

– Это такой хлипкий заболоченный лесок, – ответил Сашка. – Видела: осинки из болота торчат?.. Где, кстати, наш дипломированный филолог, она что, собирается проваляться до конца экспедиции?

Марин прошипела «Тс-с-ссс!» и хлопнула Сашку по рукаву.

– И это еще заметьте, что Савельич не местный, он сюда попал во время войны! – Сашка многозначительно поднял указательный перст к потолку. – Поэтому он пользуется только теми диалектными словами, которые обозначают конкретные вещи. А то он бы еще говорил «ономнясь» и «чередить».

– Что такое «чередить»? – заинтересовался я.

– Неважно, – махнула рукой Марина. – Тут бы с этими словами справиться. «Баской» – значит «хороший»?

– Красивый, – отвечал Сашка. – И вы морально готовьтесь, что если мы будем вступать в контакт с жительницами Елани, то в их речи диалект будет еще слышнее, гораздо слышнее. И извиняться они перед вами за все бранные слова не будут.

– Кто такие «солькупы», которые камлают?

– Селькупы, наверное, есть такой северный народ, – предположил я. До чего ж она внимательная, а я уже и забыл. – А что, здесь есть селькупы?

– Не думаю, может на севере, в Томской области, в Тюмени… – ответил Сашка. – Но Савельич же по всей Сибири шлялся, у него была бурная молодость. Вот он и понабрался разных сведений.

– Не знаю, насколько можно доверять его… сведениям, – усомнилась Марина.

– Он крепкый ишо, – передразнил я старика. – «Усе про усех знаить» – дед Щукарь, блин, сибирский…

– Ну, конечно, верить ему буквально на слово нельзя, – признал Сашка. – Но все же дед – ценный источник сведений.

– А кто такой Сережка Васюткин? – спросила дотошная Марина. – Тот, что рассказывал, что еланская баба хвалилась, что ее муж с прялкой управляется?

– Это Серега Полесов, пильщик. Я уже попробовал к нему сходить и взять интервью, но его жена услышала, что мы про еланских баб разговариваем и выгнала меня взашей. Не помогли даже мои клятвы, что весь наш разговор ведется в чисто научных интересах. У нее это, похоже, личное.

С раскладушки, на которой спала Лена, послышался тихий стон.

– Как она? – спросил я.

– Ничего, завтра встанет, – пообещала Марина.

– Будем надеяться, – сказал Сашка. – У нас работы непочатый край. Ну что ж, еще полдня впереди. Предлагаю продолжать опрос жителей. Старайтесь найти тех, кто сам напрямую контактировал с гнилоеланскими. Собирайте не только сведения об «амазонках», но и заодно об этом Кооператоре – не исключено, что нам, действительно, придется просить его помощи. Ладно, вперед, дело стоит.

Первую ночь в Тургаево я спал отвратительно: здание к вечеру простыло, в нашей пионерской комнате стало очень холодно, к утру от дыхания начал подниматься пар. Я спал в спальном мешке, спал беспокойно, и дважды скатывался со своей кривой раскладушки на пол. Даже удивительно, как раскладушка может быть такой кособокой – моя калека опиралась на пол тремя точками и, стоило мне пошевелиться, раскладушка подо мной грузно переваливалась с ноги на ногу.

Утром, перед уроками (в школе была только одна смена, начинавшаяся в девять), Татьяна пришла нас навестить. Мы пожаловались ей на холод ночью, и она удивленно спросила, почему мы не спустились в подвал и не разожгли котел. Мы – четверо наивных волнистых попугайчиков – ответили ей недоуменными взглядами. Тогда она самолично отвела нас вниз, в котельную, и кочегар – пьяненький старикан Юра – показал нам, как управляться с печкой. Эта печка, как я понял, нагревает воду в котле, а оттуда она расходится по батареям по всему зданию. Обычно котел грели только утром, а после обеда здание постепенно остывало. Но поскольку уж мы – ценные научные работники – теперь находились здесь и по ночам, нам было разрешено топить печь еще раз, вечером.

Татьяна показала еще, что в туалете на батарее есть кран, и оттуда можно брать горячую воду. Маринка очень оживилась и вечером устроила банный день. Татьяна одолжила нам пластиковую ванну для купания детей и ведро, а в сельмаге Маринка нашла мочалки и мыло. Я не очень-то хотел мыться в детской ванночке, стоящей на полу в школьном туалете, но вариантов не было. Вечером мы с Санькой худо-бедно смогли растопить печь. В здании сразу стало приятно и тепло. Мы с Сашкой первыми, девушки вторыми вымылись по средневековому, в сортире. Пока один сидит в ванночке и усиленно мылится, другой с ведром воды изображает душ. Не отель Риц, конечно, но жить можно. После бани даже я почувствовал себя лучше. Спали мы в эту ночь тоже не в пример хорошо – спальники просто положили на раскладушки, как матрасы. Было тепло до самого утра.

Когда мы заходили к Татьяне домой за тазами, Сашка (настоящее имя – Иезуит Маккиавельевич) воспользовался случаем и подкатился к хозяйке с самым сладким, самым уважительным выражением лица:

– Татьяна, можно с вами посоветоваться? Вы здесь, пожалуй, главный представитель интеллигенции, нам бы очень хотелось опираться на вашу помощь при ведении исследования. Задачу нашу вы знаете. Смотрите, мы уже проинтервьюировали Андрея Петровича – председателя, потом – Максима Савельича Соцкого – местного старожила, затем продавщицу сельмага номер два Викторию Запашную и фармацевта Викентьеву. К кому вы нам еще посоветуете обратиться за сведениями?

Я видел его насквозь: как он «работает с объектом», как он льстит, добиваясь открытости, как он собирает сведения так, что респондент, выпотрошенный до нитки, еще оказывается ему благодарным – за понимание и уважение… Я помнил, как гордо сверкали глазенки пухлой продавщицы Вики, когда Сашка говорил ей, что «к ней сходятся все линии информации села», и как аптекарша – злобная тетка, просто бультерьер прямоходящий – охотно поведала нам о своей вендетте с фельдшером, пытающейся запретить ей продавать без рецепта некоторые лекарства.

На Татьяну Сашкин подходец тоже подействовал, хоть особого рвения она не выказала. Она покачала задумчиво головой и спросила:

– И что вам Андрей Петрович рассказал?

– Э-э-э, немного, – засуетился Сашка. – Что гнилоеланские приходят в село два раза в год, примерно в одно и то же время… Что приносят клюкву, грибы, шкуры, свои изделия и продают их сельчанам… Что пробыв несколько дней, возвращаются назад…

– М-ммм… – Татьяна улыбнулась. – А то, что он их сам отсюда через пять дней выставляет, он говорил?

– Выставляет?…

– Ну да, выгоняет из деревни. Чтоб не задерживались тут, шли назад в свое болото…

– Шли назад?..

«Психоанализ – фигня, – говорил мне как-то Сашка. – Но повторять последние слова из реплики собеседника с вопросительной интонацией – бесценный метод!»

– Да, чтоб надолго не задерживались.

– Почему? Они ему мешают?

– Они всем мешают. Люди их не любят. Ну… Большинство людей. Вы бы видели, что они тут вытворяют. Для них-то приход в Тургаево – это как… Как каникулы в Монте-Карло или в каком-нибудь Лас-Вегасе, понимаете? Они, наверное, были бы рады здесь хоть месяцами торчать! А что? У них же тут работы нет, сплошное веселье: водка, магазин, телевизор… У них там, в Гнилой Елани, небось, телевизоров-то нет… Музыки тоже. Ну, они тут и гуляют в свое удовольствие, и всю пьянь местную с толку сбивают.

– Гуляют, говорите?

– Конечно, гуляют, еще как! Конечно, я их могу понять: после болотной жизни даже наша деревня покажется раем. Здесь они словно на свободу вырвались: никаких тебе забот, никакой семьи…

«Уж ты-то можешь их понять», – подумалось мне, когда я смотрел на ее раскрасневшееся от возмущения – или от смутной, невысказанной зависти? – лицо.