Утром второго дня в Тургаево я проснулся выспавшийся и бодрый. Похоже было на то, что началась новая жизнь. Отопление, горячая вода, нормальный сон (раскладушку мою мы с Сашкой выправили, отдубася ее как следует булыжником) – все эти незаметные в городе блага цивилизации произвели на меня просто волшебное действие. Я снова чувствовал себя Индианой Джонсом – отважным искателем приключений, а не просто городским сопляком, вляпавшимся в дело, которое ему не по зубам. Сашка тоже смотрел орлом. Девочки – те так просто расцвели.

Встав с раскладушки, оклемавшаяся Лена снова сделала попытку взять власть в свои руки. Она причесалась, накрасилась, переоделась и теперь выглядела так, будто поперек всего лица у нее было написано черной типографской краской: «НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО». «Гордая», – вспомнил я слова Маринки. Гордая и сильная. Решено: я буду Индианой Джонсом, а она – моей Ларой Крофт.

Мы завтракали за желтым столом, уставленном осенними букетами, и обсуждали сегодняшние планы. С первых же слов Лены стало понятно, что хоть она и пролежала сутки лицом к стене, но ни слова из того, что говорилось в этой комнате, не прошло мимо ее ушей.

– Марина, – начальственным голосом начала она, величественно намазывая масло на крекер. – Поскольку интервью с председателем правления у нас уже есть, нам следует охватить остаток сельской интеллигенции. Если не ошибаюсь, здесь есть церковь – побеседовать с попом не мешает. Затем – местный фельдшер: его или ее нужно расспросить, оказывается ли какая-то медицинская помощь жителям Гнилой Елани, обращались ли они сами в пункт, и какие инициативы были со стороны самого фельдшера наладить там медицинское обслуживание. Затем, другой магазин, хозяйственный…

– Кхм! – прервал ее Сашка. Лена вопросительно уставилась на него.

– Может быть, вам, уважаемая, для начала помолчать и послушать, что скажет другие люди, кто лучше разбирается в обстановке? Потому что, возможно, вы не догадываетесь, но у нас тоже есть некоторые идеи…

– Очень хорошо, что у вас есть идеи, – Лена отвернулась от Сашки и снова обратилась к Марине. – Предлагаю также посетить заготовительный пункт. Там гнилоеланских ходоков должны хорошо знать. Да, кстати… – она слегка повернула голову в нашу сторону. – Молодые люди, извольте-ка мне в письменном виде изложить ваш план действий на ближайшие два дня, чтобы мы могли в случае чего вас попросить нам помочь…

– Изволить в письменном виде? – переспросил Сашка. – Пожалуйста.

Он сунул бутерброд в рот, освобождая руки, вырвал листок из блокнота и нацарапал на нем карандашом: «Собирайте свои манатки и отправляйтесь по домам опрашивать местных баб».

Лена взяла записку, с каменным лицом прочла ее и спросила:

– Это все?

– Ах, нет! – с набитым ртом отвечал Сашка. Он выдернул из ее руки записку и приписал внизу большими печатными буквами: «НЕМЕДЛЕННО».

Лена взяла у него записку, прочла и медленно демонстративно разорвала ее на четыре части.

– Можно узнать, – проговорила она с легким придыханием, – с какой стати ты нами распоряжаешься?

– Можно. С той стати, что я – начальник экспедиции.

– Кто назначил тебя начальником экспедиции, интересно? – прищурилась Ленка. – Разрешите вам напомнить, что деньги на эту экспедицию выделила наша кафедра. Так что, когда, что и в какой последовательности мы будем делать, решать буду я. Согласно плану, который мы разработали с Вероникой Павловной.

«Опаньки», – только и успел подумать я, а Сашка уже завелся с пол-оборота.

– А позвольте в свою очередь спросить, – ехидно процедил он, с громким стуком размешивая сахар в пластмассовой чашке. – Вы, вообще, в Гнилую Елань собираетесь?

– Допустим, собираемся.

– Ага. И как вы намерены туда добираться? На Веронике Павловне верхом? Есть у вас какие-нибудь планы? Чертежи?.. Может, вертолет в кустах?

– А у тебя, по-видимому, опять есть какие-то связи и знакомства?

– По-видимому, есть. Так что, если вы вообще хотите попасть в Гнилую Елань, извольте выполнять мои указания. А если нет – никто вас не держит. Можете катиться к своей Веронике Павловне и упиваться своей значительностью сколько душа пожелает!

Лена вскочила, отбросив стул, и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

– Ну зачем ты так, – воскликнула Маринка, поднимаясь вслед за ней. – Неужели обязательно хамить?

– А она хамить, значит, может?!

Маринка выбежала следом за Еленой.

– Нафиг ты девчонок распугал? – спросил я.

– А чего она выделывается?

– Ну можно же было как-то любезнее сформулировать.

– Слушай, мы здесь на работе, в конце концов, а не на светском приеме. Как вообще можно с такими, извиняюсь за выражение, «товарищами» идти в болото, а? Игорек, ты мне объясни, я не понимаю: что с женщинами не в порядке? В каком месте им натирает вторая икс-хромосома?

Через пару минут вернулась Маринка. В ответ на наши вопросительные взгляды она сказала:

– Сейчас вернется. Успокоится немного и придет.

– Очень хорошо, – Сашка, до этого качавшийся без дела на стуле, снова пододвинулся к столу. – Значит, так. Вы, барышни, отправляетесь прямо сейчас опрашивать деревенских жительниц…

– Почему именно жительниц? – спросила Марина.

– Ох, вот только не надо видеть в этом знак коварного сексизма, – поморщился Сашка. – Потому что с вами женщины будут откровеннее, чем с нами.

– И о чем мы должны их опрашивать?

– О том, как появление гнилеланских баб сказывается на их семейной жизни, вестимо. Татьяна же вчера сказала: амазонки устраивают тут такой разгул, что председателю приходятся их выгонять назад в болото, чтобы они не смущали покой местных жителей. Они, со своим свободным поведением, бьют прицельно по сельским семейным устоям, и нам нужно это описать. Желательно еще до того, как эти роковые женщины появились на горизонте, потому что когда они появятся, я боюсь, населению будет не до нас…

В этот момент дверь хлопнула и в пионерскую комнату ворвался незнакомый мальчишка.

– Пришли! Гнилеланские пришли! Меня Татьян-Николавна послала вам сказать, что пришли, у заготконторы стоят!

В детстве, когда я только мечтал поступать на исторический, среди романтических образов, бродивших в моей голове и связанных с понятиями история и историческая наука, амазонки занимали не последнее место. Помню, как они мне снились. Похожие на женщин с картин Валехо: мускулистые загорелые тела, едва прикрытые дикими одеждами, буйные гривы летят по ветру, в глазах – смерть, на устах – улыбка презрения. Иногда в моих снах они оседлывали не лошадей, а пантер, львов, огнедышащих драконов – женщины-воины, женщины-маги. Их противники смотрели на них покорно и страстно, но жестокие девы не знали пощады, их не мог смягчить влюбленный взгляд. Их звенящие стрелы вонзались в тела врагов, а они уносились, радостно смеясь, играя и умерщвляя. И на моих глазах закипали слезы восторга, когда я просыпался в душной темноте своей комнаты и слышал, слышал, словно взаправду, затихающий стук копыт…

Разговоры про жительниц Гнилой Елани разбудили во мне спавшие мечты. Конечно, я не хочу сказать, что, дожив до двадцати четырех лет, я все еще лелеял эти детские эротические фантазии. Но когда я в первый раз увидел еланских женщин, я осознал, как же сильно я их опоэтизировал.

Они стояли рядом с деревянной будкой, где находился заготовительный пункт. Два высоких силуэта с огромными коробами на спине. Высокие, очень худые женщины, но худоба эта была лишена всякого изящества. Они были похожи на изморенных ломовых лошадей: сухие, жилистые, темные лицами. Когда я подошел и присмотрелся получше, первая ассоциация, которая пришла мне в голову (только не смейтесь) – Клинт Иствуд. Вы понимаете, о чем я? Сухое, обветренное бесполое лицо, испещренное сетью острых, словно бритвой прорезанных, морщин. Теперь только я понял, что имел в виду Санька, говоря, что легче угадать возраст медведицы – этим двоим с одинаковым успехом могло быть и пятьдесят и тридцать лет. Мелкие, округлые черты лица, похожие, как у сестер (хотя, возможно, это были мать с дочерью). Длинные (если опустит по швам, то до колен, кажется, достанут) руки. Не знаю, что привлекательного видели в них тургаевские мужики. Я не видел ничего.