Под «и вообще», как потом выяснилось, подразумевалось: вытащить из всех рюкзаков остатки сухой провизии – печенье, карамельки, сухари – и разложить их на бумажных тарелочках на столе. Пока мы с Сашкой отсутствовали, она также вскипятила воду и заварила чай в термосе. Вообще, мы неплохо поужинали: хлеб, польская колбаса, огурцы, пряники… Сашка приволок из магазина яйца и умудрился сварить их в чайнике. Маринка спрашивала, а что будет, если они там лопнут и вытекут, но Сашка сказал: «Не лопнут!» – и они, действительно, не лопнули. Так что, у нас было даже одно горячее блюдо. Маринка пыталась осторожно растолкать Лену и пригласить ее к столу, но та так и не откликнулась.

– Ей что, совсем плохо? – шепотом спросил я Маринку, когда та вернулась за стол.

– Она очень гордая, – так же шепотом ответила мне она. – Поэтому ей труднее все это перенести.

При этом она глядела на меня так, как будто говорила «Ну ты понимаешь». Честно говоря, я ничего не понимал. Но, конечно, сочувственно кивал головой. Черная коса Лены свешивалась с подушки до полу, и была она какая-то свалявшаяся и словно неживая. Сама фигура девушки, скорчившейся на раскладушке, вызывала у меня уже не прежнее восхищение и удовольствие от созерцания, а тревогу и смутное раздражение.

– Ладно, ладно, не раскисать, – вполголоса сказал Сашка, стуча яйцом о край стола и аккуратно обирая скорлупу. – Надеюсь, вы поняли теперь, что я имел в виду, когда говорил, что будет трудно. Мы добрались, и это главное. Судя по тому, что в селе тишина, еланские бабы еще не появлялись, но они должны явится со дня на день. И пока их нет, нам нужно опросить население. На сегодня, так и быть, объявляю отдых. А завтра вы, – он кивнул Марине, – пойдете к местному начальнику, возьмете интервью. А мы навестим моих старых знакомых, зафиксируем их рассказы официально. Диктофоны целы?

Я заверил его, что диктофоны целы. Мы закончили ужин и разбрелись по своим раскладушкам. Я еще долго не спал, почитывая при свете, падавшем из коридора, книжки, которые нашел в том же шкафу, где хранился чайник: «Про щенка», «Серебряное копытце», «Мы растем: стихи», «Изобретатель Веточкин». Мои товарищи уснули раньше – разговаривать в присутствии спящей или просто лежащей молчком Лены как-то не хотелось. А назавтра, когда стало ясно, что Лена не встанет, мы разошлись: Марина и я отправились в Правление, а Сашка, бормоча себе под нос, что женщины – это сплошная обуза, подался куда-то на пилораму.

Ближе к полудню мы сошлись в пионерской комнате на стратегическое совещание и обед. Дожевав свой бутерброд с польской колбасой и выслушав доклад о нашем неудачном интервью с председателем, Сашка самодовольно хмыкнул, достал свой диктофон и запустил пленку.

Интервьюер: – Савельич, рад снова тебя видеть. Как жизнь?

Соцкий М. С. – Жизня-та? Ничо жизня, ничо… А ты чо, снова к нам? Ха-ха!

– Чему смеешься, дед?

– Ну, ты аккурат прям как в прошлом году. Прям перед тем, как еланские придут, а? Почему так? Ха?

– Это ты правильно заметил, Савельич. От тебя ничего не скроется. Тебе сколько лет-то?

– Мне-та? Мне девяносто тры, однако. Ну, я не слепой. Я ишо ничо, крепкый такой.

– Ты нас всех еще за пояс заткнешь. Слушай, Савельич, я ведь по делу, а не просто так, из любопытства, приехал. Мы научную работу ведем, понимаешь?

– А чо не понимат. Чо я, дурной?

– Да что ты, Савельич, ты нас всех умнее. Тебе бы нашим институтом командовать.

– Ха-ха… А вышло б?

– Вышло бы. Лучше, чем у нашего теперешнего директора вышло бы, точно говорю. Ну вот, нам надо все-все-все разузнать про Гнилую Елань и про этих самых баб.

– Для науки, чоль?

– Да, для науки. Поэтому я и мои товарищи мы будем ходить и всех тут расспрашивать. Вот я решил с тебя начать, потому что ты дольше всех здесь живешь и, наверное, больше всех знаешь.

– Ну давай, спрашивай. Давай, ага…

– Савельич, вспомни, когда еланские сюда в первый раз пришли?

– Эт не знаю. Вседа ходили.

– Сколько себя помнишь, всегда приходили из Гнилой Елани? Все это время?

– Ага.

– И что, всегда ходили одни бабы?

– Ага, вседа. Но знаш, после войны мы поначалу не удивлялися. Тут тада тоже мужиков мало было. После Отечественной-та.

– А до войны?

– А до войны не знаю, до войны я тут не жил.

– …!

– Ась?

– Ничего, дед. Я думал, ты и до войны здесь жил. А где ж ты раньше был?

– Дык. Де я тока не был. В лагере был. Тут, в Пихтовке, лес валил. Узкоколейку строил вот этими руками.

– Значит, ты можешь только показать, что после Великой Отечественной войны Елань уже существовала?

– Ну показать-то как? Сказать могу, а показать как? Ха-а…

– А кто может мне сказать, была ли Елань до войны? Есть в селе такие люди, кто до войны здесь жил и в войну?

– Не, нетуть. Я старейший житель. Другие померли ужо, даже кто моложе меня был, да.

– Ну хорошо, ясно. Значит, говоришь, сначала здешние жители не удивлялись, что приходят одни бабы. А когда стали замечать?

– Да мал-помал стали. Тут, понимаш, охотничьи угодья. Ага. А там бабы патроны покупат и шкуры сдават.

– А кто-нибудь ходил из села в Елань?

– Не, не ходили. Чо там делать? Все хотели поближе к городу. Дорога тогда эта, железна, лучше была. Браво так все было, село было большо. Лось был главной станцией, баской такой. Ярмарки там бывали, народу тьма. А в болота кто пойдет? Зачем? По клюкву сходил – воротился. И все. А в Елань ходить – кому надо?

– Ну а мужчины из Елани показывались здесь?

– Можа, рани и показывались. Таперь нет. Бабы их завсем захомутали. Ха-ха… Сережка Васютин баял, одна баба еланска хвалилась: «Мой, говорит, мужик хорошо прялкой управляется»! А?! Чо ж такое-то? Мужик – прялкой, вишь ка! Жизня яка быват…

– А ты сам с бабами еланскими разговаривал?

– Ну, было дело.

– И что они тебе про свою жизнь рассказывали?

– Да чо рассказывали… Живут сябе помаленьку. Лесовают… Белку бьют… Ха! Мужики у них шерсть прядут, шлопони вяжут на спицах – точно как моя бабка.

– А про шаманку ихнюю – правда или брехня?

– Да я думаю, брехня. Это ханты камлают и солькупы. А челдонки – не… Татарки ишо камлают!

– Нет, дед, татарки не камлают, ты ошибаешься.

– Ну и челдонки не камлают!

– А как они сюда, в Тургаево, приходят? Пешком?

– Пяшком, а як же? На лошади, чо ль? Тю-ю-ю. Да туда дорога вся по ряму. Через рям конь не пройдет. Не, не пройдет, ты чо! Только вяздеход пройдет, да. А вяздеходов у них нету.

– А откуда знаешь, какая там дорога, ты же не ходил никогда в Елань?

– Ну а чо не знат-та? Тут везде дорога одинакова. Вон, за деремней тот лесок перейти – и пошли болота, рям беспредельный, по краям согра. Иной раз быват острова, по островам уремы. И так до окияна. Все ж знают, они от Покровского кагана приходят.

– Со стороны Покровского кагана? А далеко ли Покровский каган?

– Ну километров восемьдесять.

– А до Елани, выходит, еще дальше?

– Еще дальше, ага.

– Сколько же они в пути бывают, чтоб сюда прийти?

– Да дней пять, наверна. Можа десять.

– А как ты думаешь, мы бы смогли с товарищами туда добраться?

– Смогли б наверна, почаму ж не смогли…

– И как лучше всего туда добираться?

– На вертолетя!

– Oh, fuck!

– Чаво?

– Нету у нас вертолета, дед.

– Тада надо итить на Покровский каган, потом ищо поспошать там народ. Коператор вон брехал, чо они на запад, на запад от Покрова. Но Коператор – он варнак, ему набрехать – как суке посрать, одно удовольствие… Ой! Извиняюся… Ты это на пленку пишешь?.. Ну ты сотри, а то скажуть – чо Савельич на всю науку ругацца…

– Стоп, стоп! Можно остановить? – Маринка замахала руками. Я нажал на кнопку и остановил магнитофон. Она открыла свой пухлый блокнот довольно большого формата, который я заметил у нее еще в Новосибирске, и деловито провела ладонью по странице. Этот блокнот она постоянно таскала при себе и постоянно что-то туда записывала. Наша экспедиция только начиналась, а он уже был наполовину исписан.