Сашка непритязательно выругался. Мне было неловко смотреть ему в глаза. На протяжении двух последних дней, особенно последние сутки в поезде, я пытался убедить себя, что ни в чем не виноват, что я сделал все, от меня зависящее, чтобы выполнить обещание, но совесть не желала признавать доводы здравого смысла. Мы – в первую очередь Сашка, но и я тоже – с самого начала приложили массу усилий, чтобы наша экспедиция была как можно малочисленнее. Два человека: ты и я, – такое условие поставил передо мной Сашка Савченко. Если все получится, то это будет сенсация, – сказал он. И лишние люди, примазывающиеся к величайшему открытию века, нам ни к чему.

Я был целиком и полностью «за». С какой стати мы должны делить плоды победы с людьми, которые нам не верили и смеялись над нами? Но все, как всегда, упиралось в финансы. Мы были всего лишь аспирантами, то есть – людьми, обремененными многочисленными обязанностями, но без власти и без денег. Я лоб разбил, уговаривая шефа оформить нашу авантюру как научную экспедицию – без этого мы бы разорились: билеты, снаряжение, расходные материалы – все это стоило целое состояние. Кроме того, ехать нам предстояло в сентябре, то есть, когда учебный год уже начнется, и все аспиранты, включая и меня, должны будут вернуться из полей в университет. Когда мой шеф, профессор, доктор исторических наук Михал Михалыч Серпухов, выслушал мою горячую речь, он без раздумий ответил, что ни за какие коврижки не внесет в план экспедиций поиски сказочной деревни, затерянной где-то в самой сердцевине сибирских болот. «Не пойми меня превратно и не сочти пошляком, – сказал Михал Михалыч, – но история изучает то, что было в прошлом. У тебя тема какая? «Расселение русских в Сибири в 17 веке»? Вот и копайся в своем семнадцатом веке. Если даже где-то там и существует ваша легендарная деревенька, то пускай к ней этнографы добираются, а мы-то тут при чем? Каким образом это коррелирует с темой твоей диссертации?»

Я был отчасти готов к такому ответу и не позволил себя обескуражить. Горячо и проникновенно, подбирая самые прочувствованные, самые возвышенные слова, я сообщил своему научному руководителю, что история живет сегодня, что она живая, она дышит и ежесекундно меняется, и что она, как спящая принцесса, скрывается во тьме таинственных неисследованных земель и ждет, чтобы мы ее отыскали. Михал Михалыч отвечал, что если я уеду в сентябре, то это будет не экспедиция, а прогул. Я говорил, что такой уникальный шанс дается исследователю один раз в жизни и надо быть просто слепой бездушной скотиной, чтобы им не воспользоваться, что, кто не рискует, тот ни в коем случае не пьет шампанское, и что безумству храбрых поем мы песню, а он отвечал, что если я ко второму октября не сдам статью в университетский сборник, то меня не допустят к защите.

Я уламывал шефа целую неделю. Михал Михалыч исчерпал все угрозы и, в конце концов, просто заявил, что у него нет денег на незапланированные эскапады аспирантов. Я не отступал и продолжал уговаривать шефа так, как будто от этого зависела не только карьера моя, но и жизнь. В конце концов, умилившись на мой энтузиазм, Михал Михалыч сломался и пообещал что-нибудь придумать. Шеф навел справочки, организовал переговорчики и в результате нашел нам финансирование у социологов: что-то там у них произошло и в конце отчетного года у их кафедры оставались грантовые деньги. К сожалению, к финансам прилагались, в качестве нагрузки, две девицы. До отъезда оставалось три с половиной дня, и я не смог отказать. Девушки были тяжелейшим грузом на моей совести.

– Может, бросим их тут на вокзале? – робко предложил я Сашке. – Скажем потом, что потерялись. Авось, милиция не даст им пропасть – посадят на ближайший встречный поезд…

– Эти орхидеи вообще соображают, куда мы направляемся? – не слушая меня, говорил мой товарищ. – Ты им хоть в общих чертах объяснил, что мы не «до городу Парыжу» едем, а в самую середку сибирских топей – в самую задницу, глубже не залезть?

– Угу. Настроение боевое. Говорят, что в прошлом году ездили в Казахстан, изучать порабощение женщин в традиционных обществах Средней Азии, и теперь им ничего не страшно.

– Мне страшно, мне! – хрипел обезумевший Санек, бия себя кулаком в грудь. – Ты представляешь, что это значит – переться в Васюгань на бичевозе с двумя девицами?!

– На чем?

– На бичевозе. Термин происходит от слов «бич» и «возить», – доходчиво пояснил мой товарищ. – Так местное население называет поезд, ходящий по маршруту Кокошино-Пихтовка, потому что приличные люди этим средством передвижения не пользуются, только бичи, то есть, бомжи.

– А приличные люди как туда ездят? – вяло спросил я.

– Приличные люди туда вообще не ездят. Только бичи, грибники и беглые зэки.

Я мысленно поздравил себя с началом полевого сезона и с тоской посмотрел на двух симпатичных чистеньких девушек – блондинку и брюнетку – дружелюбно улыбавшихся хмурому Сашке.

Я понимал, что партнеру нужно время, чтобы смириться с неизбежным. Мирился он трудно и мучительно.

– На кой мне в экспедиции две феминистки? – бурчал он, пока мы ехали с вокзала на автобусе (девочки сидели довольно далеко от нас и слышать его не могли). – Там работать надо будет, а не женские права качать!

– Сань, ты какой-то дикий, – отвечал я. – Рассуждаешь как последний динозавр: если девушка занимается гендерными исследованиями, то она обязательно феминистка, а если феминистка – значит, стерва и лесбиянка, так что ли по-твоему?

– А что, не так? – округлил глаза Сашка. Сашка Савченко не боялся совершать ошибки. Он боялся их признать, но совершать – не боялся.

– Не так, они нормальные девчонки. Мы отлично доехали, никаких скандалов.

– А это потому что ты – рохля и подкаблучник, – объяснил Санька. – Девки об тебя ноги вытирают, а ты радуешься.

Я предпочел промолчать в ответ.

– Ладно, придется приспосабливаться к этому курятнику, – вздохнул Сашка. – В конце концов, надо же кому-то делать черновую работу. Пусть проводят опросы, фотографируют, составляют словари. Найдем, чем их занять…

– У них это… – осмелился встрять я. – Своя программа есть. Лена – та, что повыше, брюнетка, – доказывает гипотезу, что переход матриархата в патриархат не является закономерным этапом развития общества. А Маринка – та, что пострашнее – занимается генезисом полового разделения труда…

– П-ф-фф! – Сашка только плечами пожал. – А мне что до этого? Могут заниматься своими делами в свободное от работы время. Начальник экспедиции – я, и я буду определять, кто что будет делать. Ну, а ты, конечно, будешь моим доверенным лейтенантом…

Он потрепал меня по плечу, в чем я не усмотрел никакой обиды. Сашку я уважал. Мы познакомились на студенческой конференции, когда Савченко в команде других новосибирцев приехал в наш университет. Тогда-то, на скандальном заседании Сектора истории Сибири, Александр Савченко и упомянул в первый раз о существовании в Васюганских болотах «оазиса», где время застыло, а цивилизация покатилась назад. О существовании места, где живут амазонки.

Все его заклевали тогда, потому что на конкретные вопросы он неконкретно отмалчивался, явно что-то утаивал, и вообще он был приезжий из Новосиба, а у нас таких не любили, считая пижонами. «Приведите факты! – кричали из зала. – Что вы все «по полученным данным» да «по полученным данным»! И он привел факты. Поставил на стол свой «дипломат», медленно открыл его, явно наслаждаясь выжидательной тишиной, повисшей в аудитории, потом театрально, как фокусник достает из цилиндра живого кролика, достал маленький полиэтиленовый пакетик и пустил его по рядам. И когда я взял его в руки – я пропал.

Это бы кусок бересты размером с мою ладонь. На нем был выцарапан примитивный рисунок. Маленький человечек с ручками-палочками и ножками-крючочками, в руке – огромная вила, размером с человечка, а на ней насажено что-то округлое, больше вилы.

– Это женщина, поднимающая на рогатину медведя, – торжественно объявил Савченко. – Амазонка на медвежьей охоте. Надеюсь, вам не нужно напоминать, что это самый престижный и физически тяжелый вид добытческой деятельности в Сибири, символизирующий высшие принципы взаимодействия Природы и Человека…