– Семиду, – подсказал кузнец. – Да, слыхал, и что же?

– Так ты пойдешь на Совет? – спросил Кисарий, посмотрев на него жалобным взглядом.

– Так-так, стало быть, ты туда собрался? Ну чего же тебе дома не сидится, дуреха, что ты забыл на этих собраниях? – негодовал кузнец. – Там то и дело обсуждают дела военные, а я, как ты знаешь, не желаю слышать истории о том, как мое железо в руках героев погубило сотню несчастных.

– Прошу тебя, выслушай меня, Карнава, а уж потом решишь, идти со мною или нет, – жалобно взмолился гончий. – Никто не знает, но после несчастья в Нижнем городе я по приказу Диокла посадил Семиду в одну из пустых клеток для львов.

При этих словах Карнава выпучил свои голубые глаза от удивления.

– Все бы ладно, ведь воля отцов для нас закон, – продолжал тем временем Кисарий, – но случилась беда, мой дорогой друг, и, боюсь, виной этому моя неосторожность и расторопность.

– Я слушаю.

– Стало быть, позавчера ночью я, оставив прислугу, вышел из дома с целью возлиять благородные напитки в честь Сета. В спешке я приказал носильщиком доставить меня в ближайший дом увеселений. Там нас ожидал радушный прием, и, признаться, навеселился я на славу, А этот юнец – шут, ну, тот, который со слоненком с месяц назад выступал на выставке диковинных зверей. Он тогда такое исполнял, что я диву давался, – начал было говорить совсем о другом старик, но Карнава прервал приятеля, зная его дурную привычку переходить с одной истории на другую.

– Киса-а-арий, – посмотрел на него с упреком кузнец, – давай ближе к делу, я знаю, как ты любишь эти свои истории рассказывать, причем почему-то умудряешься все время подавать их вперемешку друг с другом.

– Прости мой старческий ум, дружище, он порой уносит меня куда-то не туда, – в смущении и с горечью произнес гончий. – Что ж, ночка выдалась праздная. Я выпил чуть больше, чем полагается пить порядочному человеку преклонных лет. Да что уж там греха таить, я напился до такой степени, что оказался не в силах припомнить никаких событий. Помню только, как проснулся в канаве за городом, рядом с лагерем странствующих торговцев. Все мое платье было испачкано и смердело мочой и вином. Немного погодя, я, наконец овладев собой, стал в спешке проверять свои карманы. Они оказались пусты. Но больше всего я ужаснулся, обнаружив, что связка ключей от моего загона со львами и всего дома оказалась утеряна. Стало быть, я из последних сил побрел к своему дому.

Двери оказались отперты, и все мое немногочисленное добро было украдено. Опасаясь худшего, я пошел проверить своих львов, но, к моему счастью, все они были на месте. Я и позабыл о том, что в одной из клеток заточена Семида. Лишь собравшись покинуть загон, я услышал приглушенный женский плач.

Клетка, в которой она находилась, была в самом конце помещения, и туда не падал свет, так что я ее сперва совсем не заметил. Но, услышав ее всхлипывания и вздохи, я в спешке ринулся в ее сторону. Уже приближаясь, я заметил, что клетка открыта, и, признаться, благодарил было богов за то, что она не сбежала. «Но почему она не сбежала? Ведь могла с легкостью ускользнуть, раз грабители открыли замок ее клетки», – думал я.

Но едва я подошел к клетке вплотную, все мои вопросы улетучились от того, что предстало перед моими глазами. По порезам на руках и разорванному платью нетрудно было догадаться, что эти негодяи надругались над ней самым жестоким образом. На ее худых и бледных руках виднелась засохшая кровь и чудовищные следы насилия. А все ее привлекательное личико было изуродовано побоями.

Хоть из-за ее неверности любимый нами Медат и лишился рассудка, но в ту минуту меня пробрала такая жалость к несчастной, что я разразился горькими слезами. Представляешь себе, Карнава, эти негодяи привязали ее к клетке и, измучив до полусмерти, оставили так на всю ночь, а я воротился лишь к середине дня!

– Да, мой друг, лихо же ты наковеркал, – вздохнул кузнец, – напился, погрузился в сон, тебя обобрали, обчистили твой дом, а найдя в нем миловидную девку, воры, которые, судя по всему, были слишком пьяны, чтобы проявлять человеколюбие, вместо этого дали волю своим пагубным страстям. Но что же дальше? Девка-то хоть жива? – старался говорить негромко Карнава.

– В ту минуту, когда я нашел ее в таком состоянии, я, позабыв о краже своей дорогостоящей утвари, шелков, камней и золота, послал первым делом за лекарем, – сказал добрый старец, – тот явился и весь день и ночь сидел у ее постели, пытаясь привести ее в чувство. Я то и дело бегал, словно раб, по рынку к цветочникам за травами с престранными названиями, которые он то накладывал несчастной на раны, то давал ей вкусить вместе с вином, – на последнем слове Кисарий запнулся, и глаза его наполнились слезами.

– Спокойно, друг, возьми себя в руки, – сказал кузнец, видя его тревогу, – и скажи мне одно – она может ходить?

– Когда я уходил, она лежала в постели в комнате моей покойной дочери, и за ней все еще ухаживал лекарь. Я не стал ее будить. Пусть наберется сил, подумал я. Так и оставил ее вместе с врачевателем и двумя стражниками и явился к тебе, – произнес старый гончий и, опустив голову, стал глубоко вздыхать.

– Значит, слушай меня, Кисарий, и брось пускать нюни! – решительно заговорил кузнец. – Ты сказал, что ее привел к тебе Диокл, стало быть, к нему мы и явимся и поведаем всю историю. Скажем все как есть, а он-то точно вступится за тебя, так как в этом случае ты повинен лишь в том, что напился, остальное же, судя по всему, кара богов за ее распутство!

– Тогда стоит поспешить, друг мой, – с надеждой поднимая голову, сказал гончий. – Совет соберется к полудню, и Диокл, несомненно, будет там. Необходимо поговорить с ним заранее.

– Идем сейчас же! Дай только закрою кузню.

Собрание проходило в живописном саду, который находился в переднем дворе царской резиденции. Воздух здесь смягчался множеством пальмовых деревьев и благоухающих сладостными ароматами цветов. К нескольким массивным колоннам, окружавшим залу предстоящего совета, были приспособлены небольшие занавеси, которые защищали собравшихся от палящего дневного солнца. Из нескольких небольших водоемов струились потоки прохладной питьевой воды. А на стенах и колоннах всюду красовался двуглавый орел и другие знамена хеттов, обшитые золотыми нитями. На большом столе для почетных гостей были выставлены свежие фрукты, сладкие лакомства и пряности, приготовленные лучшими поварами города.

Когда собрались отцы Хаттусы, явился и царь вместе с владыками дружественных племен и ратными товарищами.

Муваталис и его соправитель, родной брат Хаттусилис[11], воссели на свои троны напротив трибунала.

Союзники хеттов в Кадешской битве, желая стать участниками столь редкого события, как Совет старейшин, остались в городе еще на день, прежде чем двинуться к своим родным землям. По правую руку от царя и его брата восседал непобедимый Красс, лицо которого было очерчено рисунком в виде красной ладони (походное знамя народа касков, владыкой которого он являлся). По левую же руку от их тронов сидел очаровывающий своей наружностью Александр, или Парис, приемный сын благородного царя некогда великой Трои Приама.

Ликторы и писцы заняли свои места неподалеку от трибунала и, готовясь внести ход собрания в летописи хеттов, уже стали что-то царапать на глиняных табличках.

Подошел и Диокл в компании кузнеца Карнавы и гончего боевых львов Кисария. Те заняли свои места среди прочих знатных граждан и отцов города, образуя тем самым круг, внутри которого стоял сам трибунал.

Кроме знатных граждан круг Совета за чредой царских телохранителей продолжали массы, причисляемые к менее знатным родам и семействам. В числе последних теснился молодой Идил, встревоженный вестью о несчастье Медата и желающий узнать о его участи.

Отдельного внимания заслуживала царская гвардия, которая состояла из самых сильных и верных мужей – выходцев из властвующих семейств Хаттусы. Для этого легиона хеттских войск ковались специальные доспехи из крепкой ткани, окрашенной в красный цвет и подбитой черной кожей, на которую крепились бронзовые пластины. Мечи, щиты и все прочее снаряжение изготавливались Карнавой с особым усердием для каждого по отдельности, измерялись рост, ширина плеч и обхват рук. Амуниция была именной, и гвардейцы всегда хранили ее при себе, в отличие от обычных стражников и солдат, которые по окончании своего караула сдавали оружие и доспехи в общее хранилище. Телохранители царя были вооружены длинными копьями с железным наконечником и круглым бронзовым щитом с печатью двуглавого орла. В зависимости от предпочтений им предоставлялся на выбор либо железный хопеш с золотой рукоятью, либо длинный изогнутый меч.