Мы начинаем с читателем свой путь в далекие времена, окутанные мраком безвестности, мифов и древних сказаний. Во времена, когда предки в своем невежестве возносили почести столь многим богам, что имена их уже стерлись из памяти рода людского.

XIII век до Рождества Христова подходит к концу. Мир только начинает закладывать основы великих держав, империй и царств, что увековечат на страницах истории бесчисленное множество имен героев и царей, чьи доблесть и благочестие будут в следующие века служить как примером назидания для пытливых умов, так и предметом мифов и легенд для мечтательных сердец.

Эта пора знаменуется появлением на свет великих пророков и носителей истинных знаний о едином и извечном божестве. Их миссия – развеять мерило невежества и явить человеческому роду волю Создателя.

Минуло два десятилетия с тех пор, как сотни галер коалиции греческих городов-государств во главе с царем Агамемноном[1] пристали к берегам Трои[2], высыпая сонмища непобедимых воинов, которые отдавали предпочтение скорее славной смерти, нежели жизни в бесчестии и покое, в то время как троянский народ со скорбью и горечью устремлял свои взоры на, казалось, бесконечные мириады судов, что покинули свои родные берега и грозились погубить их родину.

На востоке от владений некогда великой державы Приама раскинулись земли, что при правлении римлян звались Антиохией, а в ту пору именовались Анатолией[3]. Здесь, неподалеку от юго-восточных берегов Киликийского моря, столкнулись и скрестили свои копья на поле брани две не менее воинственные державы.

С одной стороны – непобедимая египетская машина, уничтожающая и подчиняющая своей тирании все на своем пути, возглавляемая фараоном Рамзесом Вторым[4], который, будучи рожден человеком, присвоил себе почести божества. Движимый неутолимым тщеславием и честолюбивыми мечтами, он стремился оставить неизгладимый след в истории, склонив под свою сень весь мир.

Их противник – народ, память о котором до недавних пор скрывала в себе сама земная твердь. Народ, что со временем переродится в нацию, которую Эдуард Гиббон[5] в своих трудах описывает следующими словами: «Природа создала, по нашему мнению, образец красоты в формах тела, в его цвете, в правильных чертах лица и в красивой осанке. Мужчины у них созданы для деятельности, а женщины – для любви».

Среди горных хребтов, отрогих скал и глубоких ущелий Анатолии, на перепутье двух крупнейших торговых рукавов Ближнего Востока раскинулась Хаттуса[6] – Город тысячи богов. Защищенный самой природой и громадными укреплениями из массивных каменьев, он представлял собой нерушимый памятник человеческого гения и искусства.

Стены, воздвигнутые на всем протяжении города, являли собой неприступный оплот, за которым покоились многочисленные храмы, где граждане города обращались с молитвами к бесконечному множеству богов. Хаттуса имела в своих владениях больше земель, нежели Троя или греческие Афины. Дюжина бань, пруды, амфитеатры, арены, воздвигнутые по греческому образцу, и живописные сады служили забавам общественности в часы досуга.

Нельзя было не изумиться тому, с какой утонченностью здесь переплетались и складывались в одну тревожащую чувства картину все культуры мира. В городе то и дело можно было встретить колонны с египетскими иероглифами, памятники индийской архитектуры, напротив которых красовались статуи из пантеона греческих богов и богинь.

При подходе к городу взор путешественников и торговцев устремлялся к возвышающейся над всеми стенами и башнями Царской крепости Бююкале на вершине скалы, подле которой расстилалась сама Хаттуса, состоявшая из Верхнего города и Нижнего. Великолепие и размеры этой величественной цитадели, служившей резиденцией хеттских царей, в стенах которой покоилась древнейшая библиотека мира, поражали человеческое воображение. Многие путники сравнивали эту крепость с Вавилонской башней.

По всей длине крепостных стен располагались сторожевые башни, которые у хеттов звались адиями[7]. Они выделялись из стен как бастионы и служили для большего обзора и упрощения способа сообщения; так, знаки, поданные с башни, можно было заметить с большей вероятностью, нежели с самой стены.

Именно на одном из таких бастионов, в то самое мгновение, когда из-за горизонта луна лениво вплывала на небосвод, два стражника, составлявшие дозор запечатанных ворот, смотрели в усыпанное мириадами звезд небо и предавались мечтам. Каждый из них был поглощен собственными мыслями, вместе с тем пытаясь не нарушать сладостную тишину ночи. Вдруг вдалеке из ущелья показалась сперва дюжина, затем горстка, а чуть позднее – уже несколько сотен зажженных факелов.

Одного из молодых воинов, который изрядно хромал на правую ногу, звали Идил. Этим именем нарек его старик, что нашел его еще младенцем у озера. К несчастью, старец скончался до того, как младенец вошел в возраст, когда сознание обретает способность запечатлевать в памяти картины прошлого и трезво оценивать события в настоящем. Так что Идил уже не мог вспомнить ни его лица, ни его голоса, но не забывал о его добросердечии и заботе, с которой он выходил его – отрока, брошенного на произвол судьбы.

С ранних лет Идил проявлял живой интерес к знаниям, но со смертью своего попечителя оставил ученые занятия и стал промышлять разбоем; зачастую он увлекался грабежом и совершал налеты вместе с товарищами, после чего предавался лихому разгулу, пьянству и азартным играм. Но с месяц тому назад он был вынужден поступить на военную службу, дабы расплатиться со своими многочисленными кредиторами и, избавившись от призраков прошлого, встать на стезю исправления.

Незадолго до этого Идил поставил все свои пожитки, которые составляли его имущество, на колесницу, которой якобы пророчили успех на предстоящих скачках. Марун, давний товарищ Идила и в прошлом не раз его подельник, подтвердил эти слухи и настоятельно советовал, чтобы он осмелился сделать ставку, ибо при выигрыше он сможет не только распрощаться со своими долгами, но и зажить весьма недурно. Тем более что гадания по внутренностям подтвердили их надежды в прошлый раз. После этого Идил, поддавшись на уговоры, явился к египетскому вельможе, который организовывал скачки, и торжествующе сделал ставку, ничуть не сомневаясь в успехе.