Наша 364-я стрелковая дивизия в тот период располагалась в районе станции Жихарево и готовилась к предстоящим боям. Дел у всех по горло. Не сидели и мы, связисты, сложа руки. В нашей службе в общем-то не приходилось бывать без работы — война и для связистов испытание. Вот и тогда от центральной телефонной станции в разные направления убегали провода — в полки, в батальоны. По ним к исполнителям неслись команды, распоряжения, а снизу вверх — доклады. Образно говоря, провода как нерв в живом организме: есть связь — идет жизнь, а нет ее — беги на линию, связист, ищи обрыв.

В тот день, а было это 9 января 1943 года, командир взвода младший лейтенант Скорев приказал Потапову, Гаранину, Тимошенко и мне под руководством старшего сержанта Урмоева проложить проводную связь к соседу слева — на КП стрелкового полка. Задание не ахти какое. Мы, как положено в таких случаях, приготовили все необходимое и сами собрались. Старший сержант Урмоев сориентировался на местности, исчислил азимут. Дальше, как говорится, дело техники.

Скоро мы подошли к сосновому лесу. Повозочного с лошадью пришлось отправить обратно, а имущество связи взяли себе на плечи.

КП полка размещался в крошечном и тесном блиндаже.

— Товарищ майор, — обратился Урмоев к находившемуся там майору, — я — сосед справа, куда прикажете поставить телефон?

Блиндаж был уже забит всевозможными аппаратами. Оглядевшись по сторонам, майор выбрал наконец место.

— Ставьте вот сюда, рядом с этим телефоном. Только места для телефониста в блиндаже нет.

Мы и сами это видели. Закончив установку телефона, мы вышли наружу. Урмоев приказал мне и Николаю Гаранину организовать промежуточную телефонную станцию «Дуная», а остальным подыскать что-нибудь для жилья.

Захватив катушку провода и два аппарата, мы с Гараниным пошли организовывать промежуточную. В поисках подходящего блиндажа набрели на землянку. Ткнув ногой в дверь, Гаранин открыл ее. Нас обдало теплым воздухом:

— Ба, да это ведь баня, Яков! Живем! Заходи!

Я перешагнул порог и почувствовал, как под ногами чавкают мокрые доски.

Было уже за полночь, когда к нам в баню-землянку пришел командир взвода. Предполагая, что этот участок связи будет наиболее уязвимым, Скорев решил сам находиться здесь. Пока он разговаривал по телефону с командиром роты, мы с Гараниным, прижавшись друг к другу, дремали. Заметив это, Скорев сказал:

— Сейчас второй час ночи. Я подежурю, а вы немного поспите. Нужно будет — разбужу…

Наступило утро 12 января 1943 года. Мы уже не спали, а сидели на корточках и с хрустом жевали сухари, запивая водой из котелка, когда раздались первые артиллерийские залпы. Битва, целью которой был прорыв блокады Ленинграда, началась. От нараставшего артиллерийского огня землянка содрогалась. Нам казалось, что она вот-вот рухнет. Наше занятие прервал командир:

— Линия в сторону «Темпа», на повреждение!

Мы с Гараниным выскочили из землянки. Уже и противник вел огонь. Да только некогда о нем было думать. В этот миг мы увидели, что перпендикулярно линии связи стремительно несутся наши танки, с ходу ведя огонь и, увы, унося на гусеницах десятки метров провода. Надо было спасать линию. Пренебрегая опасностью, мы устремились навстречу танкам. Успели перочинным ножом рассечь «нитку» и растянуть концы провода в разные стороны, давая проход танкам. Конечно, знали меру ответственности за разъединение линии связи во время боя. Но, убежденные в своей правоте, мы быстро, как только прошли танки, соединили концы проводов.

Вражеский огонь все усиливался. Уже приходилось передвигаться к местам обрыва линии ползком. Провод оказался поврежденным в нескольких местах. Спустившись в воронку, я связал концы и в этот момент был отброшен сильным взрывом в сторону. Очнувшись, увидел Гаранина, выбиравшегося из-под комьев земли и снега.

— Хорошо, Яков, что это снаряд. Не дай бог, мина — нам бы несдобровать.

Возвращались мы с Николаем в землянку уставшие до изнеможения. Доложили командиру о выполнении задания. Он похвалил нас за проявленную инициативу, но предупредил:

— Плотнее нужно прижиматься к земле-матушке. Оно надежнее…

Вечером, когда немного стихла канонада, боец Демин принес для всех связистов «Дуная» обед и ужин. Устроившись, как могли, мы принялись за перловую кашу, не забыв, конечно, и о ста наркомовских граммах. Ели с аппетитом, шутили:

— Ну вот, с обедом покончено, а ужин придется на завтрак оставить.

Гаранин ухмыльнулся:

— Не будем переживать. Мы и сегодня с ним успеем справиться…

Прошло трое суток битвы за Ленинград. Столько страху кругом. Аж земля стонет. А люди двигаются, действуют, делают свое дело, пренебрегая смертью. И мы с Гараниным в этом общем потоке рядом.

Каждый новый день боя выводит из строя связистов. Дежурный по связи потребовал от нашего командира выделить линейного надсмотрщика на «Дунай» вместо раненого бойца Митина. Командир направил меня. Когда я стал уходить, Николай сказал:

— Я провожу тебя, будь осторожен.

— Ты тоже, Николай, больше к земле прижимайся, как нам советовал взводный.

Землянка роты, куда я пришел, напоминала собой двухъярусные нары, на которых слева прямо в шинелях спали линейные надсмотрщики, а справа, на втором ярусе, — девушки-радистки. У противоположной стены топилась «буржуйка».

Я с трудом нашел себе место на нарах слева и втиснулся между спящими. У нас, связистов, день и ночь — понятие относительное. Не успел я сомкнуть глаз, как в землянку вбежал дежурный по связи лейтенант Безручко и крикнул:

— «Дунай»! На повреждение!

Когда я прибыл на место и стал устранять обрыв, ко мне на помощь подоспел Гаранин.

— Готово! — кричу я ему. — Включай!

— Подключил, да только не разберешь, кто говорит, — отвечает он, плотнее прижимая трубку к уху. — Работает в обе стороны! — наконец сообщил он.

Возвращаемся в землянку. Снова ползем сквозь разрывы мин и снарядов. Спустившись, а вернее, скатившись по крутому откосу Черной речки, топаем мимо землянок. И вдруг за спиной голос:

— Трутнев, к командиру роты!

Командир роты старший лейтенант Щербаков находился в землянке и разговаривал по телефону. Закончив разговор, он обернулся ко мне:

— Устал, Трутнев?

— Да есть малость, товарищ старший лейтенант.

— Это видно. И проголодался, надо думать.

— Есть малость, — подтвердил я.

— Присаживайся к столу: котелок с кашей в твоем распоряжении. Да и чай горяч.

Я охотно принял предложение командира. Хотя отдельная рота связи и больше, чем обычная рота, но это не полк и не батальон. Здесь командир помнит каждого бойца по фамилии, знает, чем дышит каждый его подчиненный.

Шел седьмой день битвы за Ленинград. Нервы напряжены до предела. Превозмогая страшную усталость, еле переставляя ноги, возвращаюсь с очередного повреждения линии. Недалеко от Черной речки увидел шестерку собак, тащивших волокушу с тяжело раненным бойцом. Когда снаряды рвались близко, собаки сами прижимались к земле, скулили. Падал на землю вместе с ними и санитар-собаковод. Вот волокуша поравнялась со мной. Вижу раненого бойца. Нога завернута в плащ-палатку, голова забинтована, безвольно содрогается в такт толчкам на кочках и колдобинах. По закрытым глазам, заросшему щетиной лицу трудно определить, кто он — русский, украинец, татарин? Но для меня ясно одно — это защитник Ленинграда.

Всю ночь мы не сомкнули глаз. Не смогли отдохнуть и днем. Трудились во имя одной цели — прорыва блокады Ленинграда. И вот этот час настал. Радостную весть мы услышали, когда под огнем противника держали связь.

— Черт подери, руки окоченели, — дуя в кулаки, говорил я своему другу. А когда связал концы и подключился к линии, то услышал долгожданное: «Прорыв блокады свершился!» Эти слова передавали из штаба дивизии по всем линиям связи.