Я сунул в полевую сумку оттиски готовых гранок и оригиналы еще не набранных заметок последнего номера «Отваги», не зная, что через много лет они помогут мне оживить события тех горьких дней. Подорвав последнюю машину, наш маленький редакционный отряд отправился в путь. Второй эшелон, в котором мы находимся, будет выходить с 57-й бригадой. Группа редакции выходит с зенитчиками 100-го ОЗАД. День стоим в лесу, прячась от вражеских бомбардировщиков. Пробиться к Дровяному Полю, где находится штаб армии, не удается. Остатки нашей армии сведены в несколько отрядов. В составе стрелковых подразделений идут все — рядовые и командиры, врачи и медсестры, интенданты и газетчики, ремонтники и повара.

Четверть двенадцатого. Лежим, прижатые минометным огнем к земле. Слева наседают гитлеровцы. Бьют из пулеметов и автоматов. Надо идти вперед. Там находится наш последний коридор…

Следующая запись в моем дневнике 25 июня.

Три часа утра. Неужели я снова у своих? По мелколесью бредут жиденькие группы людей, весь облик которых говорит о том, что они пережили самую трудную ночь в своей жизни. Мокрые, в болотной грязи, в порванных осколками шинелях. Страшное утомление, слипшиеся волосы, у многих на лицах запекшаяся кровь.

Накануне вечером многотысячная толпа отправилась к проходу, но быстро таяла по пути.

Багровый диск луны низко висит над лесом справа, предвещая несчастье. Дым и гарь от разрывов, пар от воронок и туман образовали тяжелую грязную завесу, в которой мы пробирались, утопая в грязи, падая и вновь поднимаясь. Грохот стоял в ушах. Огромные воронки от авиабомб заполнены скрывавшимися от невыносимого огня. Но нельзя прятаться в этих воронках. Они — ловушки. Они давно пристреляны врагом.

Впереди гремит бой. Надо идти именно туда, где гуще всего кипят разрывы. Они обозначают дорогу, выводящую к своим. И чем отчетливее призрак смерти, тем поспешнее становятся шаги людей. Жажда жизни ведет этих людей вперед.

А впереди крошечная речка, похожая на дренажный канал. Любой, выживший в эту ночь, запомнит ее навек. Вдоль и поперек секут воздух почти над самой поверхностью воды очереди трассирующих пуль. Вода кипит от минных разрывов. Соскользнув в воду, я сразу погружаюсь до самой шеи: так лучше. Ниже, еще ниже, чтобы эти проклятые огненные трассы прошли над головой. На противоположный берег долго не дает выкарабкаться ставшая стопудовой шинель.

Долго я шел по огневому полю, почти ничего не разбирая. И не заметил, как возле меня оказался Саша Летюшкин, наш юный наборщик, почти еще мальчик.

— Ты давно со мной, Саша?

— Все время, Виктор Александрович.

На минуту я присел передохнуть у вывороченного с корнем дерева и, видимо, задремал. Когда очнулся, кругом никого не было. Рядом спал Саша Летюшкин. Куда идти? В одном месте мы очутились возле какого-то странного нагромождения перекрученных металлических полос. Это оказалась наша узкоколейка на Волхов. Надо ее придерживаться. Только нельзя идти по самой узкоколейке — мины не перестают рваться вдоль нее.

Мы пошли вперед, время от времени приближаясь к железнодорожному полотку, чтобы не потерять ориентировки. В одном месте из-за кустов послышался осторожный свист.

— Кто это?

— Свои, браток! Уж очень страшно одному-то…

Постепенно наша крошечная группа стала обрастать новыми попутчиками. К концу путешествия нас набралось несколько десятков.

В половине третьего мы были у своих. Нас встречали незнакомые бойцы, бросались обнимать, молча совали в руки сахар, сухари, масло. Не только сочувствие или сострадание видели мы в глазах встречавших. Это было удивительное чувство солидарности, сопричастности к общему делу, чувство готовности разделить такую же, а может быть и горше, судьбу в нашей общей бескомпромиссной борьбе с врагом.

Вечером того же дня я рапортом докладывал начальнику отдела пропаганды и агитации политуправления фронта бригадному комиссару Златкину о судьбе редакции. У меня сохранился черновик этого документа и к нему отдельный листочек, в котором перечислены вышедшие и не вышедшие из окружения сотрудники редакции. Два неравных столбца в этом скорбном списке: в левом, очень коротеньком, названы имена вышедших — Холоднов И. Л., Черных В. И., Кузнецов В. А., Каминер И. Я., Летюшкин А., Раппопорт М. М., Левин С. Вначале этот столбец замыкала фамилия Залилова, поставленная, правда, под вопросом: кто-то говорил мне в тот день, что Мусу Джалиля якобы видели вышедшим из окружения. Но это, увы, оказалось не так.

В правом столбце списка указаны и перечеркнуты имена тех, кому не суждено было вернуться. Долг памяти обязывает меня назвать их всех до единого. Вот они: Румянцев Н. Д., Бархаш Б. П., Лихачев Н. Н., Чазов Г., Перльмуттер Л. Б., Разумиенко Е., Ермакович, Желтова Е. Ф., Старченко В. Н., Голубев Н. И., Купорев, Жестов, Смолин, Холодов Н. И., Лычагин, Юлин, Кочетков Н. А., Бритов, Жуликов, Лакин С. М., Елизаров К. Н., Субботин В. А., Ятаев, Ятин, Мачнев Г. В., Корочкин А. И. — наши журналисты, наборщики, печатники, корректоры, шоферы…

Что мне удалось выяснить в тот и несколько последующих дней о судьбе своих несчастных товарищей? Первым из своих коллег я встретил у продовольственного пункта начальника нашего походного издательства Ивана Лаврентьевича Холоднова. Мы бросились друг к другу со слезами. Иван Лаврентьевич рассказал о действиях группы, в составе которой он оказался при выходе из окружения. Он недоволен Румянцевым, который, по его словам, без конца задерживал группу, чтобы переждать обстрел.

Выяснилось, что Перльмуттер Л. Б. был тяжело ранен в дороге и, по-видимому, остался там. Из окружения вышли наши старики-наборщики Левин и Раппопорт. Не было в нашей редакции двух более непримиримых спорщиков, но и более неразлучных друзей. Очевидцы рассказывают, что они шли в этом коридоре смерти, взявшись за руки и поддерживая друг друга.

Зенитчик капитан Смирнов из 100-го ОЗАД, вместе с которым шла вначале редакционная группа, рассказал мне, что они допустили ошибку, уклонившись вправо, и напоролись на противника. Гитлеровцы завопили: «Рус, рус, сдавайся!». Отряд залег и открыл огонь. Гитлеровцы бросились из окопов. Группа Смирнова, заметно поредевшая, выбралась на дорогу.

Парикмахер, вышедший из окружения, рассказывал:

— Я видел Женю раненой. Она шла с каким-то комиссаром, потом упала и заплакала.

— Точно ли это была Женя?

— Я же ее знаю. Да и потом тут говорили, что это Женя из «Отваги». Она была ранена, наверное, в ногу и не могла идти. Около нее была еще одна девушка, кажется, тоже из «Отваги».

Обе наши девушки — Женя Желтова и Валя Старченко…

Полковник Александр Семенович Рогов — начальник разведотдела нашей армии, вышедший из окружения в ту же ночь, говорил, что дзоты, перекрывавшие проход в самом узком месте горловины и смятые ночью выходившими подразделениями, утром снова были заняты противником.

Из состава политотдела армии вышел секретарь парткомиссии батальонный комиссар Александр Федорович Плетюхов, член партии с 1919 года.

— Ну, теперь мы проживем до ста лет, — сказал он.

Через год— 10 июня 1943 года — он подорвался на мине, пытаясь сорвать цветок, который увидел в небольшом кустарнике возле своей землянки.

Столь же печальна судьба и Ивана Лаврентьевича Холоднова, который вскоре после выхода из окружения был командирован в тыл для создания новой походной типографии и уже на обратном пути в армию 5 сентября 1942 года погиб на одной из прифронтовых железнодорожных станций во время вражеского воздушного налета. Печатная машина, которую он сопровождал, прибыла в редакцию без него.

Блокнот мой полнился рассказами очевидцев, когда я бродил в те дни из госпиталя в госпиталь, безуспешно разыскивая своих товарищей. Вот как просто, почти буднично рассказывал старший сержант Рыжов из 59-го отдельного саперного батальона об этой ночи;

— 24 июня получил приказ выйти из «кольца». Я с группой бойцов был придан третьей роте. Рассказал бойцам о задаче и вместе с майором Беловым повел их в наступление. Красноармейцы рвались вперед и кричали: «Погибать, так героями!» Из моего отделения вышли семь человек. Сейчас мы все готовы снова биться с врагом. Мы оккупантам еще покажем…