— Стелла! Вы из разных классов! Ты киллер! Они с тобой не справятся! Они даже не понимают, на что ты способна! Вы утонете все втроем в неподвластных слоях! — Грабабайт колотил по мне заскорузлыми подушечками лап. Ему давно было пора на педикюр — но котик, как всегда, тянул до последнего. Он сильно боялся щекотки.

Рыжеволосая женщина встала в профиль и переместилась в комнату с васильковыми стенами. Из сарафана за секунду переоделась в канареечный шелковый комбинезон. Запрокинула голову, взяла в руки букет огнедышаще-алых пионов, подняла его высоко вверх, смеется. Та, что назовут Джу, мурлычет от счастья, рассматривая цветы второй перспективой зрения.

Еще одно фото, еще один выстрел радостью. Выстрел в упор. Выстрел наповал. Выстрел в меня.

— Что же делать? Что же делать!? — из кругленьких внимательных глаз Грабабайта брызнуло нечто едкое. Возможно, вода. Целый каскад воды. В обе стороны. Возможно, уксус. Возможно, бесцветная кровь немой рыбы.

В семейном фотоальбоме моих родителей нет ни одного фото мамы, беременной мной. Я могу только догадываться о том, как она выглядела и чувствовала себя, когда под ее цветастым пончо пузырилась моя, то есть чужеродная для нее, жизнь. Как ей не терпелось избавиться от этого тяжелого, барахтающегося комка под солнечным сплетением. Какой громоздкой и неуклюжей казалась она сама себе, поднимаясь с одышкой по лестницам, страдая от неконтролируемой тошноты, уносясь в яростном водовороте гормонов.

Женщина на фото улыбается цветам все ослепительнее и ослепительнее. Ее улыбка высокоградусна, как текила и как поцелуй.

— Стелла! Стелла! Вы уже почти в неподвластных слоях! Там плохо! Вернитесь, пожалуйста!

По моим рукам недавно елозила чья-то шерсть. Теперь ее нет. Нет ни тепла, ни пульса, ни трехмерного пространства вокруг.

Я — чугунные ворота, распахнутые в медленном зевке. Ворота, расположенные в горизонтальной плоскости. Меж моими челюстями разверзлась бездна. Я — веки пропасти. Веки многометровой толщины, которые медленно и равнодушно смыкаются.

А когда они сомкнутся…

— Иииии! — с визгом без пяти минут осиротевшего существа Грабабайт взмыл в воздух, изогнувшись разъяренной меховой дугой наподобие значка "легато". За доли секунды высмотрел, как летчик-истребитель, свою цель — мягкую, уязвимую изнанку моего предплечья. Приземлившись, со всей силой кошачьего отчаяния впился когтями и зубами в мою уже почти ничего не чувствовавшую плоть.

— Ох, сюда, ох, сюда, ох, она уже очнулась! — на самом деле я очнулась не "уже", а только от этого верещания. Грабабайт, непонятно по каким признакам заметивший, что я возвращаюсь к жизни, выскочил в открытое окно и понесся звать кого-то.

Я попробовала перевернуться со спины на бок — лежать в позе пациента было как-то унизительно. Но тело налилось тяжелой дремотой чугунных век, которые отказывались размыкаться. Трудно описать это ощущение точнее. Его вообще никак не возможно описать.

Когда дверь в комнату распахнулась, я почувствовала физическую боль. Замок, поддавшийся насилию человеческой руки, значит для двери то же, что перелом лучевой кости для этой самой руки. Или другое сравнение: между дверью и косяком перерезана пуповина, и обоих охватывает шок от нежданного одиночества.

— Представляю, как тебя сейчас разрывает, — съехидничал вместо приветствия Вильгельм. — Незабываемые ощущения, правда?

Я с раздражением посмотрела на него. Глазные яблоки оставались единственной частью моего тела, которая могла шевелиться.

— Ты молодец, молодец, — одобрительно подмигнул ментор. — Командир отряда. Первая Названная. Отвечаешь не только за себя, но и за своих подчиненных. А также за всех тех обитателей Той и Этой стороны, которые пострадают, если ты провалишь задание.

Раздался такой звук, будто мешок с одеждой упал на пол. Это Грабабайт попытался запрыгнуть на комод, но не долетел.

— Извините, — прошептал он. — Я очень разволновался. А там, на комоде, у меня экстренная мисочка.

— Что-что там у тебя? — Вильгельм согнулся пополам, чтобы получше заглянуть коту в невинные круглые глаза.

— Экстренная мисочка, — еще тише пролепетал Граба. — С такой едой, которая только на случай стресса.

— Жрать меньше надо, — отрезал ментор. — Разожрался до того, что на комод запрыгнуть не в состоянии. — И, противореча сам себе, ухватил кота под бока, приземлил точно посреди комода и пододвинул к нему квадратное корытце с вкусняшками.

Я лежала и моргала.

— Мы не в блокбастере живем, — Вильгельм бесцеремонно уселся в изножье кровати и обхватил мою лодыжку рукой, как коршун лапой — насест. — Нет и не может у нас быть такой ситуации, что один и только один избранный — избранный непонятно кем и за что — может спасти мир. Нет. Один ушел — второй пришел. Жизнь — это конвейер, который работает бесперебойно. И безотносительно того, какие детали по нему едут и какие рабочие его собирают.

Грабабайт поперхнулся на комоде. Меня же цинизм ментора не унизил — взбодрил.

— Промахнешься ты — поставим на твое место другого. Но будь любезна промахиваться, — Вильгельм повышал голос так, будто двигатель самолета рычит все громче и громче при движении по взлетной полосе, — а не так, чтоб двоих коллег с собой в чугунную кому утащить!

Меня дернуло, как от удара током.

— Что это вообще за ворота такие? Что за кома чугунная? — пробурлила я. Мой голос звучал, как кипящая на плите густая похлебка.

— Ворота — это дыхание Той стороны, — с набитым ртом ринулся объяснять Байт. — Только…

— Только о них толком никто ничего не знает. Особенно коты, — резко обернулся к Байту Вильгельм. Так резко, что даже мою лодыжку отпустил.

— Не жнает. Это прошто вешное дыхание, — подтвердил Байт, не жуя проглатывая кусок.

Та ли сторона, Эта ли — кот всегда был и будет на одной и той же стороне. На моей.

Вильгельм замахал на него рукой так, будто тот муха и его можно прогнать.

— Замолчи. Дай по-человечески объясню. Человек, застрявший в неподвластных слоях, для обитателей Этой стороны выглядит как человек в коме. Он не жив и не мертв, он потерялся в вечности. Способности его контакта с Этой стороной точно неизвестны и весьма индивидуальны. Кто-то способен видеть, что происходит вокруг него — а потом рассказать об этих событиях. Кто-то бродит по Той стороне, не обращая внимания на Эту. Кто-то не видит и не помнит ничего.

— Я могу высказать свою версию? То, что знаю я? — Байт ошеломительно быстро доел свою "экстренную мисочку" и уже вытирал мордочку о положенное рядом полотенце.

— Говори, — вздохнул Вильгельм. — Непросто курировать наиболее талантливых учеников. Они всегда самые проблемные. Каждый день стремятся нарваться на неприятности. С золотыми серединами легче — они и предсказуемее, и управляемее.

— Ворота — это дыхание Той стороны, — приступил Байт. — Они непрерывны. Их существование нужно, чтобы подпитывать Ту сторону аналогом того, что для людей является кислородом. Но им нужны и сторонние ресурсы. Они отвампиривают тех, кто позволил им заключить себя в них. Моя сертификация позволяет мне осуществлять приемы базовой реанимации пленников, и…

— Себя не похвалишь — другие не догадаются, — согласился Вильгельм. — Это редкий навык. Лучше котов им владеют только смурселы. Но, конечно, спасибо тебе за то, что прыгнул на Стеллу и расцарапал ее.

Где расцарапал? Я посмотрела на свою левую руку и увидела на ней некое подобие розы ветров — нарисованной царапинами.

— Реанимационное клеймо. Твой кот обладает навыками примерно на уровне фельдшера, но мечтает повысить квалификацию. Правда, Граба?

Питомец на комоде с энтузиазмом закивал и ответил:

— Раньше не хотел — а как только ты сказал, я сразу захотел.

— Ты подарил мне кота потому, что знал, что мне иногда будет требоваться такая пушистая нянька? — сообразила я.

— Не иногда, а часто. Слишком часто, — признался ментор. — Я ж не могу все время за тобой носиться. Мне надо заботиться и о других учениках и сотрудниках Ритрита. А Грабабайт — твой личный сторожевой кот.