— Ойййи! — пищит Грабабайт. — Он собирается применить против своего племянника обжигающее оружие?

Такие перчатки в ходу у многих дельцов — в первую очередь у тех, кто по тем или иным причинам не может постоянно носить с собой полноценное оружие в виде дубинки, кинжала или пистолета. Внешняя поверхность золотой перчатки перманентно раскалена: при соприкосновении с живой плотью она способна дать болезненный и всерьез травмирующий ожог, при соприкосновении с бумагой или сухой листвой — устроить пожар. При обращении с перчаткой требуется повышенная осторожность, потому что одним неверным движением можно обжечь самого себя, оплавить дверной замок или заставить стеклянный стакан взорваться в руке.

Коарг подходит к шторе вплотную и рывком отодвигает ее свободной левой рукой. Вонзается взглядом прямо в глаза Арчи и с людоедской улыбкой выбрасывает вперед руку в перчатке.

Нет! Быть не может! Он же видит, что перед ним не вор, не шпион и вообще не чужак!

Нет! Быть не…

Золотая перчатка прорывает воздушную плоскость, на которую ридер транслирует запись сна — и я едва успеваю упасть вбок, чтоб огнедышащие пальцы не ударили меня по лицу.

Зато Байт захлебывается комком поспешно загнанного в гортань воздуха и не успевает вовремя среагировать. Перчатка хватает кота за лапку — и воздух тут же наполняется визгом и запахом паленой шерсти.

Я выхватываю из кармана реальности нож и всаживаю в перчатку. Она лопается, как кожура спелого апельсина, и брызги раскаленного золотого сока попадают Байту на бок. Котик рыдает от боли и страха и трясется крупной дрожью.

Разодранная рука в перчатке втягивается назад в проецируемую плоскость, и ридер сам собой отключается.

Остаток ночи я провожу на Этой Стороне, выхаживая Грабабайта. Бедный котик рыдает слезами размером с половину своего огромного голубого глаза и верен, что не выживет. Он никогда раньше не страдал от серьезных травм — а из-за Коарга получил глубокие ожоги правого бока и правой передней лапки.

— Я умру, я умру, — лепечет он, лежа на моей кровати, пока я в панике замешиваю ему лечебную мазь, — я хочу умереть на Той Стороне. Хочу превратиться после смерти в бабочку. Удивительно, что я напоследок совсем даже не хочу есть — я всегда думал, что перед смертью захочу скушать двойную порцию фуа гра с клубникой…

— Хоти жить, — приказываю ему я и накладываю поверх толстого, похожего на густые взбитые сливки, слоя белой мази тугую стерильную повязку.

Байт всхлипывает, как маленький котенок, и боится шевелить даже здоровыми лапками.

— Боль понемножку проходит, — шепчет он, но все еще боится закрыть глаза — вдруг на Той Стороне его вновь поджидает злодей?

Жалость не входит в мой стандартный диапазон чувств. Я не ощущаю ее почти никогда — отчасти из-за врожденной черствости души, отчасти по долгу службы. В тех ситуациях, когда остальным полагается жалеть пострадавших и сочувствовать им, моя основная задача — думать быстро и холодно, а действовать еще быстрее. Если я буду жалеть, я провалю задание. Мои слезы никого не спасут — зат нож спасет. Таков мой обычный ход мыслей — но сегодня я изменяю ему. Мне хочется рыдать над Грабой, хочется уткнуться лицом в его мягкую шерстку, хочется обцеловывать его заплаканную мордочку. Но я не могу позволить себе привилегию такого поведения — ведь это еще больше расстроит и напугает пушистика. Он должен знать, что рядом с ним сильная и уверенная в себе хозяйка, которая позаботится о нем в любой ситуации и не потонет в собственных никчемных рыданиях.

Я неожиданно вспоминаю, что в холодильнике у меня лежит снотворное желе. Я никогда им не пользуюсь — но по правилам Ритрита оно должно в обязательном порядке храниться на каждой кухне.

— Скушай, Грабочка, оно сладкое и очень аппетитное, — уговариваю я. — Это не горькое лекарство, а десерт. Но этот особенный десерт обеспечит тебе качественный и глубокий сон без перехода на Ту Сторону. Желе станет нерушимым щитом, который закроет тебя от Коарга.

Байт не хочет принимать снотворное — но ему очень страшно, что от усталости он сам не заметит, как вновь заснет и окажется в руках злодея. Попыхтев и похныкав, он соглашается съесть желе. Я приношу ему на выбор все имеющиеся вкусы, он выбирает ананас.

Мысль о том, что Арчи этой же ночью тоже мог пострадать от рук собственного дяди, накрывает меня слишком поздно — уже когда над горизонтом прорезается бледный голубоватый рассвет. Я хватаю чистый мягкий плед, укладываю на него Байта и как можно бережнее уношу к домику, где живет карнавалет. Там в окне как раз выключается свет — Арчи заметил, что уже светло. Но темнота истончилась на самом деле уже довольно давно — значит, он настолько волновался и его мысли были настолько заняты чем-то другим, что он не замечал ни хода времени, ни изменения оттенка неба за окном.

— Смотри. Это случилось из-за твоей скрытности, — сурово шепчу я, показывая Арчи через окно сверток с настрадавшимся Байтом.

Он белеет и зажимает себе рот рукой. Я машу головой, делая ему знак выйти наружу. Арчи выбегает в пижаме, растрепанный, с красными глазами.

— Это сделал Коарг, — я не собираюсь уточнять, что мы следили за ним намеренно. Сейчас эта деталь не столь существенна. — Он, упрощенно говоря, высунулся за границу сна и попытался уничтожить Грабабайта. Получается, что твой дядя — и, скорее всего, не он один, но и его ближайшее окружение тоже — владеют редким, мощным и чрезвычайно энергозатратным приемом под названием рикошет сна. Эта была последняя для всех нас ночь, когда мы ложились спать, зная: наши шансы проснуться с утра выше, чем не проснуться. Но теперь все поменялось. Теперь сон превращается для нас — для всего Ритрита! в смертельно опасную ловушку.

— Я неоднократно слышал от дяди слово "рикошет", — сглатывает Арчи, — но думал, что оно относится к обычному оружию.

— Увы, нет — если его употребляют люди, достигшие экспертного уровня во взаимопересечении Той и Этой Стороны. Рикошет сна позволяет смешивать элементы всех слоев реальности на отдельно взятом отрезке. Реальность дает как бы отскок из своей привычной плоскости в иное измерение. Результат такого отскока — вот, — я показываю подбородком на крепко спящего Байта.

Облики Арчи раскачиваются, как маятник. В нем то проступает молодой и готовый к авантюрам аспирант, с которым я познакомилась в лаборатории — то перепуганный школьник с пухлыми щечками и смешным хохолком надо лбом.

— Он чуть не погиб.

— Но у вас же есть в Ритрите доступ к необычным и исключительно эффективным методам лечения… — лопочет Арчи-школьник.

— Есть, — я ловлю себя на том, что сухостью и категоричностью интонаций сейчас имитирую Вильгельма, — они и помогли ему выжить. Если бы не целебная мазь из уникальных местных трав с добавлением настолько же уникальных ингредиентов с Той Стороны, Грабабайту в лучшем случае пришлось бы ампутировать лапку. В худшем же…

Арчи не может сдержать слезу, и глаза его краснеют еще больше.

— Пойдем, — командую я. — Сядем на лежаках с видом на море. Байт там славно выспится под океанским бризом. А ты сегодня же расскажешь нам всю — слышишь?! — абсолютно всю правду, которую знаешь. Ну и также все слухи, домыслы, догадки и легенды. Потому что выживание всех нас зависит теперь только от полноты той информации, которую ты нам предоставишь.

Мы молча шагаем вдоль моря, а рассвет все такой же голубой — будто и сам, как мы, не выспался. Я понимаю, что основная часть рассказа Арчи должна быть озвучена не мне одной, а в присутствии всех менторов — кстати, интересно будет узнать, как они провели ночь и не пострадал ли еще кто-нибудь из наших. Надо будет поподробнее расспросить их о рикошете сна и способах противостояния ему — а также срочно заняться составлением совместного плана действий на грядущую ночь. Этот день выдастся для нас или бесконечно долгим, или непростительно молниеносным… Но сначала надо расспросить карнавалета о кое-чем таком, что менторов не касается никак — зато чрезвычайно важно лично для меня.