Сейчас Байту эту наблюдательную позицию, равно и как и сосиску, пришлось оставить — Коарг в гневе опрокидывает стол:

— Арчи! Это никакая не светская беседа! Ты намеренно смутил нашего партнера по партии! А мне заговорил зубы, чтоб я утратил бдительность — а затем беспардонно залез ко мне в карман и обчистил меня, своего родного дядю! Это безобразие! Это бесчинство!

Сквозняк подхватывает разлетевшиеся из колоды карты и расшвыривает их по залу. Арчи успевает отскочить в сторону от падающего стола — но ушибается локтем о спинку стула, и теперь, морщась, потирает синяк. Венс выхватывает из волос розу и хлещет супруга пышным бутоном по лбу. Тот рычит и впустую машет перед собой руками.

Кикко невозмутимо берет себе еще один бокал шампанского и призывно поднимает к потолку два пальца свободной руки — знак нам, что пора возвращаться на Эту Сторону.

— Какой милашка этот Стурк! С помощью одной-единственной щепотки преображающей пыльцы разложил перед нами всю картину происходящего! Та Сторона тоже, как обычно, проявила себя в лучшем виде — она всегда дает самые точные и глубокие подсказки, целую сокровищницу открывает… — сияет довольный ментор.

Ага, ага. Сначала она сама запутает опасную неразбериху, собьет всех с толку, доведет до панической атаки, лишит права выбора и пути к отступлению — а потом щедро просыплет ниточку намеков, как тропинку из хлебных крошек.

— Я честно старался, но почти ничего не понял, — конфузится Арчи, одной ногой уже стоя на Этой Стороне. — Все силы ушли на ведение беседы — а осмыслить ничего не успел…

— Что ж тут непонятного, — ментор отшвыривает допитый бокал в пустое пространство, и тот беззвучно растворяется в великом нигде. — Для того мы и отправились на миссию все вместе — в одиночку объять необъятное действительно тяжело. Суть произошедшего вкратце такова, что начать нам придется с оружейника…

На следующую ночь мы выходим на Ту Сторону вшестером. Объяснять нам полную последовательность предстоящих действий и их смысл Кикко отказался наотрез:

— С проблемами надо разбираться по мере их поступления. Из всей той цепочки, что вчера сложилась на игральном столе, первую позицию занимал оружейник — с него и начнем. Порядок и способ работы с остальными звеньями могут существенно измениться в зависимости от того, как мы пройдем эту первую миссию. Тем более что в Ритрите есть люди, которые весьма великолепно разбираются в оружейке и всем, что с этой милой отраслью связано…

Один из этих людей — Эмма. Я впервые вижу ее в настолько приподнятом настроении. Ментор собрала свои густые волосы в высокий хвост на макушке и сплела в косу — и теперь та раскачивается вдоль ее спины, как полный решимости маятник. Вильгельм, наш второй разбирающийся, тоже с виду бодр — но его энтузиазм кажется мне несколько наигранным.

Грабабайт же, ничуть не стесняясь, ноет и прикрывает глаза лапами, восседая на руках у Кикко:

— Ох, куда же понесло нас! Ах, куда же понесло!

— Я тоже не люблю оружие, — ежится Арчи. — Зато дядя любит.

Уж это точно. Помню, как из-под толстенного слоя пыли проглядывали контуры обстановки кабинета Коарга — пылкая страсть к охоте как к само собой разумеющемуся хобби для джентльменов считывалась там из каждой детали.

В Черной Зоне сегодня ветрено. Клочья облаков гоняет туда-сюда по небу, как разодранную шаль, которую никак не удается растянуть так, чтоб в полной мере прикрыть наготу небес. Луну раздуло левосторонним флюсом, и от боли она подвывает в такт ветру.

— Расслабься, здесь почти всегда так, — успокаивает Арчи Кикко, чья темная кожа сливается с непроглядной темнотой, а видимым силуэт остается только за счет того самого лабораторного халата.

— Ты его надел, чтобы дать оружейникам лишний намек или подсказку? — тычет пальцем в карман на рукаве халата Эмма.

— Отчасти, — уходит от ответа Кикко и покрепче перехватывает Грабабайта, чтоб унять кошачий невроз.

Железо. Невыносимо узнаваемый запах страдающей от жажды стали, которая мечтает захлебнуться свежей кровью. Мой клинок, почуяв вожделение собратьев, ответно пульсирует сквозь карман реальности — так мощно, что у меня в руке отдается.

Справа доносится грохот открываемого грузового вагона и нечеловеческие вопли десятками голосов — настолько слабыми, что принадлежат они несомненно существам изможденным и замученным. Но даже в этих полумертвых завываниях сквозит ненависть и нечто такое, что вызывает по отношению к жертвам никак не сочувствие — а, скорее, омерзение и желание поскорее о них забыть.

— Арчи, Граба, сейчас предстоит не самое приятное зрелище — но нам предстоит пройти по краю Расстрельной Поляны, и поменять маршрут никак не получится, — предупреждает Вильгельм.

— Я глаза опять зажмурю, — пищит Байт. — Кикко, не выпускай меня!

— А я, наоборот, хочу все внимательно рассмотреть, — твердо заявляет Арчи. — Что здесь происходит?

— Здесь Черные тестируют новое оружие, — голос Вильгельма мягчает еще больше, совсем в бархат, и в нем звучат романтические нотки. — Иногда обычное, иногда не совсем. Свозят сюда военнопленных, осужденных, маргиналов, охотничью добычу — и устраивают тир с живыми мишенями.

Арчи сглатывает. И все так же твердо спрашивает:

— Что за оружие у них на этот раз? И кто будет мишенями?

Воодушевленная Эмма готова скакать от переизбытка энергии, как маленькая девочка:

— Судя по тем характерным голосам, они наловили полный загон тифозных упырей.

Грабабайт, не раскрывая глаз, издает такой звук, словно его вот-вот стошнит.

— Тифозные упыри — это переносчики той самой болезни, в честь которой названы. Они рождаются, уже будучи зараженными, и смысл их недолгого существования заключается только в том, чтобы распространить заразу среди как можно большего количества живых существ.

Луна высовывается из-под рваной облачной шали — и в ее свете видно, как Арчи морщится. Зато Вильгельм беспредельно нежен и мечтателен:

— В кои-то веки обитатели Черной Зоны занимаются делом, которое можно назвать благим. А что за оружие они выбрали для этого прекрасного вечера, мы сейчас увидим.

Наша тропа огибает поляну, по краям которой выстроились Черные — вооруженные, как кажется издалека, винтовками. Тифозные упыри, не прекращая скулить, проходят из вагона на поляну в сопровождении конвоиров, вооруженных такими же винтовками.

— Зачем они подчиняются? — спрашивает Арчи. — Какая им разница, где в них выстрелят — в центре поляны или на три шага не доходя до него?

— Когда балансируешь на границе жизни и смерти, — в Вильгельме просыпается подлинный поэт, — ощущение времени смазывается. Каждая секунда, отдаляющая тебя от перехода за грань, кажется щедрой вечностью — которую ты теряешь непозволительно быстро. Каждый шаг превращается…

Я не вслушиваюсь. Ни Вильгельм, ни кто-либо еще из менторов не видел лица Арчи в тот момент, когда тот, находясь одновременно у себя дома и в Неподвластных Слоях, прикладывал телефон к уху и терял сознание — торжественно и без какого бы то ни было страха. Арчи слишком сильный и смелый для того, чтобы цепляться за жизнь, как жалкий трус. Ему не понять убогого трепета упырей.

Конвой оставляет жертв в центре поляны и расходится по ее периметру. Те хнычут и жмутся друг к другу — пока в одного из них не врезается ослепительно белый луч, выпущенный из винтовки. Тварь, до этого покрытая влажной слизью и язвами, мгновенно прожаривается — причем не только в том месте, где с ее заразной кожей соприкоснулся луч, а с головы до ног. Упырь истошно кричит и отбегает от собратьев, надеясь хоть немного охладиться под порывами ветра. Остальные тотчас впадают в такую же панику и рассыпаются по поляне, безнадежно ища спасения под укрытием темноты.

Но темноты больше нет. Белые лазеры рвут ее со всех сторон сразу, в непредсказуемых направлениях, пересекаясь между собой под злобно-острыми углами. Тонюсенький вой упырей сверлит уши. Они мечутся по поляне, наполовину ослепнув от боли и ужаса, сталкиваются друг с другом, падают на землю и вновь вскакивают, ужаленные очередным лучом.