— У меня такое подозрение, что на этих винтовочках можно регулировать мощность выстрела, — сообщает Эмма. — Немного зная нравы и вкусы Черных, рискну предположить, что заряд намеренно выставлен на минимум — чтоб не уничтожить с первого попадания, а заставить помучиться.

— А я не слишком верю в то, — подхватывает Кикко, — что луч имеет целебную природу. У Черных на такое не хватило бы ни ума, ни благородства, ни изобретательской фантазии. Скорее всего, этот свет преображает природу той материи, с которой соприкасается, до ее полной противоположности. При таком раскладе нам сильно повезло: если у Черных сейчас в моде именно такое оружие — значит, наши шансы заполучить его существенно увеличиваются.

— Давайте, может, задержимся и посмотрим, что будет, когда один из Черных случайно или нарочно попадет в своего же товарища? — бормочет Вильгельм. — Посмотрим, что станет с раненым: побелеет, умрет, превратится в рьяного пацифиста?

— Попадет в своего… нарочно? — кривится Арчи.

— Что здесь такого? — весело недоумевает Эмма. — Для Черных это развлечение. И каждый раз оно случается как будто в новинку и невзначай. И всем зрителям смешно наблюдать за жертвой, и все смеются.

— Пожалуйста, можно мы все-таки не будем тут задерживаться? — умоляет Байт.

И мы продолжаем путь. Лежит он теперь через лес.

— Я так понимаю, здесь нет хищников? — без единой нотки страха интересуется Арчи.

— Нет, но есть хищницы, — отвечает Вильгельм и призывно свистит по направлению куда-то вбок с тропы.

Оттуда к нам резво выбегают, хрустя нападавшими под ноги ветвями, две черномазые дамочки в узких комбинезонах и щебечут:

— Яды растительного происхождения, яды настоянные на крови хищников, яды выжатые из камней и шаровых молний!

Вильгельм повелительно хлопает в ладоши и обводит пальцем в воздухе дугу, очерчивая нас всех невидимым полуовалом:

— Это мои спутники. Предупредите всех, кто дальше, чтоб не мешали нам и ничего не предлагали.

Одна черномазая недовольно надувает губы и уходит прочь в чащу — уже не полным предвкушения бегом, а разочарованно, вразвалочку. Вторая так легко не сдается и нагло спрашивает:

— А пару монет за беспокойство?

Вильгельм с оттяжкой щелкает пальцем в ее сторону — и в грудь торговки ядами врезается крупная замазанная копотью монета. Та хихикает и вместо благодарности шипит:

— Вот Урсула-дура обалдеет!

Байт только сейчас догадывается, что Расстрельная Поляна позади и уже можно открывать глаза. Кикко держит кота крепко, намеренно сдавливая его посильнее, чтоб тот ощущал силу надежной человеческой поддержки.

— Так значит, вот она какая, эта темнота в первозданном виде… Значит, дядя и его коллеги полагали, что смогут убить двух зайцев сразу: и уничтожить тьму, и извлечь из нее дополнительную энергию для света… — тянет Арчи, и в голосе его звенит неподъемная тяжесть. — Мне почему-то не представляется логичной такая радикальная переработка.

— Тебе это кажется идеализмом? — спрашивает Эмма.

— Ммм… Возможно, да, — он произносит это так, что слово "возможно" не допускает и намека на колебание.

Дорога разветвляется. Вильгельм сворачивает налево, и мы все вслед за ним — но из-за поворота на пределе зрения выскакивают три фигуры и мчатся на нас на огромной скорости, перекидываясь между собой задиристыми фразами и смехом. Нас они словно не замечают — или не замечают на самом деле. Когда расстояние между нами сокращается до двадцати метров, одна из бегущих фигур дает другой подножку, и та падает. Третья фигура направляет на нее пистолет, и смеется, и что-то тараторит на непонятном языке.

Опасная магия Черной Зоны такова, что к происходящему здесь привыкаешь чересчур быстро. Тьма пропитывает тебя, как коньяк бисквит — и ты становишься по-дружелюбному восприимчивым не только к ее сюжетам и персонажам, но и к ее специфической этике, и к ее морали — искривленной, как сколиозный позвоночник. Времени, прошедшего с момента нашего выхода в Черную Зону, мне более чем хватило — поэтому смех того, кто целится в упавшего, уже кажется и уместным, и притягательным. Действительно, что может быть забавнее, чем угрожать товарищу выстрелом в упор?

Эмма со мной солидарна и тоже фыркает от смеха. Но Арчи, несмотря на всю его психическую гибкость, остается непреклонным и непроницаемым к поползновениям тьмы:

— Какая гадость. Что вы находите в этом смешного?

Черный с оружием отрывает внимание от упавшего и теперь целится в нас, вместо жестокого азарта источая едкую неприязнь.

Вильгельм плавно поднимает руку с раскрытой ладонью и делает как можно более медленный, не грозящий нападением шаг навстречу ему — так, чтобы оказаться под лопастью лунного света.

Черный узнает ментора и выкрикивает приветствие на неизвестном языке. Его товарищи хором повторяют его возглас, упавший кособоко поднимается с земли.

Хищный нос Вильгельма в этом лесу и под этой луной кажется особенно остро заточенным. С волчьим оскалом, призванным изображать улыбку, ментор протягивает поднятую руку к Черному с пистолетом и похлопывает его по плечу — тот отвечает тем же.

Грабабайт на руках у Кикко нахохлился, как мохнатая птица под дождем. Ни ему, ни Арчи очевидно не нравится то, что менторы и я согласны — пусть лишь частично и на время — приобщиться к темноте.

Вильгельм и Черные разговаривают примерно с минуту — все разом, перекрикивая собеседников и толкая друг друга локтями. В конце концов тот, что с оружием, толкает ментора пистолетом в плечо в знак прощания, дает коленом под зад одному из своих товарищей, и вся троица с той же нечеловеческой скоростью убегает в противоположном от нас направлении.

— Подмастерья Фаревда, — объясняет ментор, убыстряя шаг и маня нас за собой. — Говорят, он сегодня в неплохом настроении.

— Неплохом — потому, что физически не может никогда быть в хорошем? — грустновато шутит Кикко.

— Еще про него говорят, что у него раньше было три руки, но одну он потерял в землетрясении, — нервно мяукает Байт. — И еще, что "Фаревд" — это не его настоящее имя, а прозвище, которое он получил после невероятной победы в турнире лучников, и прозвище это так и переводится, "Стрела, которая не знает преград". А еще говорят, что он завтракает бульоном, обедает курицей, а ужинает мхом — и оттого затылком всегда чует приближение неприятеля, и ему в спину невозможно попасть.

— А про Вильгельма раньше ходили слухи, что ему три пули из автоматной очереди навылет через грудную клетку прошли и застряли в деревянной стене, — подхватывает Эмма. — Раненого Вильгельма унесли, но бой продолжался, и та стена почти целиком сгорела. Уцелело только бревно с тремя пулями — и тогда о Виле стали сплетничать, будто его кровь отталкивает огонь.

— Как же узнали, что бревно уцелело? — уточняет Арчи. Облачная паутина над нашими головами начинает интенсивно сбиваться в клубок — будто ее, как лапшу, наматывают на невидимые японские палочки для еды.

— Я сам туда якобы вернулся, чтоб пули отыскать, — признается Вильгельм. — Такую редкость надо хранить и беречь, судьба такие подарки редко преподносит.

— Так это "было" или "было якобы"? — вопрос карнавалета остается без ответа, потому что облако возле луны закручивается в смерч и тянется заостренным концом-щупальцем на тропинку прямо перед нами.

Имя Фаревда-оружейника звучало в Черной Зоне достаточно часто и никак не могло пройти мимо моих ушей. Только упоминали его обычно не по отношению к реальному человеку, а как часть фольклора, присказку или даже междометие, призванное выражать не смысл, а только эмоции.

По логике вещей, если баснословный мастер по изготовлению клинков, бомб и ружей давно уже живет в статусе ходячей легенды — место его постоянного обитания должно держаться в секрете. Или он его не скрывает потому, что полагается на сверхнадежные системы защиты и запутывания (или запугивания) незваных посетителей? Или менторы заранее договорились о встрече, и нас ждут? Или оружейник только рад непрошеным гостям, чтоб лично или с помощью прислуги пострелять в них с таким же упоением, с каким Черные на поляне расстреливали тифозных упырей?