— Об этом вы и говорили с Манкузо?

— Что? — Клаггетт покачал головой. — Нет, сэр. Он действительно спросил меня об этом, и я сказал, что это нам по силам. Пока я не имею права на более определённый ответ.

Тогда о чём вы беседовали? — хотел спросить Рикс. Он, конечно, не мог задать такого вопроса.

Американцы глубоко разочаровали Олега Кирилловича Кадышева. Они завербовали его по той причине, что он мог предоставить им достоверную информацию о том, что происходит внутри советского правительства, и Кадышев снабжал их этими данными на протяжении нескольких лет. Он предвидел, что в стране будут осуществляться глубокие политические перемены, причём раньше других, потому что хорошо понимал Андрея Ильича Нармонова, знал, что он собой представляет. Или что он не представляет собой. Президент его страны обладал поразительными данными политика, смелостью льва и тактической гибкостью мангуста. Но у него не было плана действий. Нармонов не обладал даром предвидения, и в этом заключалась его слабость. Он разрушил старый политический порядок, уничтожил Варшавский пакт в результате бездействия, заявив всего лишь однажды, громко и отчётливо, что Советский Союз не будет нарушать политическую целостность других стран, причём сделал это, ясно понимая, что угроза применения силы его страной была единственным обстоятельством, сохраняющим существование марксизма. Коммунисты в странах Восточной Европы совершили невероятную глупость, полагая, что любовь и уважение их народов гарантируют им безопасность в одном из самых огромных и наименее постижимых актов безумия. Но по утончённой иронии судьбы Нармонов не сумел постичь, что то же самое произойдёт и в его собственной стране, причём к этому добавилась ещё одна, самая опасная, переменная.

Советский народ — термин, не имеющий, разумеется, никакого смысла, — удерживала вместе только угроза силы. Одни лишь пушки Красной Армии гарантировали, что молдаване, латыши, таджики и все остальные народы будут следовать политике, Продиктованной из Москвы. Коммунистические руководители нравились им даже меньше, чем их предкам нравились русские цари. Поэтому, когда Нармонов лишил партию её роли в руководстве государством, он одновременно расстался со своей способностью повелевать народом, причём заменить её оказалось нечем. Плана — в стране, где План правил почти семьдесят лет, — больше просто не существовало. И потому, когда анархия стала замещать порядок, оказалось, что стремиться не к чему, нет цели, ради которой стоит работать, и не о чём мечтать. В результате происходящего блестящие политические манёвры, осуществлённые Нармоновым, не привели ни к какому результату. Кадышев понял это. Тогда почему этого не поняли американцы, сделавшие такую большую ставку на сохранение «своего человека» в Москве?

Сорокашестилетний член парламента фыркнул при этой мысли. Ведь он был их человеком, правда? Он предупреждал американцев в течение многих лет, а они не слушали и вместо этого пользовались его информацией, чтобы оказать поддержку человеку, искусному в сфере политики, но лишённому дара предвидения, — а как может человек, полностью лишённый этого дара, вести свой народ?

Американцы, не только глупые, но и слепые, были потрясены насилием в Грузии и в Балтийских государствах. Они даже не обратили внимания на зарождающуюся гражданскую войну, уже начавшуюся в южных республиках. Во время отступления из Афганистана бесследно исчезло полмиллиона разных единиц оружия. Это были главным образом винтовки и автоматы, но среди исчезнувшего оказались и танки! Советская Армия не знала, как справиться с такой ситуацией. Нармонов боролся с непрерывно возникающими проблемами изо дня в день подобно отчаявшемуся жонглёру, едва успевая подкидывать вверх падающие ему в руки шары, метался из одного места в другое. Неужели американцы не понимают, что наступит день, когда все шары попадают одновременно? Последствия были пугающими для всех. Нармонову был нужен дар предвидения, был нужен план, но именно этого ему недоставало.

А вот Кадышев обладал таким даром, и в этом заключались все преимущества его плана. Союз должен быть разрушен. Мусульманские республики нужно отпустить на свободу, и пусть делают что хотят. Балтийские государства тоже пусть обретают свободу, вместе с Молдавией и Западной Украиной — восточную её часть Кадышев рассчитывал сохранить. Кадышев надеялся отыскать способ защитить армян, чтобы их не вырезали местные мусульмане, и сохранить доступ к азербайджанской нефти, по крайней мере на такой срок, когда с помощью западных стран он сможет полностью использовать все ресурсы Сибири.

Кадышев был русским. Это составляло часть его души. Россия являлась матерью Союза, и, как хорошая мать, она отпустит своих детей в окружающий их мир, когда наступит соответствующее время. Время наступило. В результате останется страна, протянувшаяся от Балтийского моря до Тихого океана, с почти однородным населением и колоссальными ресурсами, даже ещё не разведанными и уж тем более не использованными. Россия могла и должна стать великой страной, могучей, как самые сильные державы мира, богатой историческими и культурными традициями, удивляющей мир научными достижениями. Таким было видение Кадышева. Ему хотелось встать во главе России и превратить её в настоящую сверхдержаву, друга и соратника остальных стран европейского наследия. Ему предстояло ввести свою страну в сияние свободы и процветания. Если для этого требовалось избавиться от почти половины населения и отдать четверть территории — пусть будет так, это небольшая цена.

Но американцы не хотели помочь этому. Почему — этого он не мог понять. Им нужно увидеть, что Нармонов ведёт страну в тупик, по пути, который идёт в никуда… или, может быть, на край бездонной пропасти.

Если американцы не хотят оказать помощь, то в его силах принудить их к этому. Именно по этой причине он и согласился на вербовку, которую осуществила Мэри Фоули.

В Москве было ещё раннее утро, но Кадышев был человеком, уже давно приучившим себя обходиться несколькими часами короткого сна. Он отпечатал своё сообщение на старой, тяжёлой, но зато почти беззвучной пишущей машинке. Уже много раз он пользовался одной и той же лентой, так что установить, что было напечатано на ней, стало невозможно, а пачку бумаги он принёс со склада, доступ к которому имели несколько сот человек. Подобно всем профессиональным игрокам, Кадышев был осторожным человеком. Закончив работу, он надел кожаные перчатки и стёр с бумаги все случайные отпечатки пальцев, которые мог там оставить. Затем, не снимая перчаток, Кадышев сложил текст своего донесения и спрятал в карман пальто. Через два часа послание начнёт своё путешествие. Меньше чем через двадцать часов оно попадёт в нужные руки.

Агент Спинакер мог не принимать таких мер предосторожности. КГБ получил приказ не беспокоить народных депутатов. Гардеробщица переложила письмо к себе в карман и вскоре передала его человеку, имени которого она не знала. Мужчина, выйдя из здания, поехал к себе на работу. Спустя ещё два часа письмо оказалось в кармане уже другого мужчины, направляющегося в аэропорт. Там он поднялся в «Боинг-747», вылетающий в Нью-Йорк.

— Куда отвезти вас теперь, доктор? — спросил шофёр.

— Поезжайте куда угодно.

— Что?

— Нам нужно поговорить, — ответил Каминский.

— О чём?

— Мне известно, что вы из КГБ, — заметил врач.

— Доктор, — засмеялся шофёр, — я водитель и работаю в посольстве.

— Справка о состоянии вашего здоровья подписана доктором Фёдором Ильичом Григорьевым. Он служит в КГБ. Мы вместе кончали медицинский институт. Продолжать?

— Вы сообщили кому-нибудь об этом?

— Нет, конечно.

Шофёр вздохнул. Ничего не поделаешь.

— О чём вы хотите поговорить со мной?

— Вы из иностранного управления КГБ?

Увернуться от такого вопроса невозможно.

— Да. Надеюсь, у вас действительно важное дело.