Первый заместитель председателя комитета чуть задумался.

— Пётр Иванович, вы честный человек.

— Нет, я просто испуганный человек, — покачал головой полковник.

— Вернёмся в Германию.

— Хорошо. Из числа тех специалистов, которые, по нашему мнению, подозреваются в том, что принимали участие в разработке проекта по производству атомного оружия в ГДР, трое исчезли. Причём вместе с семьями. Остальные нашли себе другую работу. Двое, возможно, принимают участие в ядерных исследованиях, направленных на военные цели, но и здесь многое неясно. Где провести границу между мирными физическими исследованиями и военными разработками? Я этого не знаю.

— А те трое, что исчезли?

— Один из них определённо находится в Южной Америке. Остальные двое просто пропали. Полагаю, следует организовать крупномасштабную операцию и выяснить, что происходит в Аргентине.

— Какова позиция американцев? — задумчиво произнёс Головко.

— Ничего определённого. Думаю, им тоже ничего не известно, как и нам. — Полковник сделал паузу. — Трудно вообразить, что им нравится дальнейшее распространение ядерного оружия. Это противоречит политике их правительства.

— Тогда объясните их отношение к Израилю.

— Израильтяне получили расщепляемые материалы от американцев лет двадцать назад. Плутоний с американского завода на Саванна-ривер и обогащённый уран со склада в Пенсильвании. По-видимому, в обоих случаях сделки были незаконными. Сами американцы провели расследование инцидентов. По их мнению, израильский Моссад сумел провести одну из крупнейших операций в истории с помощью американцев еврейского происхождения, занимавших ответственные должности. Дело не было передано в суд. Добытая ими информация была получена из источников, которые нельзя огласить в суде, и американцы пришли к заключению, что с политической точки зрения нежелательно раскрывать нарушения, связанные с секретной деятельностью правительства. Всё было спущено на тормозах. Американцы и европейцы проявили небрежность, продавая ядерную технологию многим странам, однако и мы совершили ту же ошибку с Китаем и ГДР, правда? Нет, — заключил полковник, — я не думаю, что американцы заинтересованы в том, чтобы в Германии появилось ядерное оружие. Так же, как и мы.

— Следующий шаг?

— Не знаю, товарищ генерал. Мы предприняли все возможные шаги, какие не влекли за собой риска обнаружить себя. Мне кажется, нужно провести расследование в Южной Америке. Затем осторожно прощупать немецких военных и выяснить, есть ли какие-нибудь намёки на ядерную программу.

— В этом случае нам было бы уже известно… — Головко нахмурился. — Боже мой, что это я говорю? Какие системы доставки ядерного оружия к цели наиболее вероятны?

— Самолёты. Необходимость в баллистических ракетах отсутствует. Из Восточной Германии не так уж далеко до Москвы. Им известны наши противоракетные средства защиты, верно? Мы оставили в Германии немало нашего снаряжения.

— Пётр, неужели у тебя сегодня нет для меня никаких хороших новостей?

На лице полковника появилась мрачная улыбка.

— Эти кретины на Западе продолжают твердить, каким безопасным стал наш мир.

Процесс спекания вольфрама и рения был исключительно прост. Для этого использовался высокочастотный горн, похожий на микроволновую печь. Металлическим порошком наполняли форму и помещали её в горн для нагрева. После того как порошок раскалялся добела — к сожалению, температура была недостаточной, чтобы расплавить вольфрам, обладающий очень высокой температурой плавления, — раскалённую массу помещали под пресс. В результате воздействия высокой температуры и давления образовывался материал, который по своим свойствам, хотя и не являлся металлом, но достаточно походил на него, чтобы использоваться в качестве последнего. Одну за другой изготовили двенадцать изогнутых заготовок. Далее они должны были пройти обработку на станках, а пока их положили на отведённое место на полках в мастерской.

Большой фрезерный станок был занят обработкой последней крупной детали из бериллия — полуметрового металлического гиперболоида двадцати сантиметров в самой широкой части. Замысловатая форма детали делала обработку очень трудной даже для станка с программным управлением, но иного выхода не было.

— Понимаете, первоначальный поток нейтронов представит собой простое сферическое расширение от первичного взрыва, но его захватит бериллий, — объяснял Фромм, стоя рядом с Куати. — Эти металлические элементы отражают нейтроны, которые движутся по спирали со скоростью, составляющей около двадцати процентов скорости света, и в конусе мы оставим для них лишь одно отверстие. Внутри гиперболоида будет находиться этот цилиндр из дейтерида лития, обогащённого тритием.

— Но это произойдёт так быстро, — заметил командир. — Взрывчатые вещества все уничтожат.

— Для понимания этого процесса требуется новое мышление. Каким бы стремительным ни было действие взрывчатки, нужно помнить, что нам требуются всего три сотрясения, чтобы внутри бомбы завершился процесс детонации.

— Три чего?

— Сотрясения. — Фромм позволил себе одну из редких улыбок. — Вы знаете, что такое наносекунда? Это одна миллиардная доля секунды, десять в минус девятой степени. За этот отрезок времени луч света пробегает всего тридцать сантиметров, то есть вот отсюда сюда. — Он расставил ладони на расстояние одного фута друг от друга.

Куати кивнул. Действительно, очень короткий отрезок времени.

— Отлично. «Сотрясение» — это десять наносекунд. За это время свет пробегает три метра. Термин был изобретён американцами в сороковых годах. Они считали, что это время, необходимое ягнёнку, чтобы тряхнуть хвостом. Шутка учёных. Понимаете? Иными словами, за три сотрясения свет пройдёт около девяти метров, а внутри атомной бомбы начнётся и завершится процесс детонации. Это во много тысяч раз меньше, чем требуется для детонации химических взрывчатых веществ.

— Понятно, — сказал Куати, в этом слове правда сочеталась с ложью. Он вышел из мастерской, позволив Фромму снова погрузиться в свои ужасные мечты.

Гюнтер ждал командира на открытом воздухе.

— Ну?

— Я разработал американскую сторону операции, — заявил Бок. Он развернул карту и положил её на землю. — Мы разместим бомбу вот здесь.

— Что это за место? — Бок ответил. — Сколько? — поспешил поинтересоваться Куати.

— Более шестидесяти тысяч. Если взрывная сила бомбы будет равна той, что нам обещают, радиус смертельного поражения охватит все это. — Гюнтер обвёл пальцем вокруг Денвера. — Общее количество убитых от ста до двухсот тысяч.

— И это все? Для ядерной бомбы? Всего сто — двести тысяч?

— Исмаил, это всего лишь мощное взрывное устройство.

Куати закрыл глаза и выругался про себя. Всего минуту назад ему сообщили, что атомный взрыв будет чем-то совершенно невероятным даже для человека с его опытом, а теперь утверждают обратное. Однако командир был достаточно умён и понял, что оба эксперта говорят правду.

— Почему ты выбрал именно это место? Бок ответил и на этот вопрос:

— Было бы приятно убить их президента.

— Действительно приятно, но полезно ли для успеха операции?

— Можно доставить бомбу в Вашингтон, однако слишком велика опасность, что там её обнаружат, слишком велика. Мой план, командир, должен учитывать то обстоятельство, что у нас только одна бомба и всего лишь один шанс. Поэтому нам нужно максимально уменьшить опасность обнаружения и при выборе цели исходить в первую очередь из этих соображений.

— А германская сторона операции?

— Её осуществление пройдёт гладко.

— Но она достигнет своей цели? — спросил Куати, глядя на пыльные ливанские холмы.

— Надеюсь. На мой взгляд, вероятность успеха составляет шестьдесят процентов.

В самом худшем случае мы накажем и американцев и русских, подумал командир. И тут же возник следующий вопрос: достаточно ли этого? Лицо Куати окаменело, пока он обдумывал ответ.