– А не страшишься ли ты, отважный Атанарих, что тебя убьют на чужбине? – спросил Зубр.

– Другого страшусь, – страстно ответил юноша, вскидывая голову, – что умру я в старости, не совершив славных подвигов.

Многим за столом его ответ пришёлся по нраву. Самый младший из мужей, кудрявый и круглолицый, даже восторженно воскликнул:

– Вот ответ, достойный воина!

– Ответ, достойный юнца, но не зрелого мужа, Эврих, – резко осадил его старик. Рицимер, кажется, готов был возразить, но не посмел перечить отцу. А вот Эврих не унялся:

– Если бы не воины, что живут в хардусе, дядя, ты не мог бы свысока поглядывать на них. Мертвецам спесь неведома!

За столом стало тихо, пирующие опустили головы, лишь исподволь взглядывая на Рекареда. Тот сжал губы, полоснул Эвриха глазами и отрезал:

– Сдаётся мне, что мы засиделись за хмельным, раз иные несут несуразицу!

– И то верно, – поторопился поддержать отца Рицимер, – Вечер тёплый, пойдёмте развеемся?

Все стали подниматься с мест. Атанарих к ужасу своему обнаружил, что ноги его не слушаются, и упал бы, не подхвати его Рицимер.

– Не бойся, это с непривычки, – произнёс он весело. Атанариху стало жарко при мысли, что он сейчас у всех на глазах будет ковылять, словно впервые отведавший вина малец. Но фрейсы дружно сделали вид, что ничего не замечают, зато принялись потешаться над Теодемером, который тоже обезножел. Тот беззлобно отругивался – хмель ударял в ноги, но голову не туманил.

За землянкой лежали брёвна, и пирующие перебрались на них. Атанарих, покуда не отпустило, держался в стороне. Когда он подошел к Зубрам, те уже разожгли костёр, рабыни принесли ковши и хмельное, а Эврих дергал струны маленькой, похожей на лебедя, арфы, настраивая её. Мрачного Рекареда не было видно – знать, остался в землянке. Рицимер потеснился, давая Атанариху место на бревне подле себя, и протянул ковш, но юноша решил, что больше не будет пить этот коварный мёд, потому что мало чести валяться на задворках мужланской землянки и кормить ночных комаров.

– И про что вам спеть? – спросил Эврих, закончив возиться с арфой.

– Про то, как Картал убили, – робко подал голос Теодемер и оглянулся, поняв, что слишком дерзко повёл себя. Но все вокруг поддержали его. Эврих, кажется, тоже хотел петь про это. Он откашлялся и начал негромко:

– Ветер в вершинах сосен шумит,

Хаки идут по долине.

Ведёт их хоттын* Бури,

Старая, матёрая хака,

Волчице подобная.

Голос у Эвриха был низкий, глубокий, и в сгущающихся сумерках, при свете костра, он пьянил сильнее мёда.

Треплет ветер

Конский хвост на копье Бури.

Похваляется Бури,

Смеётся на всю реку,

Руками в круглый живот себя бьёт,

Говорит: «Приду я к хардусе,

Перебью воинов,

Золотого бога Кёмпе себе возьму.

Много у Витегеса искусных охотников.

Драгоценные шкурки хранятся в их домах.

Все их заберу,

Хардусу сожгу дотла,

Голову сниму с отважного Витегеса,

Надену её на копьё ».

На звуки арфы к костру подтягивались люди из других землянок, становились и слушали в благоговейном молчании. Никто не обращал на них внимания – даже сам Эврих, который, казалось, уже не видит ни костра, ни землянок, но лишь наступающих хаков, приближающихся к хардусе.

Рядом с ней едет дочь её, молодая Картал.

Косы Картал как змеи извиваются.

Говорит Картал, смеётся:

«Кожу спущу с храброго Витегеса,

Круп коня ею покрою…»

Песня текла неспешно. Эврих подробно описывал все стычки и подвиги совершенные воинами Витегеса. Атанариху не приходилось участвовать ни в осадах, ни в оборонах, но он понимал, как нелегко пришлось защитникам. Врагов было едва ли не вчетверо больше, чем фрейсов, и каждая хака не уступала фрейсу ни умением, ни отвагой. Атанарих ни на миг не сомневался: так и было! Сказания не лгут! Стыдно приписать одному воину подвиг другого, забыть о славе или позоре кого бы то ни было.

И, слушая скорбный рассказ Эвриха о гибели очередного фрейса, Атанарих приходил в ужас: становилось ясно, что крепости не выстоять, если рих Витегес не решится на поединок с биё* Картал, славнейшей из хаков. А та не жалела слов, бахвалясь.

- И Витегес молвил:

«Сойдясь в поединке со мной

Ты не будешь столь дерзкой!»

И вышел на поле.

Это был славный бой! Сердце Атанариха каждый раз замирало, едва Витегес оказывался в тяжелом положении. Особенно когда Картал сбросила его с коня… Но рих был искусный воин, и ему удалось избежать рокового удара. И когда Эврих запел, как рих поверг наземь молодую Картал, ногой на одну её ногу встал, за другую дёрнул, порвал, как собаку, голову оторвал, на копьё надел, в хардусу принёс – Атанариха охватила радость, будто от исхода поединка зависела его жизнь. Он даже не усомнился, что такой славный воин, как Витегес порвал воительницу, будто истлевшую тряпку.

Под торжествующий звон арфы тосковал юный венделл, что есть такие битвы на земле, но он не сражался в них! Только память о том, что слово, даже сказанное сгоряча, приходится держать, заставила смолчать, как хотел бы он отправиться в хардусу.

А Эврих, спев о том, как отступили хаки, начал рассказывать, как фрейсы хоронили славных воинов, погибших в этот набег, и вдруг благоговейную тишину, нарушаемую лишь голосом Эвриха, треском костра и шумом дубравы, нарушил странный, хриплый звук, похожий на глухой стон раненного зверя. Он был так неуместен, что Атанарих резко повернулся. Старый Рекаред стоял совсем рядом за его спиной, и, закрыв лицо рукой, плакал, не в силах сдержаться. Это было страшно.

– Погибший Вертерхард был сыном ему? –шепотом спросил Рицимера Атанарих.

– Нет, но сын его, Алатей, друг Вертерхарда, мой брат, был ранен в этом набеге и с тех пор стал колченогим. Это хуже смерти…

– А Радагайс с дальнего хейма? – поддержал сына Рекаред. – Ему руку отрубили. Забыл, как твой сородич этой весной к предкам в лес ушел? Кто про него споёт? А Валию что, забыли? Головой он теперь болен, чуть что – пену пускает и бьётся, как порченный. А Вольфмера, а Рицимера, Годлибова сына? Да всех разве упомянешь?

И старик снова зашёлся в рыданиях.

– Один ты, что ли, платишь кровавую дань, Рекаред? – сказал кто–то из темноты. – Мы не меньше людей даём и столько же не досчитываемся. И пустые ли это потери? Дорвись хаки до хеймов – большего бы мы не досчитались.

– А правда ли, что младенцев, подбросив, на кривые мечи ловят, и в распоротых животах людей ноги греют? – спросил Атанарих.

– Неужели до ваших краёв слава дошла? – удивился Сар. – Верно, всё верно.

– Дочь мою, сестру–близнеца Фритигерна, так убили, – хрипло отозвался Рицимер. – Прав был отец, не стоило выдавать девицу Волкам, они близко от хаков живут…

Атанариху показалось, что голос воина стал слишком хриплым. И не только ему.

– Зато честь и слава в веках тем, кто уберёг другие хеймы от лютой смерти! – торопливо воскликнул Эврих, желая свести разговор на другое. Но не вышло.

– Плохое утешение, – горько продолжал Рекаред, уже сладивший с рыданиями, но не со своим сердцем. – И не доходя до хеймов, забирают хаки лучших мужей! Ладно, я смирился с тем, что отправлю к Витегесу Фритигерна! Ему бы не фрейсом, а хакою родиться – только война на уме. Но как подумаю, что Гелимера отдам в хардусу – сердце болит. Молил ведь Куннан, чтобы другому, не ему выпала доля уйти! Так нет!

Старик принялся раскачиваться и говорить нараспев, будто мёртвого оплакивал:

– Жаден на работу! Всё уже знает: и как ладнее поле пахать, и как сеять, и как жать. Мечтал: вот, сосватаю ему Ингунду у Годлиба Медведя. Хорошая девушка, работящая, крепкая. Так нет же, выпало Гелимеру идти к Витегесу!

Старик сетовал и сетовал горько. По морщинистым щекам катились крупные слёзы.

Атанариху стало и стыдно за проявившего слабость старика, и до боли жалко его. Видано ли, такой гордый муж, а не может больше себя сдерживать…