– Эй, помочь? – испугалась Берта.

– Да она не скоро ещё опростается, это же первые роды, и сама она кислая, – со знанием дела отозвалась Линда.

– Я дойду… – простонала Грид уже из–за двери.

– Дойдёшь–дойдёшь, – ласково отозвалась Гуннель, подбегая к ней и уводя в дом.

– Линда, а почему ты думаешь, что она ещё не скоро опростается? – шепотом спросила Берта.

– Было бы скоро – она бы уже в голос кричала, а не поскуливала, – усмехнулась Линда, – Вопила бы, что отродясь не допустит до себя никого из мужей! Так что, Веселушка, даже и не думай, раньше вечера не опорожнится твоя подружка.

– Боязно за неё.

– Да всё будет, как у других, – отмахнулась Линда, – А и помрёт – не она первая, не она последняя…

Берта несогласно качнула головой, но смолчала. Толку от разговора мало, только расстроишься.

Когда они закончили чистить стайки и сметали грязный тростник на рогожку, уже совсем рассвело. Берта, оставив Линду и подоспевшую Фледу стелить свежий тростник, потянула навоз на огороды. На дворе уже стало совсем людно и шумно. Возле кучи чурбаков Фравита Сойка размеренно махал топором, только чурочки отлетали в стороны. Вокруг, словно собачка подле хозяина, подобострастно суетился Атаульф Сиротка, аккуратно укладывал наколотое в поленницу. Несколько мальцов наперегонки с собаками носились, кидались снегом, хохотали. А два старших сына Гуннель, Гульдин и Рагн, уже на охоту собрались – на весь двор оживлённо обсуждали, где будет сподручнее силки ставить. С женской половины тянуло варёным мясом. Несколько голых до пояса мужчин (Атанарих тоже с ними) умывались снегом.

***

– Всё, Венделл, дождались! – стягивая с себя рубаху, весело произнёс Куница, – Этот уже не растает…

И протянул мечтательно:

– Оттерфлода станет, тронемся в гиман.

И тут же оглянулся, скорчив деланно–испуганную гримасу:

– Линды рядом нет?

Атанарих засмеялся, вспомнив вчерашнюю ссору Куницы с его подружкой.

– Жаль, мне с вами никогда не поехать.

Аларих сочувственно кивнул. Такая уж в Венделла неудача. Ученики его на другую зиму подадутся со старшими, а Атанарих будет с новыми прибылыми няньчиться.

– Я всё удивляюсь на Аутари. Неужели ему никогда завидно не было?

– Я не помню, чтоб завидовал, – сказал Куница. – Он ведь давно сюда пришёл. А говорили мне, что он потому и оказался Зимним Рихом, что не захотел в гиман идти.

– Почему? – Атанарих ещё мог представить, что воин остаётся в скучной хардусе по воле своего риха. Но добровольно отказаться от весёлых пиров и поездок?!

– Говорят, он первое время вообще не мог видеть хеймы. Он ведь здесь не по жребию. Его хейм пожгли – он на этом берегу стоял, вон там.

Куница показал между восходом и полуднем, пояснил:

– На берегу Вонючки, в дне пути отсюда. Когда на них хаки напали, он сумел своих увести в лес, и потом в хардусу. Сёстры его, говорят, потом по хардусе всё ходили, величались перед нашими женщинами: они, мол, чести не теряли.

Атанарих покачал головой:

– А что с ними потом стало?

– Рих их в хеймы раздал, в жёны, или кого в род приняли – не место им было тут. Из всех только Гуннель и осталась. Жена, что уж… Аутари готов был её отпустить, чтобы она за другого замуж пошла. Да она не захотела. Так вот, когда играли свадьбу первой из его сестёр, Аутари, понятное дело, в хейм поехал. Как увидел жильё, вдруг лицом побелел, словно покойник, да повернул назад в хардусу. Говорит: «Сердце не снесёт». И больше в хеймах он не бывал, так и живёт тут.

Атанарих покачал головой:

– Вот уж не подумал бы.

– Так говорят, с чего людям врать? – развёл руками Куница. – Но это хорошо, что он у нас такой. А то пришлось бы, как в других хардусах, по жребию оставлять. Мало в том радости – все живут себе без хлопот, пиры, охоты, а ты тут следи за этими недоумками, да баб унимай. Одна Линда чего стоит, да Яруна, как схлестнётся со старухой Кримхильдой, кто из них важнее – так лучше стену от хаков оборонять, чем с ними разбираться!

Они рассмеялись. Аларих, набрав полные горсти снега, стал растираться им. Атанарих помедлил. Вроде бы, который день умывался ледяной водой из кадки. Но всё никак не мог привыкнуть к её обжигающему прикосновению. Снег–то, небось, ещё холоднее будет? Наконец, насмелившись, тоже стянул рубаху и решительно зачерпнул с земли. Его всего передёрнуло, но смолчал – хотя фрейсы, растираясь снегом, иной раз громко кричали от радости. Но Атанарих боялся, что голос выдаст его страх, и крик будет схож с бабьим визгом.

– Венеделл, а правда, что у вас снег не ложится? – продолжая растираться, спросил Куница.

– А мне с чего врать? – пожал плечами Атанарих, сдерживая заклацавшие зубы.

– Значит, на лыжах ты ходить не умеешь, – скорее заключил, чем спросил Куница.

Вот ещё забота. Лыжи Атанарих уже видел – широкие доски с загнутыми носами, подбитые с одной стороны шкурой с ног лося. Говорили, что у фрейсов даже малые дети ловко бегают на этих уродах, отталкиваясь одной палкой. Значит он, беспомощно ковыляющий по снегу, снова будет смешон. Разве только, напроситься к Аутари в пару. Если тот заново ходить учится, то и на лыжах бегать, наверно, тоже?

Из дома вышли Фридерих Бобёр, Филимер Рысь и Фритигерн. Зубрёнок уже голый по пояс, потянулся сладко, по–медвежьи порявкивая и постанывая от удовольствия.

– Наконец–то лёг совсем! – выдохнул довольно.

– Скоро в гиман, – вздохнул Атанарих. Зубрёнок, хоть и жил в хардусе первый год, прибылым не считался. Как воин первого дома имел право поехать с остальными.

– Да что я там забыл, в хеймах этих? Тут останусь…

Аларих хитро улыбнулся, но промолчал.

– Самое то – покуда все здесь – охоту сладить. На лося или на кабанчика, – заметил Фритигерн. – Надо будет отцу сказать.

– Да я полагаю, рих и без советников о том же думает, – отозвался Аларих. И, посмотрев на Атанариха, заметил, – Венедлл, ты бы оделся, простынешь.

– Вы ж не простываете? Я чем хуже? – обиделся Атанарих, и тут же весь передёрнулся от холода. Все трое рассмеялись:

– Гордый ты Венделл, – одобрительно кивнул Куница. – Ну, пошли все, что ли, пока все не застыли.

И первый потянулся за рубахой. Атанарих не без радости оделся, и, оправляя полы, заметил Берту, тянувшую на рогоже кучу грязного тростника в сторону огородов. Она встретилась с ним глазами, улыбнулась приветливо и прошла мимо. Он нырнул в рубаху, влажное тело цеплялось за ткань. В сенях у бочки толпились проснувшиеся мужи.

– Неженки, – бросил им в шутку Фритигерн, – Боитесь снежком умыться?

Все расхохотались – в сенях было немногим теплее, чем на дворе, а вода за ночь замёрзла и сейчас в ней плавали льдинки.

На женской половине кто–то завопил тоненько.

– Заяц что ли? – не понял Фритигерн, – Уже кто–то успел в лес сходить?

– Да не, небось, Грид надумала, – заметил Торизмунд Бык. И тут же сложил пальцы кольцом и осенил дверь на женскую половину знаком, отгоняющим альисов. Поправился:

– Свинья там супоросая, наверно, пороситься начала.

Из дома выскочила Базина Чёрная, растерянно огляделась и, заметив Берту, замахала руками, крикнула:

– Веселушка, бросай свой навоз. Там, гляди, свинья пороситься надумала!

Берта выпустила рогожку, и, зачерпнув немного чистого снега, стёрла с рук грязь.

– Мне–то что делать?

– Баню топить, – огрызнулась Базина.

– А баню–то на что? – спросил Фравиту Сойку Атаульф.

– Поросят туда снести, – буркнула Берта на бегу, – Помёрзнут в хлеву.

– Сиротка, правда, иди–ка лучше навоз убери, чем дурные вопросы задавать. Потом поленницу сложишь, – крикнула Базина и пробежала в хлева.

– Навоз убирать – бабье дело! – заспорил парень, недоумённо оглядываясь на Сойку. Тот усмехнулся в усы.

– Ступай, помоги им, – с усмешкой проворчал Фравита Сойка, не переставая тюкать топором. Но, опуская топор, фыркнул недовольно, – Прямо, будто набег начался.