Аутари… Атанарих, вспомнив о калеке, улыбнулся. Первые дни Зимний рих неотступно ходил с ним, смотрел, что новый наставник делает. Ни слова не говорил, в сторонке сидел, ни во что не вмешиваясь. Было спокойно – Волк рядом, подхватит и поможет. А когда Атанарих сказал, что хочет в деревянные мечи свинцовую сердцевину сделать, чтобы тяжелее настоящих были, и щиты сделать тяжелее, чем боевые, местные мастера заспорили. Мол, никогда такого не было – сперва палками дрались, а потом и настоящими мечами, а воины вырастали не хуже других. Атанарих готов был уже уступить, но Аутари внезапно упёрся. И ведь самого Одоакра на свою сторону перетянул. Понадобилось – и Витегеса бы на подмогу позвал, да мастера уступили.

А когда Атанарих каждого из новичков вызвал биться, Аутари потом снова всем разъяснил, в чём его слабость. Да так ловко – Атанарих так бы не сумел. Бадвила, воинский наставник, он по–другому с учениками обходился – бранился обидно, слова доброго не дождёшься. А этот наоборот – и дитятю не обидит. И Атанариха наставил:

– Ты своё дело знаешь. Одно скажу – не смейся над ними и не злословь. Не к лицу тебе уподобляться тявкающему щенку.

Атанарих, подражавший Бадвиле, сперва рассердился. Хотел что–то резкое сказать, и слов не нашёл. Пролепетал лишь, что коли бояться не будут, как их удержать?

– Удержишь, – ответил Аутари, – Они знают, на что ты годен в бою. И помнят – весной хаки пожалуют. А будешь насмешничать – среди них найдутся проворнее тебя в ответах. Тогда точно общим посмешищем станешь.

Не с того ли разговора такие сны снятся?

Да чтоб альисы забрали эти мысли! Как начнёшь раздумывать, аж голова заболит. Нет, лучше уж не раздумывать. Иной раз, не раздумывая, лучше выходит. А коли уж хочется голове работу дать – так лучше решить, чем сегодня своих неумех занять. Нет, нельзя их неумехами звать, даже в мыслях. Фрейсы на это слово обижаются больше, чем венделлы, когда им говорят, что их мать – бесчестная женщина.

Прислушался: снова идёт дождь? Если дождь, значит, прибылых он будет наставлять в Пиршественной Палате Вейсхейма. Дерновая крыша глушила все звуки, но в непогоду дымоходы закрывали досками, и по ним капли лупили звонко и назойливо. Нет, вроде тихо. Значит, сегодня можно пострелять. По правде говоря, от лука в хардусе больше толка, чем от меча. Аутари давеча подсказал: давать по дюжине стрел и петь боевую песню. Она короткая – в ней всего восемь строк. Пока её поют – надо, чтобы человек все стрелы успел выпустить. Атанарих, прежде, чем так поступить, убежал на берег, к Вонючке, и проверил, сам–то успеет? А то опозорится перед учениками…

Ох, вот опять о том же думается!

Ладно, хватит вылёживаться. Атанарих рывком скинул одеяло – сперва холодно и ломотно, а потом ничего, привыкаешь. Обул поршни. Местная обувь ему казалась нелепой и мужланской, но фрейсы не умели тачать остроносые сапоги, и Атанарих берёг свои. И одеваться стал в то, что ему Кунигунда дала. Решил, что на следующую осень на Торговом острове накупит себе побольше сапог, красивых плащей и рубах. Тогда будет наряжаться. Больно простые эти фрейсские одежды, ему, знатному венделлу, не пристало такое носить. Плевать, что прочие воины тоже особо щегольством не грешат, наряжаясь в крашеные наряды только на пиры. Некоторые, и Атанарих в их числе – ещё по вечерам, когда работа закончена, и люди могут сидеть в домах, натачивая стрелы или ладя другую не слишком грязную работу, которую можно делать за забавами.

Подумав об этом, Атанарих снова помрачнел. Его сверстники вечерами собирались в третьих домах. Пили пиво, вольно шутили с рабынями, смеялись, танцевали и пели. Фритигерн туда ходил, а Атанарих – нет. Проводил время с мужами своего дома. А с ними ему, маслёнку безбородому, волей–неволей приходилось держаться скромно и почтительно. Всё потому же – насмешек боялся.

Свет едва пробивался в щели на крыше, но Атанарих мог ходить по дому в полной темноте. Во дворе ещё сумеречно и моросило. Натянув куртку на голову, пробежался до нужного чулана. Разбив тонкий ледок, налил в рукомой воды из бочки. Хотел ограничиться мытьём лица, да за спиной скрипнула дверь. Он не знал, кто вышел, но поспешно скинул куртку и стянул рубаху. Вдруг Альбофледа? Красотка Фледа в первый день решила над ним посмеяться. Глазки строила, заигрывала – у Атанариха до сих пор горячо становится внизу живота, как вспомнит перекатывающийся под ладонью упругий жирок на её талии и животик, прижимающийся к его бедру. Он готов был с ней поразвлечься, но она не далась. Пообещала прийти вечером, и не пришла. Поглядывая на венделла, смеялась и шутила с Аларихом Куницей и с Алавивом Бобром, потом легла с Бобрёнком. А теперь насмешничала – вроде и по мелочам, но очень обидно. То напомнит о возрасте, то при всех укажет, что он не знает вещей, с детства привычных любому фрейсу. Если сейчас увидит, что он моет только лицо – выставит неженкой или грязнулей. И что ей нужно? Неужели ждала, что он бросится вдогон и всё же расстелит её прямо во дворе, при всех?

Плескаясь, исподволь глянул, кто там? Нет, не Фледа. Фридиберта Рыжая. Вострушка Берта, круглая, веснушчатая от самых огненных волос до крепких икр, мелькавших из–под подоткнутой рубахи. Она, при всей веселости, никогда лишнего не болтает.

– Утро доброе, Атанарих! – женщина обнажила в улыбке мелкие белые зубки, схватила вёдра и помчала к реке.

Знать бы, что это Берта – не стал бы морозиться. Но что уж теперь? Сдерживая дрожь, растёрся висящей на колышке холстиной, оделся. Прежде, чем зубы перестали клацать, и по телу разлился приятный жар, юноше пришлось некоторое время попрыгать, размахивая руками. Согревшись, распустил и взъерошил волосы. Гребень остался в доме, идти за ним было лень. Атанарих обошёлся пятерней.

Снова хлопнула входная дверь, вошли, на ходу стягивая мокрые кожаные накидки, Алавив, сын Одоакра и Валамер Куница. Из дозора возвратились. За ночь намёрзлись и оба топали ногами, согреваясь.

– Что там твой отец говорит, наступит вёдро? – продолжая начатый разговор Валамер. Заметил, что Атанарих уже проснулся, улыбнулся, – О! Венделл! Удачного тебе дня!

– И вам того же, – бодро отозвался Атанарих.

– Да нам–то сегодня удача на что? Мы сегодня спим… – усмехнулся Алавив и продолжил, – Да, скоро начнётся вёдро, можно будет на сома пойти.

– На сома? – Атанарих не понял: в словах воинов звучала такая радость, словно собирались на загонную охоту. Но как можно охотиться на рыбу?

– Ну! – пояснил Алавив. – Сома лучить.

И, догадавшись, что Атанарих всё равно не понимает, удивился:

– Неужто никогда рыбу не лучил?

Лица у них были такие, будто приближалось что–то очень значимое, радостное, как праздник, и в то же время трудное…

Атанарих не нашёл ничего умнее, как отрицательно покачать головой.

– О! – мужи переглянулись, но смех сдержали.

– Попробуй, не пожалеешь, – нашёлся Валамер.

Атанарих кивнул, не желая продолжать разговора, вернулся в дом, взял лук и колчан со стрелами. До того как прибылые соберутся – самому надо пострелять…

* * *

Атанарих мрачно наблюдал за ученьем. Стрелы летели, вопреки обычному, вразброс. По окончании песни у некоторых одна–две в колчане оставались. И было мало похоже, что причиной тому нудный дождь… Прибылые, ожидая своего черёда только и говорили, что «скоро наступит вёдро, и поедут лучить». Дай им волю – забросили бы свои луки, мечи и копья и подались бы «остроги готовить». Каждый раз, услышав слово «лученье», Атанарих едва удерживался, чтобы не отдубасить межеумка, думающего о забаве. Но оглядывался на невозмутимо наблюдавшего за стрельбой Аутари и прикусывал губу. Интересно, что бы старый Волк сделал? Уж точно драться бы не стал. И тут осенило: Атанарих захлопал в ладони, давая знак:

– Довольно вам сосунков, впервые луки взявших, изображать! Берите свои щиты, будем биться хардрада на хардраду!

О лученьи враз забыли, перекинули со спин тяжёлые щиты, поспешили на воротную стену.