– Полагаю, поболе будет, – проворчал старый Рекаред. – Это при том, что не так давно хаки его обдирали.
– Обдирали? – не понял Атанарих.
– Не хаки, дядя! Мы сами! – возмущённо встрял в разговор Сар. – И не недавно!
В голосе воина уже не было прежней подобострастности, которая так поразила Атанариха на Торговом острове. Рицимер счёл за благо осадить сородича и произнёс примирительно:
– Это было в тот год, когда тебя, Атанарих, впервые посадили на коня. Или годом– другим позже. Хоттын Атта пришла с большой силой. Смогла даже ворваться в саму хардусу. Мы, кто уцелел, укрылись в вейхсхейме*, святилище Кёмпе. И рих – Витегес тогда был совсем молод, первый год властвовал – предложил хоттын выкуп.
– У него всегда была голова на плечах, – одобрительно закивал головой Рекаред, – Любой другой рих, едва севший во главе стола, наверно, предпочёл бы погибнуть со славой, а не пойти на поклон к хакам. А этот сохранил жизнь – и воинам, и тем, кто в хеймах живёт! Не побоялся насмешек.
– Никто не смеялся над ним, отец, – Рицимер постарался смягчить улыбкой резкость своих слов и продолжил – Хотя не стану отрицать – это было горько. Но разумно. Мы сняли всё золото Кёмпе и отдали его хакам, чтобы они ушли.
– И они ушли?
– Там было много золота. И взять его с бою было совсем непросто, – сказал Рицимер.
– А если бы они взяли золото и нарушили договор? – никак не мог понять Атанарих.
– Посмотри: путь на берег идёт только через хардусу и вейхсхейм. Ворота перед хаками мы ни на миг не открывали. Золото бросили через стену и стояли на своих местах в полном вооружении.
– И с той поры мы вернули Кёмпе свой долг сторицей, – многозначительно добавил Эврих.
– Тебя–то в тот год в хардусе не было, – проворчал Рекаред.
Атанарих всем видом показал, что восхищён и мудростью риха, и отвагой воинов. Но ни черепа врагов, ни золотой Кёмпе не могли сделать хардусу настоящей крепостью. А тут ещё порывом ветра снова донесло с берега вонь, на сей раз – застоявшейся мочи от одной из жалких лачуг, прилепившихся к обрыву над рекой. Атанарих сперва испугался, что это жилые дома, потом сообразил, что по весне прибережье подтопляет, так что жильё тут нико не поставит. Это кожевни, кузницы и бани. С десяток женщин стирали на берегу бельё, не обращая внимания на разновозрастных детей, игравших рядом. Атанарих привычно отметил, что народу в крепости, должно быть, совсем мало…
Пристали на мелководье. Мужи привычно попрыгали за борт. Вытянув челны на песок, начали выгружаться. Их прибытие не осталось без внимания. Женщины и дети, побросав свои дела, собрались вокруг. Раздались приветственные возгласы, вопросы о здоровье и происшествиях. Дети висли на воинах и клянчили понести в хардусу щиты и луки.
– Что там застряли? – брюзжал с челна Рекаред, не собиравшийся задерживаться в хардусе. – Потом будете бахвалиться перед своими трясогузками и приблудышами!
В кои–то веки Атанарих был заодно с ворчливым стариком. Ему стало вовсе тоскливо, до подкатывавших к горлу слёз. А тут ещё один из мальчишек его заметил, завопил:
– Ой, а это кто?
– Какой–то маслёнок… – отозвался второй недоумённо.
– Сам маслёнок, смотри, меч у него!
Альисы бы их побрали! Теперь все уставились на Атанариха, гадая, из какого рода может быть это диво. Какому–то безголовому и вовсе придумалось, что парень – из выкупленных нидингов, будто не видел хорошего оружия и крашеного плаща! Зубры, занятые своими тюками и бочками, забыли об Атанарихе. Ладно хоть с другого челна кто–то унял зевак, пояснив, что юный чужестранец одолел в поединке Рицимера. Наконец выгрузились, и воины принялись стягивать с берега четыре челна, которым предстояло плыть дальше. Атанарих едва ли не первый вбежал в воду и вцепился в борт.
Брод, через который воины перетаскивали челны, оказался мелким и очень широким, в пять шагов.
– Надо же, на такой широкой и полноводной реке – и такой брод, – удивился Атанарих, выбираясь из воды.
– Это нам Каменный мыс с Вонючкой удружили! – беззлобно проворчал шагавший рядом Эврих.
– Потому и поставили хардусу на самом мысе, – пояснил догнавший их Рицимер. – Здесь – самое опасное место. Мало того, что шире и удобнее этого брода не найдёшь, так ещё и стоит он на Хаковой тропе.
– Хаковой тропе? – не понял Атанарих.
– Кругом леса, – пояснил Фритигерн, – А тут альисы как нарочно устроили сплошные долины и лощины, в которых лесов мало. Рассказывают, хакийские ведьмы наколдовали, заставили леса разбежаться в стороны. Другим хардусам больше повезло, к ним подступиться труднее.
Они выбрались на берег. Оружие доверили нести мальцам, скакавшим вокруг, а сами подхватили тюки. Подъем к хардусе был пологий – наверняка, нарочно сглаженный и подсыпанный.
– А что, другие хардусы есть? – продолжил прерванный разговор Атанарих.
– Еще три – на других бродах. Там, выше по течению – Фритигерн мотнул подбородком, – сперва риха Хенно, а потом Вальбурга и Дагамунда. Тоже на бродах и там, где удобно на конях приступить. Ну, ещё у мортенсов есть, только они далеко, ниже по реке, мы даже не плыли мимо них.
Два воина, лениво гревшиеся на осеннем солнышке, неспешно поднялись, распахивая перед прибывшими ворота пошире, и они вступили в святилище хардусы. Вейхсхейм оказался невелик, но устроен весма удобно. Изображение Кёмпе стояло прямо на крыше просторного длинного дома, который Фритигерн назвал Гулагардс – пиршественной палатой. Атанариху показалось, что в ней можно было бы поселить сотни полторы человек, так она была велика. Тут же помещались разные клети и колодец.
– Глубо–о–кий! – поясил Фритигерн. – Сам не знаю, как такой пробили. Мыс–то – сплошной шейфер*…
Ворота, ведшие из вейхсхейма в саму хардусу были распахнуты настежь и не охранялись. Крепость оказалась совсем маленькой – по обеим сторонам короткой улицы стояли шесть домов, огороженных плетнями. Несмотря на середину дня, единственная улица хардусы оказалась безлюдна. Свиньи, мирно спящие под плетёными из ивняка оградами, куры, гуси и овцы, разгуливающие у самых ворот, пасущиеся на дерновых крышах козы… Даже путных собак в этой дыре не было! Ни одна из тех, что бродили поблизости, не подумала залаять, а несколько, ошалело виляя хвостами, кинулись лизаться с хозяевами. Сторожа, называются! В конце улицы были третьи ворота, заложенные массивным брусом. На забрале стояли два стража.
Зубры свернули направо, в самый дальний от вейхсхейма дом. На дворе, поросшем гусятником, рябоватый парень колол дрова, да ещё какой–то старик дремал на солнышке. Увидев приехавших, младший вогнал тяжёлый топор в колоду и, радостно поприветствовав Зубров, помчался отворять двери клети. Старик, тяжело опираясь на палку, с трудом поднялся и заковылял навстречу вошедшим.
– Аутари! – радостно закричали Зубры. – Встал всё же?
Тот оскалил в улыбке совершенно целые, длинные зубы.
– А что ещё мне делать, коли вы сами меня к предкам не отпустили? Теперь терпите! – голос у него тоже оказался не старческий. Приглядевшись, Атанарих понял, что этот муж был на самом деле не старше Эвриха, только измождён болезнью. – Ладно, пойду скажу Видимеру, что вы вернулись.
– Да сиди… – сказал в ответ кто–то, но Аутари упрямо заковылял в дом.
Оказалось, этой весной Аутари перебили спину палицей, и он был беспомощен, как младенец. Но его жена, местная гюда*, не отпустила его к предкам. И, ко всеобщему удивлению и радости, он стал выздоравливать, и даже встал. Еще Атанариху сказали, что Аутари – воин не из последних, наставлял в боевом искусстве сеголетков, а когда зимой рих отправлялся в объезд, оставался в хардусе за старшего. Сейчас мало верилось, что он по–прежнему сможет выполнять все обязанности, но воины упрямо звали его Зимним рихом, хотя родом он был из Волков.
Хлопнула дверь – из дома появился ещё один муж – лет тридцати с небольшим, длинный, поджарый – как есть хорт*.
– Видимер! – Рицимер, отряхивая с ладоней налипший песок, поспешил ему навстречу. Хорт первый протянул руку могучему предводителю Зубров. И нельзя было не заметить, что Рицимер держался рядом с ним как с отцом.
