Болезнь Александра Модестовича выражалась в следующих признаках, или, прибегая к языку Виленских медицинских светил, — припадках: сильнейшая горячка, а с нею озноб с холодным потом и похолоданием конечностей, сердцебиение, слабость в теле и отсутствие каких бы то ни было желаний, при помутнении сознания — бред, причём в бреду произносилась одна и та же фраза: «Она видела меня! Она порывалась отворить дверь!..». Посему даже неискушённый в медицине человек мог понять, что к больному по некоему замкнутому кругу возвращается раз за разом одно, чем-то поразившее его видение (Иван Черевичник, человек простой, неучёный, охотник, привыкший смотреть сразу в суть предмета, объяснил себе эту возвращаемость видений самым замечательным образом: какая б мысль ни была, а голова-то круглая!)... И так час за часом до совершенного изнеможения, до короткого, не приносящего облегчения, сна, за которым следовал новый приступ, новый душевный надрыв. Приходя в сознание, Александр Модестович стыдился своей болезни, ибо догадывался, что корни её в чрезмерной его впечатлительности, — от этого стыда он то бледнел, то покрывался румянцем. Силился встать. Но Черевичник и Аверьян Минич удерживали его на ложе у костра, совершенно убеждённые в том, что любой недуг, не исключая и душевного, можно изгнать огнём. Но не тут-то было!.. Недуг молодого барина никак не поддавался, и Черевичник с Аверьяном Миничем принуждены были обратиться за помощью к Знахарю, коего разыскали на второй день болезни неподалёку в лесу. Навели на Знахаря местные крестьяне, хоронящиеся в глухих дебрях от Антихриста. Как звать-величать его, не сказали, так как того не знали сами, и обращались к нему запросто, хотя и с некоторой боязливостью (признак несомненного уважения) — Знахарь, Дедушко. Человек этот представлял собой образ удивительный, романтический: росточка маленького — дитя и только, — волосом рыжий, нос картошкой, телом сухонький, но с ручищами превеликими. Глянешь на этого дедка впервые и не сообразишь сразу: не то рак перед тобой с клешнями, не то Домовой, не то сам языческий бог Велес. А уж ума у Знахаря — не занимать стать! Неделю, что Господь мир сотворял, будет говорить — не повторится. И наговорит тебе такого, о чём ты и не слыхивал и к чему свой ум-разум отродясь не прикладывал. И всё будет правда; послушаешь, сам убедишься, и разведёшь руками — как же ты до такой истины собственнолично не дошёл, без поводыря, без философа доморощенного, без этого сучка-старичка с копной рыжих волос не докопался.
Жил он в небольшой избушке на сваях в заболоченной пойме Днепра — в месте, сколь живописном, столь и недоступном. К себе на печь редко кого пускал. И когда болезный люд нуждался в помощи Знахаря, приходили на край болотца, сотворяли молитву и погромче выкликали: «Дедушко!.. Дедушко!..». И он приплывал к ним, стоя в узенькой долблёнке.
Лечил Знахарь травами-корешками, а также зашёптами и всё очищающей молитвой. Александра Модестовича он поставил на ноги за три дня. Бред унял корнем валерианы. Горячку снял зашёптами. Вот пример одного из них[43]:
«На горах афонских стоит дуб мокрецкой, под тем дубом стоят тринадесять старцев со старцем Пафнутием. Идут к ним двенадесять девиц простоволосых, простопоясых, и рече старец Пафнутий с тремянадесять старцами: кто сии к нам идоша? И рече ему двенадесять девицы. Есть мы царя Ирода дщери, идём на весь мир кости знобить, тело мучить. И рече старец Пафнутий своим старцам: зломите по три прута, тем станем их бити по три зари утренних, по три зари вечерних. Взмолились двенадцать дев к тринадесять старцам с старцем Пафнутием. И не почто же бысть их мольба. И начата бита их старцы, глаголя: ой, вы еси двенадесять девицы! будьте вы трясуницы, водяницы, разслабленныя, и живите на воде студенице, в мир не ходите, кости не знобите, тела не мучьте. Побегоша двенадесять девиц к воде студенице, трясуницами, водяницами, разслабленными.
Заговариваю я раба Александра Модестовича от изсушения лихорадки. Будьте вы прокляты двенадцать девиц в тартарары! отъидите от раба Александра Модестовича в леса тёмные, да дерева сухия».
После заговора Дедушко обыкновенно возносил молитву: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь». А иногда и подолгу молился, воздевая к небесам клешни-ручищи: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Вот как слово ценил!.. Засим сказывал Дедушко сказочку про Иоанна Крестителя и про жён бесовских, дочерей царя Ирода, про лихорадок, трясовиц, кумох и ворчушей, кои «изыдоша из моря на весь свет» числом в несколько тысяч. А у главных из них двенадцати имена звучали прелюбопытно. Александр Модестович, лекарь, запомнил их, ибо имя каждой отражало свою сущность: первой имя было — Женнохолла, или Трясовица, второй — Перемежающая и Дневная, третьей — Безумная, четвёртой — Переходная, пятой — Скорбная, шестой — Разслабея, седьмой — Пухлая, восьмой — Тайная, девятой — Белая, десятой — Противна, одиннадцатой — Причудница, а двенадцатой лихорадки имя — Смертная... И о всякой из них говорил Дедушко очень обстоятельно да приговаривая, что каждая «проклята самим Господом нашим Иисусом Христом и Святыми Отцами, аминь». Дальше сказывал: грозил Иоанн жёнам-лихорадкам Крестом Господним, хранителем Вселенной, а также архангелами, ангелами, херувимами, серафимами и прочими. И бежали ненавидящие дьяволы от раба Божия Александра Модестовича — ибо воду студёную, воду ключевую лил Дедушко с креста ему на горячечную главу.
И грезил Александр Модестович, про Ольгу забыв. Видел монастырь на горе афонской. Видел старца Пафнутия с рыжей гривой волос. И говорил ему старец: «Трудные, трудные времена, сынок, а лёгких времён, увы, не предвидится...» Видел Александр Модестович и священную реку Иордан, и Иоанна Крестителя, апостола, в ней. Потом видел усекновенную голову Иоанна на золотом блюде. И говорила Александру Модестовичу усекновенная голова: «Ты всего лишь песчинка перед Господом, но ведь ты твёрдая песчинка!..».
Узнав, что сей юноша лекарь, Дедушко помедлил отпускать его от себя и беседовал с ним, выздоровевшим, зри вечера подряд. Первый вечер всё более выспрашивал — чему научают лекарей в Вильне. Два других вечера, на зорях, сам говорил: поучал — не поучал... делился мыслями, какие, полагал, не лишне знать любому лекарю. А как мы надеемся, что и лекари обратят внимание на этот скромный труд, то изложим вкратце содержание речей оного досточтимого старца:
«Натура, окружающая человека, и сам человек — как родитель и чадо. Плоть от плоти. Человек — это чистое озеро, это река, бегущая через годы и естество. Человек един с другим человеком, ибо и тот — тоже вода (озеро, река). Человек был бы един и со зверем, и с птицей, если бы те имели душу. Но зверь и птица — вода мутная либо это мёртвая стоячая вода, тёмная вода, тяжёлая вода. Объединяет человека со зверем только плоть, что есть прах. Бег реки, ручья — это душа; движение и ясность — это душа; прозрение, проникновение, постижение, вера, мысленный полёт — это всё душа. Врачуя тело, никогда не забывай о душе. Лечи и душу. Первое лекарство для души — мир и покой. Второе лекарство — любовь. И третье лекарство для души — забота о ближнем. Это святое чувство связывает душу с землёй, с плотью, с будущим этой плоти, ибо ускоряет движение благотворных соков в плоти.
Человек — это та же плоть, что и дерево, куст, трава, воздух и тому подобное, но только наделённая душой — величайшим даром Господним, наделённая мыслью и речью — признаком души. Лечение — дело непростое. Следует разделять: для плоти — лекарства осязаемые, травы и коренья, а также заговоры, для души — покой, ласка и молитвы, а против дьявола — заклятия. Человек и земля единосущны. Оба призваны родить и творить. И служить друг другу. Человек живёт на возделанной земле и уходит в землю. Он уходит в могилу точно так же, как зерно ржи в пашню, и начинает новый круг. Плоть растворяется в земле, как крупица соли в воде. Кровь в земле — что в жиле. А душа возвращается к Господу. И по весне зеленеют поля...»
