Но выехать в этот день не удалось. Во вторник, под вечер, в наш номер, где мы уже закручивали последние куржумы, явились два офицера. Припомнилось: мы встречались как будто на танцах в военном собрании раз или два. Офицеры были в свежих кителях, при оружии и даже в белых перчатках. Не без некоторой торжественности передали они нам приглашение на стакан чаю к командиру Н-ского линейного стрелкового батальона. Батальон этот — здешняя, так сказать, гвардия.

Мы невольно переглянулись с Жоржем: какое, в сущности, дело до нас батальонному командиру? Но старший из прибывших, адъютант, немедля рассеял наше недоумение.

— Вы понимаете, — он закинул руку за аксельбант свободным и чуть игривым движением и пристукнул шпорой на лакированном сапоге, — мы, туркестанцы, экскюзе, немного верблюды, конечно. Но отпустить столичных гостей в далекое странствование по здешним гиблым местам без некоторых, так сказать, местных проводов — было бы совершенно неколлективно. Тем более, что… — неожиданно закончил он приятнейшим баритоном: — Тореадор — солдату друг и брат.

При такой постановке вопроса нам, «тореадорам», ничего не оставалось, как, в свою очередь, надеть свежие кителя. Мы отправились все пятеро: офицеры таким же порядком ангажировали Фетисова, Басова и Алчевского.

Батальонный — лысый, грузный, с обвисшими седыми усами полковник — встретил нас с радушием чрезвычайным. Вокруг стола с чаем, вареньем и фруктами — без всяких признаков спиртного — сидело человек десять офицеров, от морщинистого капитана до совсем безусого розово-коричневого подпоручика. Все — начисто выбритые, парадные. Дело принимало скверный оборот: что может быть хуже провинциального «раута»?

Разговор, едва завязавшись, сразу перешел на охотничьи темы.

— Вот он, — похвастался батальонный достопримечательным офицером, — шестерых уже тигров убил. Ей-богу, с места не встать.

«Достопримечательный» — щетинистый штабс-капитан — учтиво и поспешно вынул изо рта посланный было туда ломоть хлеба с медом.

— Так точно, — подтвердил он густым басом. — Но ничего особенного. У меня, знаете, штуцер — английской работы: черту лопатку пробьет, будь я четырежды сукин сын. Из такого ружья убить не штука. А вот был у нас при команде сартюга — из туземцев здешних — ну совершеннейшее, по-дамски говоря, дерьмо, так он из паршивенького, изволите ли видеть, мултучка — кремневое ружьишко — только ишаку под хвост совать, вся от него возможная поэзия — девятнадцать тигров убил. Как мух! Свидетель Николай-Чудотворец. Палил бы и сейчас, но погиб безвременно от культуры.

— От культуры? — насторожился Жорж. — Что вы под этим разумеете, капитан?

— От культуры, — уверенно повторил капитан под одобрительные кивки товарищей. — Обыкновенной — и даже сверх того: высочайше, так сказать, утвержденного образца. Дело в том, изволите видеть, что в ознаменование его деятельности (исключительный, прямо надо сказать, был охотник: водил нашу команду охотничью — я ей командир — и по кабанам и по тиграм; обложит зверя — прямо-таки на блюде подает, такая стерва!) подарил ему батальон, по случаю девятнадцатого тигра, винтовку на замен его мултука. Доволен был Ахметка — сказом не сказать! «Сколько, — говорит, — тигров бил, всегда хотел промеж глаз стрелить: боялся — пуля не возьмет. Теперь возьмет: казенная!» И что бы вы думали! Недели не прошло — обложил тигра. Пошли. Идем. Я ему говорю: «Ну, твой на сей раз выстрел, Ахметка: винтовку обновить». Смеется: «Мой выстрел. Своего бога молил, твоего бога молил, смотри, что будет».

Он, сказать надо, и по религиозной части дошлый был, рассобачий сын. С отцом Георгием, священником нашим, прямо сказать, друзья. Батя и то смеялся: «По тигровому, — говорит, — делу нельзя иначе. По божественному разряду, говорит, требуется перестраховка».

Подняли тигра. Ну, зверь! Давний, надо думать, людоед. Шкура вся, как есть, облезлая, — смотреть не на что. У людоедов, знаете, шерсть облезает вся: на ковер ее — никоим способом. Такие тигры от охотника, извините, не бегают. Сразу же — хвост по камышу, прицел к прыжку. Ну да и Ахметка — без прозева: ка-ак резнет его из берданки, накоротке… пятнадцати шагов не было: свалился тигр как подкошенный. Рад Ахметка, кричит: «Видал ваше родия, как я ему голову дырил!» А в тот миг тигр-то наш как перевалится на брюхо — раз! Не успели мы и затворами щелкнуть — смял Ахметку. Грешен и я: метнул спервоначалу в сторону: показалось — на меня. А тут счет, прямо сказать, на секунды.

— Ушел тигр! — чуть руками не всплеснул Басов.

— Нет, уходить зачем: уйти не дали, — спокойно сказал, вновь приступая к ломтю с медом, штабс-капитан. — Убили тут же, на Ахметке. Да Ахмета-то, собачьего сына, он уже успел задрать: всю шкуру спустил с черепа. Так и бросили. А все винтовка — с мултуком, с некультурным, этого бы не случилось. Бил бы по-старому: по убойному месту, а тут форснул культурой, а от нее, извините, одно оглушение.

— Ну, ты опять о печальном, — томно проговорил приведший нас адъютант. — О людоеде, о культуре и прочем. Это и нам и гостям ни к чему.

— Верно, — поддержал кто-то с дальнего края стола.

— Отец командир! Время к закату, не пора ли к вечерней молитве строиться?

— Время, точно! — крикнул батальонный. — Господа офицеры!

По звуку команды офицеры мгновенно отставили стаканы с чаем и вытянулись.

— Срочно, лично, секретно! — скороговоркой пропел адъютант, держа руку у козырька неведомо как оказавшейся у него на голове фуражки. — Запросить господ офицеров Н-ского линейного стрелкового Его Величества батальона: простую зорю или зорю с церемонией?

— С церемонией, — подмигнул нам штабс-капитан, рассказывавший о тигре.

И все на разные голоса согласно подтвердили:

— С церемонией.

— Онипчук! — крикнул командир. — Готовь с церемонией.

— Слушаюсь, — отозвался голос из-за двери.

Офицеры поспешно стали снимать кителя. Адъютант, посвистывая, отстегнул, будто невзначай, шпору.

— Левченко, не лукавь! — погрозил ему пальцем батальонный.

— На тигра в шпорах не полагается, — начал было Левченко.

Но полковник неожиданно окрысился:

— Устав знаешь? Тебе зачем шпоры даны: перед барышнями хляскать? А боевой случай — так ты без шпор? На тигра — так без шпор? Посажу на гауптвахту!

— Позвольте, я не совсем понял: при чем тут, собственно, тигр? — осведомился вдруг забеспокоившийся Басов.

— Как при чем? Сейчас мы вам тигра покажем. В натуральную величину. На задних-с лапках!

— Да где же он у вас здесь? В клетке, что ли? Или… чучело?..

— Чу-чело!.. Ты слышишь, Левченко? — задавился хохотом штабс-капитан. — Живехонький, дорогой мой. Вы думали: зоря с церемонией, в боевом-то, в гвардейском, так сказать, стрелковом батальоне — это что? Трень-брень, шуточки? Тигр-с, сударь! Не видели, не слышали? Увидите! Кому первому идти, господа? Или гостям без конкурсу?

— Нет, зачем же? Надо поровну, по-товарищески. — Это — Фетисов.

— Правильно. Первое правило игры. Савельев, давай жребий.

Савельев, худенький поручик с хохолком, уже встряхивал в фуражке бумажные свернутые ярлычки. Онипчук, денщик, просунул голову в приотворенную дверь:

— Готово, вашбродь!

Мы, гости, все же тянули жребий первыми: бумажки оказались пустыми; за нами — офицеры, в порядке старшинства. Шли тоже пустышки. Наконец один из поручиков, развернув свою бумажку, кашлянул и прочитал:

— «Тигр».

— Твое счастье, Петруша. Пожалуйте, господа! — батальонный распахнул дверь в соседнюю комнату.

Мы вошли, невольно осматриваясь. Но в комнате ничего особенного не было; бросалось в глаза лишь отсутствие мебели. Только по самой середине белел накрытый длинной скатертью стол, обставленный стульями. Перед каждым стулом — рюмка водки; посередине стола, шеренгой, тарелки с закусками и хлебом: бутылок не было. У дверей, навытяжку, Онипчук и еще какой-то солдат: винтовки у ноги.