Но память обрушивается с новой силой.

Ночь. Совсем не такая, как вчера. Обе Луны прячутся за горизонтом. Так бывает крайне редко — ведь Большая слишком огромна, чтобы полностью исчезнуть с небосвода, но сейчас, разве что если долго присматриваться, можно разглядеть куцый бочок над самой листвой.

Темно.

Роми сидит, обхватив колени руками, на не таком уж и широком парапете, на самой верхней террасе. Стоит пошатнуться, и можно весело спикировать вниз, переломать себе руки-ноги и потом долго и скучно зализывать раны. Её трясет.

Атради нет необходимости понимать биологические процессы в организмах людей. Но для того чтобы понять, что всё плохо, не нужно быть специалистом.

Роми пытается разобраться в собственных ощущениях, мыслях, навалившихся неожиданных эмоциях. Прячется за простой вопрос: как кто-то, кому отмерено так мало, может отказаться от того, чтобы обмануть смерть? Но единственный результат всех размышлений — иррациональный страх не за себя.

— Я сказала всем, что последующие дни сама буду смотреть за Плешью. Возражающих не нашлось. Через три дня Алэй снова стоял передо мной. Он вспомнил всё и опять попросил вернуть его домой. Я опять попыталась его отговорить…

Они сидят на ступеньках, ведущих к пыльному трону. В центре все того же гигантского зала — Плешь так и будет представать в одном и том же виде.

— Ты была права.

— Я знала, что говорю. Ты силён.

— И от этого не избавиться?

— Предпочтешь смерть?

Алэй долго смотрит на неё. Будто спрашивает — что ей известно. Роми молчит в ответ. Она так и не сказала ему, что пошла следом, потому что тогда пришлось бы признаться, что сбежала. Что испугалась. Что никогда еще не верила в смерть так, как почему-то в тот день.

— Ты не понимаешь, Ромиль. Я в любом случае умру. Будь ты Ангелом, Встречающей, Смертью во плоти или бессмертной из другого мира — это всего лишь семантика. Суть не меняется. Ты — вестник, что меняет жизнь. Одна заканчивается, другая начинается. Иная. Бесконечная. Что это как не смерть?

— Но ведь ты остаёшься самим собой!

— Нет. Новым. Другим. Моя у меня будет только память. И вернуться к тому, что оставлю, к своей семье, своей жизни, я не смогу.

— Сможешь.

— Не стану, — Алэй качает головой.

— Это другое дело…

— Но тем не менее — тоже смерть. И это больно. Больнее, чем по-настоящему… Для них.

Он не знает, что известно Роми, но, видимо, предполагает, что гораздо больше, чем она говорит. Роми же не спешит признаваться, что уже выяснила всё об Иларе, девушке, на которой он женился чуть ли не сразу после школы. О его книгах, о брошенных увлечениях… Нет, конечно, не всё, только факты, которые почему-то кажутся не главным — и подобные мысли тоже непривычны.

— Значит, лучше совсем ничего?

— Я этого не говорил. Ты дашь мне время?

— Ты не послушалась? Неужели украла его у неё и приволокла на Тмиор? — Осуждающие нотки в голосе Миры мигом превратили образ Алэя в разноцветное конфетти. — А потом повторила то же самое с Ллэром?

— Я не крала… Я не… Что?

Мир, воссозданный из памяти, пропал. Роми снова сидела в комнате на пуфе рядом с Мирой. Но её частичка всё ещё была там, в воспоминаниях. На берегу и в Плеши. Всё ещё заново переживала то, что случилось века назад, всё ещё испытывала сбивающие с толку чувства, эмоции.

Она не крала его. Того, что случилось, она никогда не хотела, не просила, не могла представить, что так будет. Не смогла отказаться. Не понимала — почему должна?

Ровная, тягучая, бесконечная, во всем устраивавшая жизнь встала на дыбы водопадом чувств. Захватила, захлестнула, перевернула, заставила утонуть и выплыть иной. Почему-то захотелось рассказать Мире больше. Поделиться остальным. Показать, почему когда-то возможность привести Ллэра показалась ей единственным выходом.

Чтобы вернуться теперь не понадобилось особых усилий. Роми посмотрела на Миру сама сделала шаг навстречу её разуму, не задумываясь, к чему это приведёт…

Поначалу Мира услышала только голоса. Остальное — всего лишь размытые силуэты в призрачной дымке, похожей на густой туман. Но сомнений не возникало — перед ней Роми и Алэй. В Плеши. В очередной раз.

— … знаешь… Я был готов.

— Тебя не злило?

— Когда-то давно. Ещё в школе, когда поставили диагноз, когда прошёл отрицание и понял, что рано умру, то да. Злило. Ох, как злило… и подталкивало. Я мог… смог… Ты ведь сама знаешь!

— Знаю…

— А теперь я даже хотел бы.

— Как можно хотеть такое?

— Усталость и боль. Постоянная усталость и постоянная боль. Будто живёшь в коконе из иголок и надо ежесекундно напрягать все мышцы, чтоб не уколоться самому и не уколоть тех, кто рядом. Их — сложнее…

Слишком мало. Мира жаждала видеть, а не просто слышать. И вдруг, как на скале, что-то внутри проснулось, лишило воли. Подчинило. Не объясняя зачем, научило как.

— … поделись, откройся…

— Не могу.

— Можешь!

— Не хочу.

Первый шаг сделан. За вторым Мира почти перестала дышать, понимая — увидеть будет уже недостаточно. Снова мало. Картинки, слова не помогают разобраться, почувствовать… Необходимо стереть грань, суметь окунуться в чужие эмоции. И та, вторая, уже знакомая Мира внутри, знала, как это сделать.

Хрупкая преграда исчезла, позволяя снова проникнуть глубже в воспоминания. Слиться с ними, будто она сама — Роми.

Она протягивает Алэю руку. Его ладонь тёплая, сильная… Здесь, напоминает себе, только здесь.

Алэй ловит её взгляд, улыбается. Она понимает, что он действительно не хочет. Мог бы или нет — не играет роли. Алэй не хочет, точнее — боится. Она самоуверенно начинает давить. Лишь на миг пробивается через барьер, прикасается к его ощущениям. Этого оказывается достаточно. На мгновение глохнет, слепнет…

— За…чем?.. Я… — Роми начала задыхаться. Коктейль из острой, колючей боли, страха и желания всё прекратить передался и Мире, но она не подумала остановиться. Даже когда Роми удалось на миг захлопнуть дверцу в свою память, Мира надавила сильнее.

— Не сопротивляйся, так нам обеим будет только больнее, — тихо попросила она. — Покажи еще. Ты ведь хотела…

— …останусь.

Роми кивает, потому что на слова сил нет, потому что если бы Алэй ещё раз попросил вернуть его домой, вернуть его боли — она бы отказала и силой…

— Я ничего с Алэем не сделала. Мы… — прошептала Роми. — Мы сде… ла… ли друг с дру… гом… — последнее почти по слогам. — Не… дам… Нет…

Мира почувствовала, что Роми снова пытается вытолкнуть её из своего сознания. Отчаянно и безуспешно.

…тихий звон, мягкое прикосновение смеха… в самое ухо. Смех отражается от стен, чтобы заблудиться под потолком.

Горячие лапки бегущих по коже мурашек. Горячее дыхание…

— Ничего подобного, Рэм!

— Рэм?

— Да. Мне хочется так… Могу? Рэм… Если нет, только скажи, и я больше не…

— Пусть! — Роми прижимает палец к его губам, заставив замолчать. — Пусть…

Замолчали оба. Ей тогда казалось — маленькую вечность. Смотрели друг другу в глаза. Потом Алэй мягко поцеловал этот самый палец. Едва-едва коснулся…

Мира опустилась на колени. Замерла, пристально глядя в растерянные голубые глаза атради. И прежде чем она успела пошевелиться, обхватила её голову пальцами, сжала виски. В подушечки впились сотни острых шипов. Отчаянное сопротивление обожгло разум ледяным холодом, боль нарастала, пробегала волнами по всему телу, не давая дышать…

Мира была уверена — Роми чувствует тоже самое. Кажется, еще секунда, и они не смогут вытерпеть. Ещё миг, и обе истошно заорут, рухнут на пол, корчась в судорогах и жадно хватая ртом воздух. Но что-то внутри сильнее даже невыносимой боли. Что-то заставило продолжать. Стиснуть зубы, проглотить рвущийся наружу крик. Выдержать, чтобы позволить почувствовать, увидеть, осознать… Чтобы одна смогла поделиться, вторая — принять. Потому что по-другому не рассказать.