Вот ещё! Возмущение вскипает во мне, поднимается с глубин, ладони сжимаются в кулаки. Не хватало, чтобы меня обвинили в смерти Макса. Но я уверена, он выжил. И после такого трусливого поступка, сама не прочь найти его и прибить лично.

Доверенные смотрят на меня снисходительно. Здесь не все, не хватает Мастера Силлиона и Зелига. Эта сволочь – настоящий преступник, но перед Советом стою именно я.

– Дирижабль не принадлежал Аллидиону, – напоминаю на всякий случай. Доверенные недовольно косятся на меня, по толпе зрителей пробегает нервный шепоток. Люди, конечно, не знают, ведь эта информация всё из тех же записей. Так почему бы им не узнать? Пусть у меня нет доказательств, но есть пища для размышлений, которая может сыграть в мою пользу. – Зелиг и его команда выследили дирижабль-одиночку в окрестностях Аллидиона, сбили и захватили пилота в плен. Избили его и напоили белым ядом, который плохо влияет на память. Они хотели заставить его и всю обитель думать, будто чужак один из нас, чтобы учёный совет мог проводить над ним опыты.

Наступает тишина, все смотрят на меня с открытыми ртами.

– Враньё! – в толпе находится смельчак, но трудно понять кто именно это прокричал.

– А ты знал Макса с детства? – обращаюсь к загадочному смельчаку. – Или может, знал кто-то из вас?

Толпа начинает встревоженно переглядываться. Но никакого бунта не случается. Батья-Ир глядит зло.

– Разумеется, знали, – усмехается голос из Совета. – Но вернёмся к твоей проблеме.

– Нам известно про твой конфликт с Зелигом, – встревает другая маска. – И про твою богатую фантазию. Когда человека обвиняют, он скажет, что угодно для своей защиты.

Ну, конечно. Кто мне поверит? Народ снова переключает внимание на Совет. Кто-то поддакивает словам советников.

– Сейчас мы разбираем другое дело, – подхватывает Батья-Ир, её злой взгляд в мою сторону означает: «Я хотела по-хорошему, но будь по-твоему». – Демиурги пометили нашу сестру священным артефактом.

Меня сковывает холод. Толпа вновь начинает галдеть, после такого признания все вмиг забывают о чужаке. Батья-Ир знает своё дело, знает, как манипулировать толпой.

– Это означает, что за непослушание они призывают её к себе, в космический простор, – поясняет другая маска в узкую прорезь для рта. – Ей придётся лично возвратить артефакт. И сделать это в кратчайшие сроки, иначе, согласно Завету, город лишится стабильности. Совет полагает, что это может нас уничтожить.

– Воровка! Предательница! Осквернительница! – доносятся возгласы из толпы.

Я не разбираю, кто кричит, впадаю в ступор от слов советника. С одной стороны, звучит оправдано, с другой, непонятно, как можно разрушить целую обитель, город, созданный самими Демиургами, выкрутив одну лишь деталь, едва заметную гайку? И почему я лично должна вернуть им артефакт?

– Не дайте ей разрушить обитель! – снова орут из толпы.

Остальные взволнованно галдят. Да, всем известно про священные артефакты, но никто не представлял, на что они похожи, и никогда не видел божественных меток. Поэтому всем интересно, люди ждут продолжения, слова Верховного, но он мирно посапывает на подушках: старику всё равно, а значит, Совет поступит как захочет. Дурное предчувствие душит меня.

Помощник просит тишины. В тенистой аллее затих даже ветер. Кажется, будто трава, что выбилась из щели промеж плиток, застыла в ожидании зрелища.

– Мы не можем отрицать важность артефакта, – подтверждает Батья-Ир. – Мы вернём его на место.

– Разумеется, уважаемая Батья-Ир, – чуть ли не нараспев произносит одна из советниц в маске. – Пока соблюдаются древние законы аллидионской обители, а эккины не воруют дирижабли, наша культура процветает в мире и спокойствии.

Кто-то из Совета требует предъявить доказательство. Безымянные подводят меня к маскам, задирают оба рукава, снимают оковы, разматывают повязку. На левой руке сверкает неизменный шестигранный паразит. Порез – вчерашняя неудачная попытка избавиться от артефакта, успел зажить. Толпа шепчется, Безымянные и святоши из Совета удивлённо разевают рты, все, кроме Батьи-Ир. Та задумчиво откидывается на спинку кресла, словно знает больше остальных. Помощник между тем объясняет зрителям, что артефакт принадлежит Демиургам, является неотъемлемой частью Башни и столетиями охраняется Обаккинами. Поэтому им, простым смертным, его не покажут.

– Непосвящённым запрещено ступать на территорию Священной Башни и созерцать священные реликвии, – громко, чтобы перебить гул возмущённой толпы, заявляет маска из Совета. – Таково веление Демиургов, а нарушение его, это осквернение и святотатство, которое приводит к хаосу и смерти.

Толпа сразу затихает и маска продолжает, теперь обращаясь к Батье-Ир:

– Если у вас, кроме идеи о принуждении, нет других доводов, Совет готов принять решение согласно закону.

Мышцы напрягаются, я каменею. Совету не нужно долгих дискуссий, они всё решили, пока я сидела взаперти. А весь этот балаган на потеху публике. Ну и в назидание заодно. И всё же они вносят быструю поправку, пока Батья, наверное, с полминуты задумчиво глядит на меня, потом на спящего Верховного, затем кивает Совету. И я, выставленная перед всеми напоказ, как заспиртованный экспонат на полке в лаборатории, ожидаю своей участи. Неловко и неприятно будет потом, сейчас некуда деваться, и я мысленно отгораживаюсь от толпы, в глубине сознания сжимаюсь в маленький комок.

– Совет признаёт эккина угрозой Священной обители. Обвиняет в осквернении и святотатстве, – скрипит помощник Верховного с трибуны. – Но Совет благосклонен и дарует целые сутки – двадцать шесть часов на приготовления и моления. Священный артефакт вернётся к Создателям после принятия ритуального питья.

Меня словно ударили по голове. Я прирастаю к месту, смотрю на Совет, но ничего не вижу, от рокота голосов дрожит воздух, уши словно набиты ватой. Снимаю маску, не обращаю внимания на возгласы толпы, мне нужен воздух. Может, я всё неправильно поняла, это невозможно, не со мной.

Верховный спокойно посапывает на троне, не встревает и не перебивает, как это случалось прежде. Неразборчивый гул толпы скатывается на дно воронки амфитеатра вместе с неудачной попыткой швырнуть в меня гнилую капуру. Глухой звон гонга знаменует конец балагана. Я вздрагиваю и наблюдаю, как один из Безымянных несёт шкатулку и ставит перед Советом. На крышке обаккинский древний символ в виде четырёх перекрещенных линий: «чёрная смерть» – вот оно, ритуальное питьё. Гонг выбивает из меня способность ясно мыслить и чувствовать. Время останавливается. Этого не может быть, неужели лимит моего грехопадения настолько превышен? Я каменею и в ступоре таращусь на Совет, пытаясь услышать некое «но»: отмену, смягчение, опровержение, ведь я не первая забрела в Башню, и это не первый суд из-за осквернения святыни. Само собой, я ожидала чего угодно. Но яд! Совет молчит, встаёт с мест, расходится, а я жду до последнего и не верю, что этот флакончик для меня.

Плаваю в тумане. В голове не укладывается шкатулка с пузырьком, от приговора мозг готов взорваться. Будто всё сон или случилось с кем-то другим.

Таращусь на шкатулку. «Чёрная смерть» заставляет кровь стынуть в жилах в буквальном смысле. Убивает медленно, парализует тело, запирая сознание в неподвижной оболочке. Отделяет духовное от материального, будто хищная тварь, которая переваривает жертву изнутри. Святоши не марают рук, их хитрый ритуал заставляет приговорённого принять яд. Не может быть, чтобы всё закончилось вот так…

– Вас тут заперли! А за стеной настоящая жизнь! – ору я в толпу. Кто-то смеётся, кто-то хмурится. – Одумайтесь, идиоты!

Безымянные сёстры быстро являются на мои крики. Удушливая маска возвращается на лицо, и теперь орать невозможно. Оковы защёлкиваются на запястьях, и меня проталкивают через толпу, как упрямого барката. Сестра впереди, вторая замыкает строй, где-то позади мелькает Мирим, стараясь не отставать. Мы быстро шагаем сквозь расступающийся каскад аллидионцев, подметающий подолами балахонов идеально выточенные каменные ступени. Кто-то пытается протиснуться ко мне. Не вижу кто именно, в балахонах не понять, не знаю зачем, может, чтобы надавать мне тумаков. Его вряд ли подпустят. Зрители шарахаются, словно боятся подхватить несуществующую заразу. Всем понятно, осквернивший святыню нечист духом, всё равно, что заразен. И Совет ясно показал: впредь тот, кто нарушит правила, подцепит мою инфекцию и отправится следом в небытие.