Руки дрожат, бряцая оковами. Это кошмар. Пытаюсь успокоиться. Всего пятнадцать минут позора. Не помогает. Вдох-выдох. Смотрю вдаль, сквозь жужжащую толпу балахонов, стараясь сохранить остатки достоинства.

Представление начинается. Верховный Обаккин прибывает в паланкине, перебирается на высокий трон и утопает в подушках. Занавес справа открывает Совет Чёрных в балахонах священного чёрного цвета. Совет возглавляет Батья-Ир. Весь конклав в масках вроде моей, советникам не положено снимать деревянные личины во время заседаний. Слева – место защитника, Мастера Гиллада. Но его нет. Тревога прокатывается по телу ознобом. О чём не договорил Мирим, что случилось? Надеюсь, с ним всё в порядке.

Там-тамы вдруг замолкают, глухой «бам» заставляет вздрогнуть. Гонг предвещает начало спектакля и сотни взглядов устремляются к Верховному. Он поднимает тощую сухую руку. Шёпот постепенно стихает. Верховный здесь авторитет и голос Демиургов, его власть непоколебима. Вот и момент истины. Наступает гробовая тишина: только ветер шумит; играет с цветочными лепестками; кружит цвет голубой сапты; несёт его волной по двору, под ногами Совета Чёрных Обаккинов, по головам стремящихся в Верховные; задевает подолы балахонов вечно недовольных Матров, этих обаккинских лизоблюдов; быстро огибает Доверенных. Их всего шестеро, всегда только мужчины, и лишь они имеют доступ к свободе, потому их самомнения раздуты как большой воздушный шар, привязанный над сценой. Ветер гонит лепестки мимо уважаемых Мастеров и Наставников, огибает толпы наивных Безымянных сестёр и братьев, пролетает мимо эккинов вроде меня. И так, обогнув всю аллидионскую иерархию, от высших до низших, приползает к моим ногам, словно зверёк, отыскавший пристанище. Минутный танец вихря лепестков я наблюдаю целую вечность: время ожидания давно приняло форму бесконечной петли. И сейчас я на одном из её крутых поворотов. Помощник Верховного вещает со своего места, но его почти не слышно. Сердце выскакивает из груди. В ушах гул вперемешку с шумом крови, прилившей к вискам.

– Мастер Гиллад не сможет принять участие, – голос Батьи-Ир вдруг становится громче остальных. – Я буду представлять интересы бывшей воспитанницы.

Как? Почему? Нервный шепоток пробегает по рядам. Мне становится жарко, невозможно дышать. Без его помощи я обречена. Пытаюсь сорвать маску, но Безымянные бегут, чтобы поправить её и вернуть на место: пока рано, меня ещё не обвинили. Батья-Ир единственная из Совета кому разрешено показывать лицо. Она снимает маску и проходит на место защитника. Свита остаётся в стороне. Не знаю, какая защита выйдет из того, чья задача полностью противоположна: искать виновных. Но вот сюрприз. И тут я понимаю, всё дело в её репутации, ведь она, уважаемая глава Совета, не могла воспитать преступницу, так что защищать она собирается только себя. Мирим возле неё глядит взволнованно, и я понимаю, случилось что-то нехорошее. Хочется сбежать в лабораторию Мастера Гиллада, увидеть его за рабочим столом, среди тетрадей и склянок, но я окружена святошами, и они ни за что меня не пропустят.

Не сразу понимаю, что меня просят подойти к Верховному. Всего два шага, и я оказываюсь спиной к половине зрителей. Старик восседает выше всех, как настоящий правитель, и его объёмный наряд предназначен, чтобы сделать фигуру больше и важнее, только дед слишком стар и сух, и попросту тонет во всем этом фарсе, но делает это с достоинством. Помощник шепчет ему на ухо мою краткую биографию и вводит в курс дела, либо напоминает.

– Была в Башне, я помню, – устало отмахивается он от помощника, и я впервые слышу слабый старческий голос Верховного, и так близко вижу его морщинистое лицо. – Все дети любопытны. Даже профессию лекаря ты променяла на работу архивариуса. Хотела быть поближе к знаниям.

Он устало глядит из-под тяжёлых век двухсот пятидесятилетнего старика. Его кожа будто помялась и стекла, а сам он сморщился, словно высохший гриб. Голос тихий и слабый, и помощнику приходится громко за ним повторять.

– Вообще, я просилась в Доверенные, – старик пялится на меня, будто видит сквозь маску. – Ведь это единственный способ увидеть мир, который якобы погубила трагедия.

– Трагедия была. Это случилась давно, но мир не исцелился, – подтверждает Верховный. – Ты ведь уже взрослая, чтобы понимать, что людям нечего делать в этом гиблом месте.

Конечно, а ещё взрослая, чтобы понимать, особенно после появления Макса, что это лживая сказка. И я с трудом удерживаюсь, чтобы не сказать об этом вслух, но тогда меня лишат слова. Приходится обойтись намёками, но этого я не умею.

– Поэтому Доверенные проводят там столько времени? Поэтому они не посвящают женщин? – краем уха слышу, как возмущается толпа, и Совет уже обсуждает способ заткнуть мне рот.

– Женщины хрупки, а внешний мир опасен, – Верховный говорит так, словно сам в это верит. Неужели и его обводят вокруг пальца?

– Хрупки? Когда нужно таскать мешки и загонять баркатов, о хрупкости вы забываете, – гнев поднимается во мне, клокочет и плещется через край. Чувствую, как ногти впиваются в ладони.

Знаю, спорить с Верховным нельзя, могут выгнать и продолжить суд без меня, но, к счастью, он не придаёт значения.

– Ты же не собиралась сбежать? – он возвращается к главному вопросу.

– Собиралась, – признаюсь. Нет смысла увиливать или спорить.

Зрители перешептываются, возмущаются, потом замолкают и ждут реакции Верховного.

Помощник тихо объясняет ему, что я пыталась сбежать с чужаком, шепчет про тайный эксперимент по перевоспитанию дикаря с континента, а глаза старика закрываются, будто он слышал эту историю сто раз и теперь засыпает под надоевшую сказку. Но меня эта «сказка» возмущает. Ведь я случайно узнала из письма в кабинете Архивариуса, что святоши хотели изучить человека с континента, и поскольку сами не могли туда попасть, договорились с Доверенными. Те выбрали подопытного наугад, избили до полусмерти и привезли сюда, солгав, что нашли его таким.

– Прошу Совет учесть, – встревает Батья-Ир, – что моя бывшая подопечная не пошла бы на такое святотатство по собственной воле. Этот эккин, Макс, принудил её, заставил. Он был известным подстрекателем и нарушил все правила и запреты. Ему грозил ритуал «чёрной смерти».

Толпа ахает. За последнее время имя Макса слишком часто проскакивало в сплетнях. Ведь он, в попытках вернуть память, постоянно лез куда не следовало и громогласно получал за это.

– Эккин Макс ведь не на верёвке тащил вашу бывшую подопечную, – усмехается мужской голос, который я также не узнаю из-за его маски. – У неё был выбор. Совету известно, что вдвоём они нарушили много законов. Совет может их перечислить.

– Моя подопечная испытывала слабость перед этим молодым человеком, – Батья-Ир поднимается с места защитника и подходит к Совету. – А когда подобное случается, мало кто из нас способен владеть собой. Вот и ею управляли чувства, эмоции. Она всего лишь хотела помочь ему, наставить на путь истинный, вразумить, спасти…

– Мы знаем, – перебивает тот же незнакомый голос, – она уже пыталась наставить его в палате Совета и в покоях Верховного. Однако её наставления никак не помогли.

– Стремление помогать другим – качество, которое мы воспитываем с детства, – возражает моя защитница. – На этом основано наше общество.

Не ожидала, что она так ловко всё вывернет, словно заступается за мою честь. Хочется ей верить. Но наши отношения всегда были натянутыми, и это только кажется, что она решила встать на мою сторону. Батья-Ир лишь выгораживает собственную репутацию воспитателя. Она должна подтвердить, что достойна звания главной советницы.

– Совет учтёт ваше замечание. Давайте продолжим, – торопит одна из масок.

Верховный, кажется, дремлет, и никто не пытается его разбудить. Потому что вмешательство в покой Верховного противозаконно.

– Она помогла другому эккину забраться в священную Башню и украсть дирижабль, – продолжает другой голос из Совета. – Обитель лишилась ценного имущества. Доверенные не нашли беглеца или его останков, они думают, что он не выжил. И ваша подопечная может оказаться причастной к его смерти.