Шурка задумался.

– Когда придут?

– Наверняка перед танцами в клубе, часов в восемь.

– Хорошо, я сам приду с ружьем.

– Не обманешь?

– Слово даю.

У Шурки созрел план. Весь его опыт общения с охотниками, взрослыми, которые, не сговариваясь, доверяли ему иметь свое ружье, говорил ему, что нельзя делать того, о чем просил Мишка. И он нашел, как ему показалось, выход.

Придя домой, он взял два заряженных патрона, выковыряв бумажные пыжи и вытряхнув дробь, пошел на кухню. Насыпав на ладони из стеклянной поллитровой банки соли, внимательно осмотрел серый бугорок на свету и остался недоволен: соль была мелкая, и не верилось, что она может заменить дробь в патроне. Высыпая соль обратно в банку, споткнулся взглядом о мешочек с пшеном. Это и было то, что нужно. «Конечно, я стрелять не буду, – успокаивал себя Шурка, – если уж на самую крайность, то в воздух».

…Он подошел к дому Лашманкиных в половине восьмого вечера.

– Вот здорово, – ликовал Мишка, – я всегда тебя считал мировым парнем!

– Я стрелять в людей не буду, – возбужденно сказал Шурка.

– Да и не надо, пальнем поверх голов и то хорошо.

Трое подростков появились с дальнего порядка улицы и шли уверенно и нагло.

– Они, – возбужденно сказал Мишка, – я прятаться не буду, – нельзя, а ты встань за плетень и пригнись.

Шурка зашел за плетень, отделявший двор от огорода, потоптался и присел за кустом сирени.

Во двор они вошли с форсом. Чивер, его Шурка сразу определил по нагловатой ухмылке и по тому, как заискивающе вели себя перед ним двое остальных, с ходу поддел консервную банку у входа, и она, сделав вираж, опустилась едва ли не на голову Шурки.

– Конец тебе, Мишка, – сказал тот, что был ближе к сирени, – сейчас козлиную смерть тебе будем делать. Не принес Гривуна, пеняй на себя.

Шурка видел, как побледнел его приятель, но остался стоять на месте. Страшная эта штука – козлиная смерть. Ее делали обычно так: двое держали провинившегося, а третий указательными пальцами с двух сторон начинал как шилом давить за ушами прямо за мочкой, в углублении. Чем сильнее жмут, тем нестерпимее боль.

– Неси Гривуна – и делу конец, – по-хозяйски сказал Чивер. – Некогда нам рассусоливать, колготу разводить. Он это не любит.

Чивер сказал «он», и от этого тень где-то живущего на том конце села Будуара стала угрожающе большой.

– Гривуна нет, – твердо сказал Мишка.

– Где он, говори! – почти по-военному, властно сказал Чивер и в один ловкий прыжок оказался вплотную с Мишкой, мгновенно заломив ему правую руку за спину.

– Ребя, вали его саманную голубятню, чего цацкаться, хватит ему люсить!

Шурка выскочил из-за сирени, положил одностволку на плетень и скомандовал:

– Отпусти Мишку!

– Еще чего? А хо-хо не хе-хе?

– Стрелять буду, – возбужденно выкрикнул Шурка.

– Кишка тонка стрелять, – сказал Чивер и выставил впереди себя Мишку.

– По ногам жахну, – подтвердил Шурка и, взведя курок, направил ружье на того самого, который обещал козлиную смерть. Глаза их встретились.

– Чивер, он пальнет – это точно, – взвизгнул тот, затравленно оглядываясь на калитку, – Ладно, кина не будет, – оттолкнув от себя Мишку, сказал Чивер, – но не попадайтесь теперь на глаза!

Когда они скрылись за калиткой, подошедший к плетню Мишка сказал, кивнув в сторону Чивера:

– Отошла коту масленица, екорный бабай!

– А что это такое?

– Что? – не понял тот.

– Ну, екорный бабай.

– А я откуда знаю? Так Бедуар говорит, – ответил Мишка, и они оба расхохотались.

Когда смех прошел, Шурка спросил:

– А что это за голубь – Гривун?

– Ты не знаешь? – удивился Мишка.

– Нет.

– Гривун – это чистобелый голубь. Такую породу вывел еще граф Орлов. Он очень красивый, На загривке треугольник коричневого либо красного цвета. У моего коричневый.

– Ты это все не придумал? – засомневался Шурка.

– Да ты что, обижаешь, я тебе его покажу, только чуть позже.

Ладно?

– Ладно, – согласился Шурка.

…Оба они понимали, что на этом дело не кончится. Быть им битыми и жестоко. Но все обошлось как-то по-странному просто. Через неделю, собравшись на рыбалку, они пошли на Приказное озеро за червями. На Приказное можно идти двумя путями: мимо школы и вдоль магазинов, где слева от продмага стоит пивнушка. Вот этой, мимо магазинов, дорогой они и двинули. Когда до пивного ларька оставалось метров пять, от него отделились три фигуры.

– Что делать, Коваль?

– Поздно, иди как шли.

– Стоп, команда! – сказал неожиданно звонким голосом Будуар.

Они продолжали путь. Шурка бросил взгляд на ларек, у которого стоявшие парни заинтересованно стали смотреть на происходящее.

Остановившись, Шурка краем глаза заметил, как Мишка отстегнул с пояса широкий ремень с тяжелой бляхой. «Ни к чему это, – успел подумать он, – даже смешно».

Чивер выскочил вперед, но его остановил Будуар.

– Погодь, – отстранив его рукой, сказал он. – Кто был с ружьем?

– Ну я, – выдохнул Шурка и почувствовал, как задрожали руки.

– Стрельнул бы тогда?

– Не знаю, – овладев собой, ответил Шурка. – Как бы дело пошло, так я и сделал бы.

– Ишь ты какой, не ожидал, – сказал Будуар, покосившись на толпу у пивнушки, куда подошел бойкий Петька Стрепеток в окружении трех рослых парней из Золотого конца. Со Стрепетком Шурка в прошлом году был на сенокосе в одной артели. Тот зорко глянул на Шурку, потом на Будуара и вмиг понял, что происходит.

– Коваль, привет, пиво пьем?

– Нет, – неуверенно ответил Шурка.

– Правильно делаешь, а мы вот жахнем по парочке кружек. А ты, Будуар? Пошалберничаем? Стервецы, – обратился он к своим приятелям, – занимаем очередь!

И подошел в самое ее начало, «стервецы» последовали за ним.

– Будуар, пиво у Пупчихи киснет, не тяни.

«Вот где талант пропадает, – подумалось Шурке, – его бы к нам в драмкружок к Валентине Яковлевне. Как он ласково пугает этих дуроломов!»

– Чивер! – властно, по-хозяйски произнес вожачок Будуар.

– Я, – откликнулся на все готовый его подручный.

Будуар выдержал глубокомысленную паузу и изрек:

– Ты этих ребят не трожь и своим скажи.

Он еще раз осмотрел с ног до головы подростков и сказал с особым значением, чтобы слышали у пивнушки:

– Это наша смена!

И отошел довольный собой. За ним игриво зашагал Чивер, припевая:

«Он вошел в ресторанчик чекулдыкнул стаканчик и велел всех ребят напоить».

– Ничего себе оценили нас, – хихикнул неуверенно Мишка, когда они уже копали червей. – Кто мы теперь с тобой?

– Будуарчики! – ответил Шурка, не задумываясь.

Им почему-то вдруг стало весело. Мишка притворно упал на зеленую кочку и дурашливо завопил:

– Ой, держите меня, а то упаду. О кочкарник ушибусь.

Он умел шумно радоваться. Шурке это нравилось.

С тех пор как Шуркина мать устроилась уборщицей в клуб, а вернее, в РДК – районный Дом культуры, забот прибавилось. Помещение большое, и хлопот с ним немало.

На его долю выпало помогать матери: поздно вечером, после сеансов, подметать полы в большом зале, перед тем как она их будет мыть. В слякотную погоду грязи на полу под сиденьями невпроворот и ее трудно выметать, так как все ряды кресел крепко прибиты к полу.

Еще досаднее Шурке выметать шелуху от семечек, которой иногда набирается почти полное ведро. Особенно, если сдвоенные сеансы в 19–00 и 21–00. Шурка не понимал, как можно во время киносеанса грызть семечки. И не от того, что ему приходилось выметать шелуху или он считал это некультурным. Просто, сидя в зале, он ни о чем не думал, кроме действия не экране. Для него неинтересного кино не было.

Кино для Шурки – чудо, к которому он привыкнуть не мог.

Вчера вечером был двухсерийный фильм, поэтому с утра у Шурки работы достаточно. В фойе, как обычно, было несколько человек: кто пиликал на баяне, кто смотрел подшивки журнала «Сельская жизнь», кто просто не знал, куда себя деть. Шурка помнил, что должна быть репетиция духового оркестра, поэтому решил быстренько выполнить свои обязанности и послушать музыку. Он взял ведро с веником и вошел в полутемный зал.