Деревце выросло стройное, красивое, со множеством блестящих молодых веток, с кудрявой кроной, в которой с утра до вечера шелестел добрый старый ветер, а сто молодых ветров играли на ста серебряных дудках.

Ночь была тихая. Горы спали. На небе светили звезды. Спал в большой пещере и добрый старый ветер. Только внизу, у подножия горы, негромко пела горная речка, шумела по камням, спускаясь ниже, ниже, — торопилась на равнину. Надо было напоить хлеба, люцерну, яблоневые сады, виноградники, бахчу…

Рано утром закуковала кукушка на ветке старого бука — разбудила горы. Проснулся добрый старый ветер, потянулся от одной опушки леса до другой, глубоко вздохнул.

Начал спускаться с гор по папоротнику и зелёной герани к рощице, где стояла молодая грушка. В небе сияло золотое солнце. Два белых голубя летели от села, возвращались в рощу.

Согрелись ветви груши, раскрылись густые гроздья бутонов. Молодая груша покрылась белыми цветами, стала похожа на облачко. Тогда груша поняла, что она красавица. Осмотрела рощу, — нигде вокруг не видно деревца в таком красивом наряде. И так ей стало радостно, что захотелось заговорить.

В этом нет ничего удивительного. Все деревья, травы, цветы, птицы, букашки, пчелки, муравьи испокон веку умеют говорить — каждый на своём языке. Понимают они друг друга или нет, я не знаю. Но добрый старый ветер понимает их. Он останавливается возле каждого, слушает, кто о чём говорит, о чём мечтает, чего боится. Иногда прошепчет ласковое слово, а то укорит или даст мудрый совет. Все знают его, любят и побаиваются. Когда ветер разгневается и начнёт бушевать, — удержу ему нет.

Молодой груше захотелось говорить, и она заговорила.

Ветер послушал её, шепнул ласковое слово, погладил — понял деревце.

Что же сказала ему груша?

Я сидел на камне у опушки и смотрел на цветущее деревце. Оно стояло в белом наряде, как девочка, одетая на праздник: в белой блузке, белой юбочке, белой шапочке, белых варежках. Смотрел и радовался. Тут прилетел ветер и шепнул мне на ухо, что сказала ему молодая грушка:

— Она хочет вырасти ещё выше, выше рощи, чтобы все, и прежде всего солнце, увидели, как она красива. Она хочет стать ещё наряднее, хочет, чтобы на ней расцвели белые цветы, такие, каких нигде на свете больше нет.

И чтобы эти цветы светили днем и ночью, как звёзды. Ярче, больше, сильнее звёзд!

Чтобы все дивились, радовались ей, любили её, чтобы краше неё не было во всей роще, во всех горах, на всей земле, от востока до запада, от севера до юга…

Добрый старый ветер решил выполнить желание груши. Поднялся над рощей — на локоть, на два локтя, на сто локтей. Посмотрел в одну сторону, в другую. Пошел гулять от одного конца гор до другого, от Зелёных гор до Синих гор. Поползли тут серые туманы и чёрные тучи. Потянуло холодом. Листья зашептались. Птицы смолкли. Букашки попрятались под листья. Два белых голубя притаились под стрехой крайнего дома в селе, что стояло у подножия гор. И пошёл дождь. Он шёл день и ночь, роща отсырела, как губка, намокли птичьи крылья, промокли букашки, одним муравьям было сухо — они сидели в муравьиных домиках из сухих иголок.

А как же груша?

Её ветки поникли от дождя, цветы закрылись, съёжились. Испугалась груша, заплакала.

С цветов, с листьев, с веток потекли крупные слёзы: одна… две… тысяча…

— Что же теперь будет со мной! — плакала груша. — Где мой белый наряд? Я вся промокла!

А слёзы текли ручьями по блестящей коре, сбегали к корням, уходили в землю.

— Ох, я скоро захлебнусь! Пропала я, пропала моя красота! — горевала молодая груша.

На её ветке пряталась от дождя голубая синичка с жёлтой шейкой и чёрным хвостиком. Жалко стало синичке грушу.

— Тинь-тинь-тинь! Чего плачешь, чего плачешь?

— Погибаю, синичка! Как мне жить без наряда, без красоты! Лучше умереть, лучше покинуть жестокий мир…

Добрый старый ветер был поблизости, он гулял по роще, бродил по мокрым травам, по намокшим мхам. Ветер услышал жалобы груши. Улыбнулся и сказал самому себе:

— Молодо-зелено… всего боится, даже собственной тени!

Потянулся добрый старый ветер — от одного конца гор до другого, от Зелёных гор до Синих гор. Начал дуть во всю мочь, разогнал тучи. Убежали они за Зелёные горы, за Синие горы. Показалось чистое небо — высокое, голубое-голубое — голубее и глубже горного озера. Солнце согрело горы, рощицу, молодую грушу. Стало тепло. В лесу запели птицы.

Два белых голубя поднялись высоко в небо. Букашки и муравьишки снова выползли на белый свет.

— Как хорошо! — засмеялась сквозь слёзы молодая груша. — Как светло, как тепло!

Её бутоны раскрылись. Крупные белые цветы засверкали на солнце — они были светлее звёзд, крупнее звёзд, как и хотела груша. Её белая крона поднялась выше рощи. Посмотрела груша вверх, посмотрела вниз. Поглядела на солнце. Ах, как она выросла — на целую пядь, на целые две пяди!

— Что это? — воскликнула молодая груша.

— Я стала и выше, и красивее! От одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих гор нет дерева краше меня! На всей земле нет меня краше!

А старый добрый ветер, довольный, что порадовал молодую грушу, снова зашептался с её белой кроной, а с гор спустились сто молодых ветров, зашептались с её цветами, заиграли во сто серебряных дудок с медовыми голосами…

Жили-были пятеро братьев. Четверо старших были рослые и статные, а пятый — невеличка, ростом с тыковку. Вот его и прозвали Тыковкой. И так ему это прозвище подошло, что никто и не помнил, какое у него имя.

Однажды старшие братья сказали:

— Нас ждёт долгий путь. В пути нам встретится много людей. Зачем нам Тыковка, из-за него нас все поднимут на смех. Оставим его дома и пойдём вчетвером — мы друг другу под стать.

И не взяли младшего брата.

Шли они, шли и подошли к глубокой реке. Старший брат усмехнулся и говорит:

— Вот видите, будь с нами Тыковка, пришлось бы переносить его на руках.

На следующий вечер вошли они в густой лес. Второй брат сказал:

— Будь с нами сейчас Тыковка, он бы заплутался в чаще. Долгая дорога — удел рослых да сильных.

Кончился лес, стали они взбираться в гору по большим валунам. Третий брат не выдержал и говорит:

— Хорошо, что Тыковка остался дома. Не то пришлось бы нам его на спине тащить через валуны.

Шли они дальше, шли и сбились с дороги. Вокруг — широкое поле. Всюду, докуда глаз хватает, только трава колышется да кусты шелестят. Ни холмика, ни высотки, с которой можно оглядеть окрестности. Стоит среди поля тонкое деревце, но ни один из братьев не смог залезть на него: взберётся до середины, деревце прогнётся, и он свалится. Тогда четвёртый брат сказал:

— Этому деревцу не выдержать рослого да сильного. Только Тыковка мог бы забраться на его вершину и отыскать дорогу. Надо было взять его с собой. Неправильно мы поступили!

— Неправильно мы поступили! — ответили остальные братья и виновато опустили головы.

Девочка Марийка заболела. Целыми днями лежала в кровати и даже в окно не смотрела. Долго болела Марийка. Соскучилась по деревьям по жёлтым тюльпанам и пёстрым бабочкам и заплакала. Увидело её слёзы солнце — солнце ведь с высоты всё видит. Спустилось к дому и постучало в окошко.

— Кто стучит?

— Это я, — ответило солнце.

— Что ты хочешь?

— Пусти меня к себе.

— Зачем?

— Станем с тобой разговаривать. Открой окно!

— Мама будет ругаться!

— Не будет, она мне разрешила.

Толкнуло солнце раму, вошло в комнату, заблестело, засияло. Село на подушку рядом с Марийкой и рассмеялось радостно.