— Не пугайтесь, — вполголоса прибавила она. — После воспаления мозга она стала необычайно впечатлительна. Но на этот раз, по правде сказать, и было от чего. Видите, она уже приходит в себя.

Аврора раскрыла глаза, в которых выражалось удивление. Она увидела нас обоих, склонившихся над ней, вспомнила всё. Во взгляде моём светилось, должно быть, невероятное беспокойство. Она улыбнулась и протянула мне руку, которую я покрыл поцелуями.

— Простите, дети, что я так напугала вас, — прошептала она. — Моя добрая Мелузина, ты всегда на своём посту, когда это нужно, и вы, друг, спасибо.

— Вы не сердитесь на меня? — умоляющим голосом произнёс я.

Она покачала головой.

— Мелузина, распорядись; он будет завтракать с нами.

Приглашение к столу было у Авроры знаком небывалой милости. Одна Мелузина удостаивалась дотоле этого. Я не преминул очень скоро тяжело познать на себе цену такой великой чести. Пока же я увидал в ней новое доказательство важности моего разоблачения.

Вы, наверное, думаете, что на завтраке этом отразились только что происшедшие события. Ничего подобного; оживление Авроры, хотя и несколько искусственное, одушевляло его до конца. Всё время говорила она о другом. Я восхищался её умением владеть собой, тем более, что я был хранителем тайны, достаточной для того, чтобы отнять у человека всякое самообладание. В этот момент, чувствуя, что назревают чрезвычайно серьёзные события, я был полон радостным сознанием того, что я сумел сделать себя необходимым принцессе, пять месяцев тому назад даже ещё не знавшей о моём существовании.

Когда стали подавать кофе, Мелузина поднялась.

— Куда ты? — спросила великая герцогиня.

— Я хочу сказать, что вы не поедете днём с визитами, — ответила та.

— Ты ошибаешься, — с улыбкой возразила Аврора. — Предупреди, напротив, что автомобиль должен быть подан не к пяти, а к четырём часам.

— К четырём часам?

— Да, потому что я хочу несколько отдохнуть перед тем, как в полночь прийти к вам, — обратилась она ко мне.

Мы с Мелузиной только посмотрели на неё.

— Это удивляет вас, — продолжала она. — Но считаете вы, да или нет, важным то, что вы мне сообщили? Я думаю вот что: у одного человека может быть галлюцинация. У двоих — это гораздо менее вероятно. В полночь, друг, я постучусь у вашей двери. Настанет момент показать мне ваше уменье обращаться с секретными замками. Решено, не правда ли? А теперь ступай, моя Мелузина, распорядись, чтобы автомобиль был готов к четырём часам, ведь я вот уже два раза откладывала визит к этой доброй бургомистерше Лаутенбурга. Я не обману её в третий раз.

Приказание это было отдано таким непреклонным тоном, что Мелузина вышла, бросив мне, впрочем, долгий умоляющий взгляд.

— Бедняжка, — сказала великая герцогиня, — этим взглядом она поручает меня вам. Что бы там ни было, решено, не правда ли, в полночь.

— Я исполню, — с твердостью произнёс я, — то, что Вы прикажете мне. Я не только понимаю вас, я вполне с вами согласен. Позвольте мне только обратить ваше внимание на два обстоятельства: во-первых, гораздо разумнее будет, если я приду за вами вместо того, чтобы подвергать вас риску встретиться с кем-нибудь в коридорах замка; а, во-вторых, в полночь замок обходит дозор, он может явиться несколько ранее, а я предпочёл бы исключить всякую возможность помехи в предприятии, столь сложном, как наше.

— Верно, — сказала она, — как же тогда?

— Тогда, с вашего позволения, я буду здесь в половине одиннадцатого. Нам за глаза хватит одного часа. А м-ль фон Граффенфрид, которая останется в ваших апартаментах, будет поручено соответствующим образом принимать докучливых посетителей.

Она улыбнулась.

— Если вы намекаете на Гагена, злопамятный насмешник, то я могу сообщить вам, что он приглашён сегодня вечером к себе в клуб, на одну из тех попоек, ради которых всякий добрый немец пожертвует даже Лорелеей.

— Гаген или кто другой, — несколько задетый ответил я, — лучше предусмотреть все неожиданности.

— Вы правы, — серьёзно заметила она. — Так в половине одиннадцатого я буду ждать вас.

Когда после обеда я вернулся к себе комнату, мне показалось, что время идти к великой герцогине не настанет никогда.

Пробило, наконец, десять часов, потом четверть одиннадцатого. Я потихоньку спустился и заглянул в дверь библиотеки. Какое счастье! В ней было темно. Если бы Киру Бекку пришла в голову несчастная мысль работать там в этот вечер, все наши планы рухнули бы.

Пробило половину одиннадцатого, мне достаточно было двух минут для того, чтобы пройти через сад. Я не опаздывал.

Я открыл дверь, ведущую в парк. Свежий воздух благотворно на меня подействовал.

Запирая дверь, я вздрогнул; чья-то рука легла на моё плечо.

И в то же время чей-то голос произнёс:

— Господин Виньерт. Поистине, я очень рад встретить вас!

То был лейтенант Гаген.

Ночь стояла тёмная и мы не могли видеть друг друга. Но мне показалось, что рука, положенная им мне на плечо, слегка дрожала. Всё моё самообладание вернулось разом ко мне.

— Я думал, что вы в клубе, — сказал я.

— Я собирался туда, — ответил он. — Иногда приходится менять свои намерения. А и вы ведь тоже собирались, наверное, провести всю ночь за работой в своей комнате. А между тем вы здесь.

— Сегодня так душно, — сказал я. — Мне захотелось немного освежиться в саду.

— Я полагаю, в таком случае, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я сопровождал вас в вашей прогулке.

На этот раз я различил в его тоне столько дерзкой иронии, что мне пришлось играть с ним в открытую.

— Признавая всю любезность вашего предложения, господин лейтенант, не скрою всё же от вас, что я предпочитаю остаться один.

— Совсем один? — с издевательством произнёс он.

Пробило три четверти, и это привело меня в ярость. Неужели этот болван испортит всё?

— Что вы хотите сказать? — с раздражением спросил я. Я понимал, что он старается вывести меня из себя.

— Господин профессор, — сказал он, — у нас в Германии существует священная вещь. Наше честное слово. Хочется верить, что оно есть и во Франции. Я оставлю вас в покое. Но только сперва можете ли вы дать мне честное слово в том, что сегодня вечером у вас не назначено свидание с великой герцогиней Авророй?

Я вздрогнул. До какого предела было известно этому человеку всё происходящее? Но я и на этот раз сдержал себя.

— Господин фон Гаген, один из ваших романистов, некий Бейерлейн, написал очень плохой роман "Отступление". И мы с вами разыгрываем сейчас самую нелепую сцену этого романа, с тою только разницей, что дело идёт не о дочери старшего вахмистра, а о великой герцогине Лаутенбург-Детмольдской. И меня удивляет…

— Я это знаю, — хриплым голосом произнёс он. — Потому-то я и хочу…

— Чего вы хотите, говорите. Покончим с этим.

— Убить вас, господин профессор.

— За что же, скажите, пожалуйста?

— За то, что вы её любите, и за то…

У него вырвалось рыдание, у этого красного гусара. Рука его, лежавшая на моей, страшно задрожала.

— За то?

— За то, что она любит вас.

Мне стало его почти жалко. Но там великая герцогиня ждала меня.

— Я к вашим услугам, милостивый государь, когда вам будет угодно, начиная с завтрашнего дня, — сказал я.

— С завтрашнего дня, — с горечью повторил он. — Так вы думаете, что я пущу вас к ней? Ведь она ждёт вас: вы мне не ответили на мой вопрос. Нет, милостивый государь, нет. Сейчас.

Это было уже слишком. С невероятной силой я выдернул руку и оттолкнул его так, что он ударился о стену.

Он обнажил саблю.

Мне ничего не стоило вырвать её у него из рук и отличнейшим образом обратить её против него. Но я мог поранить себя. Во всяком случае, произошёл бы шум, скандал. Этого нельзя было допустить.

— Господин фон Гаген, — шёпотом сказал я. — Выслушайте меня. Чтобы говорить со мною так, чтобы искать со мною ссоры, вы сами, я понимаю это, должны любить великую герцогиню.