— Он скажет, и даже четыре слова, если надо, — сказала Ательстана. — Я об этом позабочусь. Вы получите ваш паспорт.

И она подлила шампанского в бокал Марусе.

— Благодарю вас, мадам, но, извините, мне надо идти. Сейчас мой номер.

Через пять минут Маруся появилась на эстраде. Казалось, в этот вечер какая-то лихорадка овладела ею. Она чудесно исполнила два своих восточных танца.

Ательстана не спускала с нее глаз.

— Забавная девочка! — сказала она. — Какие у нее смешные рыжие кудряшки. Ты ее…

— Нет, — ответил я почти грубо.

— Не сердись. Она, однако, с тобой на "ты".

— Говорю тебе: нет.

— Это не упрек, потому что — еще раз — она прехорошенькая!

Скоро мы встали, чтобы уйти. На пороге графиня Орлова остановилась, чтобы обменяться несколькими словами с одним красавцем лейтенантом, у которого на кепи чернела лента драгунских офицеров.

В ту же минуту Маруся опять появилась на террасе. Она схватила меня за руку.

— Не приходи больше никогда с этой женщиной, — шепнула она. — Я ее боюсь! Мне хотелось выплеснуть шампанское ей в лицо…

— Значит, — сказал лейтенант Пфейфер, — полковник Маре прибудет сегодня на "Ламартине"?

Восемь дней моего отпуска только что кончились. Накануне я занял свое место в общей столовой.

— А когда он вступает в должность?

— Послезавтра, — коротко ответил я. — Генерал Приэр уезжает на том же пароходе.

— Ты знаешь Маре? — спросил меня Рош.

— Нет, но много слышал о нем. Воцарилось молчание. Наконец Рош сказал:

— Тоже сума переметная!

— Вы не имеете права говорить так о полковнике Маре, — сказал капитан Лемерсье, который всегда защищал начальников. — Его заслуги во время войны неисчислимы, и…

— Типичный карьерист, — сказал капитан Модюи.

— Против вас, Модюи, — сказал, смеясь, Лемерсье, — против вас я заявляю отвод! Слишком хорошо известно, почему вы его не любите.

— Вот как! Потому что он бухнул мне четыре дня ареста? Ну так что ж? Эго не лишает меня права сказать, что он…

— Будьте справедливы. Спросите у тех, которые сражались в Киликии на Тавре. Они вам скажут…

— Я не оспариваю ни его способностей, ни его храбрости. Но на чем я настаиваю, на чем никто не помешает мне настаивать, так это на том, что он принадлежит к самой отвратительной для меня породе: к офицерам-политиканам.

— Думаю, — важно сказал лейтенант Пфейфер, у которого была способность резюмировать разногласия одним глубокомысленным словом, — думаю, что капитану Домэвру выгоднее было бы оставаться под начальством генерала Приэра.

Я думал то же самое. Я был даже в этом вполне убежден.

Генерал Приэр отплыл в пятницу. С сердцем, полным бесконечной тоски, я смотрел на уносивший его пароход. Накануне он представил меня моему новому начальнику, со словами, глубоко меня тронувшими.

На следующий день я пришел в свое бюро, как и всегда, к девяти часам.

— Капитан, — сказал курьер, — полковник спрашивал вас уже два раза.

Я вошел в его кабинет в дурном расположении. Занятия начинались у нас в девять часов. Я решил немедленно ответить на первое же замечание. Но он не сделал мне никакого замечания.

Это был человек среднего роста, с острым взглядом, в пенсне, благодаря которому он мог незаметно рассматривать людей. У него были маленькие рыжеватые усы.

— Садитесь, — сказал он.

На столе, рядом с открытым и почти пустым несгораемым шкафом, лежала целая груда бумаг. Видно было, что, приехав рано утром, он успел уже просмотреть половину из них.

— Кроме некоторых пунктов касательно классификации, которые мы, впрочем, обсудим сообща, — сказал он, отчеканивая слова, — я счастлив поздравить вас: дела находятся в отличном состоянии. Позвольте мне особо высказать вам похвалу за это. — И он показал мне мою работу о бедуинских шейхах. — Это просто замечательно! — Он отчеканил: — За-ме-ча-тель-но.

Я поклонился.

— Вы не женаты?

— Нет, г-н полковник.

— Жених, может быть?

Я сделал слабый жест отрицания. Он рассматривал бумаги. Казалось, он думал уже о другом.

— Я предвижу, — сказал он, — что один или два месяца, пока я не войду в курс дел, вы будете настоящим начальником отдела. Я очень рассчитываю на вас, очень… Я буду вашим учеником — учеником, которым, надеюсь, вы будете довольны. И потом, у вас есть преимущество передо мной: вы знаете пустыню, вы говорите по-арабски. Большое, огромное преимущество.

Он продолжал перелистывать бумаги.

— Я вас не удерживаю. Можете распоряжаться вашим временем в делах службы по своему усмотрению, — совершенно так же, как при генерале Приэре.

Я был уже на пороге комнаты, когда он подозвал меня обратно:

— Кстати, где вы живете? Я назвал.

— Хорошо, — сказал он, записывая адрес. — В случае, — впрочем, маловероятном, — если бы вы понадобились мне ночью, я хочу знать, где вас найти. Для моего личного спокойствия, — понимаете?

Летний сезон заканчивался. Дни уменьшались с головокружительной быстротой. Сидя по вечерам на террасе отеля "Бельведер" в ожидании Ательстаны, я наблюдал, как уходит лето: сегодня я не мог уже прочитать газету, которую накануне, на этом же самом месте, в это же время, минута в минуту, читал без всякого труда. Кепи понемногу сменяли летние шлемы. Каждый день запиралась какая-нибудь вилла. Бейрут все больше и больше погружался в серый туман, и мне казалось, что весь этот осенний туман вливается мне в сердце.

Наше ведомство должно было возвратиться в Бейрут 14 октября.

Чтобы закончить весело этот летний сезон, графиня Орлова решила дать 13-го большой костюмированный бал в Калаат-Эль-Тахаре. Скоро в Софаре, Алее и Бейруте не говорили ни о чем, кроме этого праздника и пышных приготовлений к нему. Разумеется, я немедленно стал добычей всех, желавших получить точные сведения: "Много будет приглашенных? Допущены ли будут домино?" и пр.

Но время, когда такие расспросы льстили моему тщеславию, уже миновало, и я отвечал то сухо, то уклончиво всем, кто бестактно расспрашивал меня.

Приглашения были разосланы 10 сентября. Утром, когда полковник Маре получил свое, он послал за мной.

— Вот, — сказал он, протягивая мне пригласительный билет, — внимание, которое меня прямо сконфузило. Я до сих пор не сделал визита графине Орловой. С ее стороны большая любезность — подумать обо мне. Насколько я знаю, вы в дружеских отношениях с ней. Будьте так добры и обязательны, возьмите на себя поручение одновременно извиниться за меня и поблагодарить ее. Если на этот вечер у вас нет никаких более заманчивых планов, то мы могли бы вместе отправиться в ее замок. Я возьму вас в свой автомобиль, и вы представите меня графине.

Мне невозможно было уклониться от этого предложения, сделанного столь заблаговременно.

— Охотно, полковник, благодарю вас.

— Нет, нет, это я должен вас благодарить. Да, кажется, я хотел вам сказать еще что-то… Ах да… Только что мне звонил по телефону полковник Эннкен. Он беспокоится. Я взял на себя смелость извиниться за вас и объяснить ваше молчание, на которое он жалуется, обилием работы. Но я не хочу показаться тираном в его глазах. Устройте себе как-нибудь свободный день и съездите к нему; успокойте его.

По небрежности я только в последнюю минуту заказал себе домино. Настал день бала, а я даже еще не примерял его. Я спустился в Бейрут утром, около одиннадцати часов. Около четырех, получив костюм, я вышел от портного и столкнулся с полковником Эннкеном… Мы оба почти одинаково смутились, увидев друг друга.

— Давно мы не видались с вами; вы нас совсем забыли, — сказал он, пытаясь улыбнуться.

— Работа… много работы, — пробормотал я.

Бумага, в которую мне завернули домино, была слишком коротка. Кусок черного атласа и огромная пуговица из белого шелка торчали из пакета. Он их увидел.