Сьялтис напялил двууголку обратно и повернул голову к окну, лишний раз продемонстрировав безукоризненный королевский профиль, достойный чеканки на золотых монетах.
— Сорок тысяч ферлингов, чтобы ублажить местный закон? — слабо улыбнулся он. — Учитывая нынешний курс валют, это приблизительно три тысячи эльфийских круний — три моих месячных жалованья. В этот раз ты переплюнула саму себя, Форсунка.
Рыбница фыркнула и отвернулась.
— Капитан, вы принесли мне хоть какую-нибудь одежду? — поинтересовалась удрализка, поднимая голову. — Не пойду же я по городу в одних трусах.
Иллюмон порылся в заплечном мешке и бросил на стол сложенное в стопку помятое чёрное блио с вышитой каймой, которое отыскал в ворохе чародейских вещей в своей каюте. Он, как эльф, который неоднократно вытаскивал Форсунку из различных узилищ, подозревал, что освобождённой узнице понадобится переодеться в чистые одежды, но не ожидал, что её успеют раздеть до нижнего белья. Форсунка на её месте, как более опытная арестантка, не только никак не теряла свои куртку и штаны, увешанные всякой дрянью, но и умудрялась из тюремных ям стащить целую груду ненужного тряпья.
Эльфийка встала, рывком головы запрокинула рыжую гриву назад. Подняв руки, она с зевком потянулась и выгнула спину, отчего непокрытые груди приняли очень соблазнительные формы. Сьялтис тактично отвернулся к окну. Форсунка склонила голову набок и прищурилась. Ольхтанд выплюнул соломинку и лихо сплюнул прямо на пол. Остальные стражники забегали глазами, лихорадочно ища в помещении что-нибудь поинтереснее, нежели голая удрализка, и за неимением такового снова переключались на неё.
Элизабет живо набросила на голое тело лёгкую воздушную тогу и перевязала её в талии широким поясом с металлическими пластинками и узорчатыми фестонами, спускающимися по бёдрам до колен. Распустив длинные рукава, эльфийка материализовала из воздуха маленькое зеркальце с гребешком, и стала расчёсывать влажные рыжекудрые локоны. Локоны распрямлялись вслед движениям гребешка и тут же сворачивались обратно в огненные спирали. Перед приходом капитана чародейка окатилась ушатом холодной воды, учтиво предоставленным главостражем, и смыла немного грязи, пота и крови со своего измученного тела.
— Штраф за Форсунку я заплачу в полном размере, — промолвила Элизабет, разглядывая в зеркале шатающийся передний зуб и чёрный, как вороная сталь, синяк под левым глазом. — Платой будет моё вам прощение, господин Ольхтанд. Я великодушно прощаю вам физический и моральный ущерб, что нанесли мне ваши кретины-подопечные, пока я торчала в этой клоаке Сикца.
— Но…
— Что «Но»? — искоса взглянула на главостража чародейка. — Хотите что-то возразить мне? Подумайте десять раз перед этим. Похоже, вы не понимаете, что играете с огнём. Мне врезали по голове прикладом оружия, волокли сюда по земле и стёрли копыта, дали по челюсти, едва не подарили сотрясение мозга, отбили внутренности и в довесок разорвали платье и облапали. Это платье стоило дороже, чем обмундирование для всей вашей городской стражи, а что же до морального ущерба… Со мной так по-скотски никогда не обходились! И ваши лживые извинения для меня ничего не значат, можете засунуть их себе в задницу! Значит так: немедленно отпускайте Форсунку и ищите Аврору, мою ученицу. Если не найдёте до захода солнца — пеняйте на себя! Если с неё хотя бы волосок упадёт — пеняйте на себя! Я вообще-то не колдунья, как меня окрестили ваши дружки, но ради вас я могу ненадолго перевоплотиться в её амплуа и разнести в пух и прах не только вашу траханную кордегардию, но и весь траханный Ветропик! — последние слова удрализка прокричала, брызгая слюной, и финальным штрихом с силой топнула копытом по каменной мозаике, пустив трещины.
— Успокойтесь, барышня, — встрял Сьялтис, смотря в застеклённое окно, — я прямо сейчас вижу Аврору, она идёт аккурат к нам. Прекратите угрожать, в самом деле, поумерьте воинственный пыл, не забывайте, что я отвечаю за вашу безопасность и безопасность дриады. Ведёте себя не самым подобающим образом.
И действительно, послышались гулкие тяжёлые шаги, потом до тошноты знакомый запах мешочка Иезекииля, и вскоре в кордегардию вошла целая процессия, возглавляемая Авророй. Девочка, у которой лицо и длинные распущенные волосы были заляпаны сажей, пылью и грязью, первым делом бросилась к Морэй и крепко обняла её.
— С тобой всё в порядке, крошка? — эльфийка присела и взглянула в ясные глаза адептки. — Ну, вроде да… Где ты умудрилась так запачкаться?
— Я нашла их, нашла! — звонко выкрикнула Аврора и указала на двоих низкорослых гномов, прячущихся за узловатыми ногами Козочки. — Это они убили мерфолков и сшили из их чешуи сумки и одежду! Видишь? Они не люди, они гномы! Они во всём признались!
— Потрудитесь объяснить, что здесь происходит? — Ольхтанд всё же вернул себе дар речи и самообладание. Вниманием его завладела только Козочка, что копытом силилась раздавить ползающего по полу чёрного таракана. — Дриада? Древобаба? Настоящая? Здесь? Вы серьёзно?
— Серьёзней некуда, господин главостраж, — Иезекииль отделился от толпы, сжимая в руках самозарядный эльфийский карабин. Квартирмейстер попёр прямо на Ольхтанда, и тот, сражённый крепким букетом запахов специй и трав, невольно отступил назад, стукнулся об Форсунку. Рыбница оттолкнула мужчину и угрожающе зашелестела жабрами. — Около часа назад силами экипажа «Чёрный олеандр» была задержана группа гномов-мясников со своим скарбом — одеждой, поясами, сумками, головными уборами, сшитыми из красной чешуи выловленных и убитых намедни гражданских мерфолков, жителей прибрежной акватории Кораллового моря. «Чёрный олеандр» случайно зафиксировал место казни более чем полсотни мерфолков к югу от Ветропика, на песчаной отмели, среди них были мальки, наги, тритоны и сирены. Желая подставить людей в ближайших городах, гномы пустили по воде эшафот с трупами и недвусмысленными надписями. А продажа изделий из чешуи не столько способ заработка, сколько лишнее доказательство людской жестокости и глумления над трупами их сородичей. В лагере гномов ребята обнаружили стеклянные банки, наполненные формалином, в котором плавали отрезанные головы мерфолков, выколотые глаза и отрубленные кисти рук, а ещё десять ящиков неиспользованной чешуи кровавого оттенка. Гномы при попытке их задержать оказали сопротивление и были убиты за исключением двух, коих мы и привели к вам. Господин главостраж, убедительно просим: верните им взятку, что получили за своё молчание, и проведите беспристрастное расследование.
— Да как вы смеете! — воскликнул Ольхтанд, снова оттягивая воротник кафтана и разевая рот, как рыба. — Я впервые вижу этих торгашей, впервые узнаю об их товарах и убийствах змеехвостых! Где они вели торговлю? В городе?
— За городскими воротами.
— Эта территория не находится под моей юрисдикцией, — горделиво задрал нос главостраж, очевидно, хвалясь знанием слова «юрисдикция». Однако никто из присутствующих не обратил на это внимания. — За пределами Ветропика каждый волен торговать любым товаром, хоть кровью девственниц, хоть ихором богов. Вот про убитых мерфолков и подставу людей уже поинтереснее. Эти затраханные гномы, живущие в Гелианском нагорье, похоже, решили подложить нам нехилую свинью. Надеюсь, вы не разнесли в клочья их торговые лотки и шатры? Я бы хотел взглянуть на отрезанные головы и ящики с чешуёй. Если то, что вы утверждаете, правда, я немедленно доложу градоначальнику и самому князю. Давно пора показать обнаглевшим гномам почём фунт лиха, эдак они и эльфов против нас ополчат когда-нибудь… Да. Госпожа дриада, это ведь правда? — Ольхтанд выглянул из-за Иезекииля и поймал пытливым взглядом Шай’Зу.
— Как ни горестно это признавать, но слова Иезекииля Кхыша чистейшая правда, — насупившись, проворчала рыжеволосая кентаврица. — Своими глазами видела и трупы, и головы, и алую чешую. Гномы вступили с нами в драку, не желая показывать подноготную, пришлось многих успокоить стрелой промеж глаз. Двое сдались и рассказали про то, как с группой наёмников ставили сети и закидывали неводы, отлавливали приплывающих на звон липового кораллового колокола мерфолков и безжалостно казнили их. Они сами тебе обо всём расскажут, человек. Тебе будет интересно.
