– Мы эти, чёрт задери… Забыл… Слышь, Петро, как командир нас кличет?
– Ентырнацыалисты.
– Во-во, они самые.
– Да ты просто пусти меня! Я мигом: туда-обратно. И вреда от мово рецепта, окромя пользы, никакого. Насчёт лечения цесаревича подскажу. Пусти, а то счастья тебе не будет!
«Авель Вечный? Это как же? Новый Агасфер? Новым Вечным Жидом теперь монах Авель стал? Тогда что ж получается? В марте 901-го не призрак, живой человек встретился?»
Тут прямо у ворот губернаторского дома заперхал неисправный мотор. Что мотор авто неисправен, он понял сразу и от неумелости большевистских механиков – впрочем, без всякой злобы – скривился.
Голоса на первом вмиг стихли. Зато на улице кто-то крикнул заполошно:
– Стой, курва! Стрелять буду!
«Господи, опять расстрельщики эти. Надо бы предупредить монаха».
– Карау-у-ул, грабют! – истошно завыла у забора какая-то баба.
Урчание автомобиля близ губернаторских ворот пресеклось, стукнула наружная дверь: скорей всего, стрелки внутренней охраны вышли переговорить с охраной внешней. Несколько минут было тихо. Он собрался было снова прилечь, но тут ещё раз грюкнула входная дверь, и завопил младший стрелок охраны:
– Ты глянь токо! Куда монах посчез? Неуж к царю двинул, а Пров Петрович?
– А вот мы щас проверим.
Тяжко взбежав по лестнице, Пров стукнул в дверь кабинета, не дождавшись ответа, вошёл.
– Был здесь хто? – спросил одышливо, сипло.
– Я один, как видите.
Охранник заглянул в углы, отдёрнул шторы, открыл окно. На улице разбирался ветер. Окно само собой захлопнулось, стрелок, уходя, обронил с насмешкой: «Простите великодушно».
– …в подпол он сиганул! А там, как бы не ход поземельный, – снова послышалось внизу, – и поварёнок, видать, с им. Вон она, крышка напольная!
– Поддевай крышку штыком! Изнутри он, гад, заперся…
Губернаторский дом вдруг чётко, с четырёх сторон, очертился звуковыми линиями, зазвенел объёмно, как металлический четырёхгранник. Отрёкшийся от престола сперва хотел подойти к окну, передумал, ступил на лестницу. Внизу, однако, уже всё стихло: автомобиль расстрельщиков, – принадлежавший ранее, как знал он, купцу Ершову – завёлся и уехал, охранники, пожилой и молодой, вернулись на пост.
– Ушлёпал, контрик.
– Так дальше речки не убежит. А – ветер! Станет переправляться, авось потонет…
* * *
Тиша Скородумов – сорокалетний, звонкий, как ясень, до смешного прямой; Тихон Ильич Скородумов – руки слабоваты, но в крупных жилках, ещё и на висках вены бьются; Тишка-плутишка – русый, синеокий, неаккуратно по-домашнему стриженный, имеющий привычку задирать вверх и вправо тонко выточенный, сильный и крепкий, но и какой-то девичий нос, с горечью отодвинул выползшие из принтера, ещё тёплые листы: пора было собираться!
– Тр-ц! Тр-рёц-ц! – передразнил он вслух воронье карканье. – Что за звуки дурацкие?
Вдруг, локотком под бок – догадка. «Ну, ясен пень: Троцк! Так ведь именовали Гатчину в двадцатые годы века двадцатого? Какой-то матрос и с ним недоросток с гранатой явились в городскую управу и с ходу переименовали Гатчину в Троцк. Император этого знать, конечно, не мог. А ворона лысая могла?.. Ну, не в крике вороньем дело. А в чём? А вот в чём. Авель Вещий, Авель Вечный, Авель Русский! – вот кого надо выдвинуть в этом историческом наброске на первый план…»
Читавший собственную рукопись внезапно увидел и ощутил весь ход событий, связанных с отрёкшимся государем, старцем Авелем, стрелка́ми охраны, поварским учеником Седнёвым и резанувшим по лицу тобольским ветром – неразъёмно, слитно. Но лишь только попытался разбить ком повествования на части, выстроить последовательно – тот рассы́пался прахом. Правда, кое-что и осталось: отступили внезапно на второй план император Николай и старец Авель, и нарисовался остро и нежно, а затем, пошатываясь, как старинный балясник, едва удерживающий равновесие на краю собственной жизни, прошёлся туда-обратно по свободной части листа и растерзанный оболганный Павел Первый! Причём нарисовался император не гостем из прошлого, а сегодняшним действующим лицом отечественной истории: в спецназовской тельняшке с краповой полосой, в путинской панаме-афганке!
Тут сочинитель беспокойно на стуле заёрзал, но потом рассмеялся.
«Как в детстве, ей-бо! Многое из прошлого тогда представало в одёжке сегодняшней. А всё потому, что в головах людских – каша. Взять, к примеру, время историческое. В обыденном сознании оно на три части разрублено. А на самом деле: прошлое – и есть будущее. Настоящее – и есть прошлое. А будущее – есть и то, и другое, и третье. Жаль, понимают это редко, только во время коротких замыканий в мозгу… Тебя вот, Тишка, кто вёл по жизни? Кто направлял тебя, дурачок? Сперва думалось, бабка, дед, брат Корнеюшка. Позже – смены генсеков, выборы президентов. Ан, нет! Дудки! Оказалось, вспышки бессознания ведут тебя, остолопа! Да ещё кто-то, навроде ангелочка из отожжённой стали, бежит перед тобой пятками вперёд, китайским фонариком путь высвечивает и одновременно сигналит: точка – тире, точка – тире, Путин – Павел, Павел – Путин. А тогда что же выходит? Будущее прячется в недрах бессознательного? И эти самые «недра» существуют вне времени и пространства? Значит, и само будущее существует вне времени и вне нашего пространства? Как же его выудить оттуда? И надо ли? Это пока не ясно. Но ты только глянь, что это бессознательное, неподвластное правительствам, кнессетам и парламентам с жизнью нашей вытворяет…»
Здесь Тиша резко себя оборвал, даже стукнул кулаком по столу, беспокойно оглянулся на комнату, где спала жена, отодвинул рукопись и, урча, как кот на сметану, накинулся на половинку листа, вынутую из картонной папки. На листе было выведено:
Господин Президент!
Альтернативное зрение и обморочные виде́ния – важнейшая часть нашей жизни. Они крайне важны не только для частных, но и для государственных дел. Будущее существует уже сейчас! Есть будущее неотменяемое. И есть будущее поправимое. Хочу предупредить Вас о Вашем личном будущем. О той его части, которая может быть Вами поправлена. Сведения эти не плод зарубежных наводок или дешёвых прогнозов. Они получены при помощи так называемого «альтернативного зрения», а также благодаря обморочным снам…
Дальше – облом. Точно описать собственный обморок и наступивший вслед за ним полусон с яркой и страшной картинкой не удавалось. Не справившись и на этот раз, Тихон Ильич с досадой уложил письмо обратно в папку с надписью «Аннотации».
Утро едва проклюнулось, за окном было темным-темно, хоть огни реклам в Замоскворечье уже вовсю и моргали. Малая часовая стрелка вплотную подобралась к цифре 5. Петербург с Михайловским замком, Гатчина с клумбами и болотами, Николай Второй и Павел Первый – стали опадать, рассыпаться. Снова булькнула электронная капля. Пришло ещё одно письмо от Корнеюшки: «Не забыл? Сегодня на станции «Технопарк», в 5.50!»
Нужно было снова окунать лицо в московскую, не слишком сладкую, но и не так чтобы совсем уж горькую темень, нужно было торопиться на встречу с братом Корнеюшкой.
Часть I. Сокрушённые сердцем
Зримые мысли. Технопарк
Три-четыре глубокие царапины чуть выше запястья пекли, саднили. Заныла вдруг и вся рука. Десять минут назад, расплачиваясь с частником, Каин обернулся и увидел совсем рядом, под кустом, некрупного с пестринами зайца. Заяц был виден отменно! Рыжий, худотелый, он сидел смирно и заметно дрожал. Позади зайца лиловел пойменный Нагатинский лес, бежать было куда, но заяц всё сидел. И глазел не на лес, а совсем в другую сторону, куда зайцам и глазеть-то незачем: на вспыхивающие то здесь, то там огоньки просыпающегося города. Вдруг Каину показалось: зверок дёрнул верхней усатой губой. Что-то вроде кривой ухмылки изобразилось на бесстыжей заячьей мордуленции!
