Это жрецу было совсем не на руку. Чем больше людей, тем больше мнений, и тем сложнее искать мотив, который бы убеждал их идти за ним. Больше всего пересудов было о возмездии и справедливости. Гленн чувствовал себя угнетенным: он плевал на справедливость — ему нужно было спасти брата, переговорить с вождями скахир и выполнить поручение Шиады. В скором времени, перебрав все варианты, он оставил руководство отрядом тем, кто больше всех жаждал христианской крови, и, прихватив пару сторонников, отправился в Кольдерт, выдавая их за тройку монахов.

Однако попасть в столицу не удалось: от переизбытка беженцев король Нирох повелел наглухо запечатать ворота, и теперь те, кому некуда было деться, как саранча выедали все окрестности столицы. К весне падеж за стенами крепости разгорелся, как чума.

Хмурый и разочарованный, Гленн отправился на север.

Гистасп возглавил отряд для возвращения в чертог Яввузов, кратко сообщив остальным ситуацию. Маатхасу перед выездом он счел нужным сообщить тоже: негоже обижать такого хорошего соседа недоверием, рассудил генерал. В чертоге полно хороших бойцов, поэтому Раду он оставил в лагере на юге Яса, а вместе с ним "полдюжины меднотелых" и Дана Смелого, чтобы был тот, кто сможет всем руководить. Этой горстке поселенцев одного столичного кабака было велено дождаться вестей от Бугута и, как только связь с проходцами, собирающими сведениями для Матери лагерей, будет установлена, выдвигаться домой. А сам с остальными помчался на север сразу, как смог.

Искренне убежденный, что если не в мировую, то хотя бы силой Тахбир и Русса уже давно уладили ситуацию.

Впрочем, то, что депешу о притязаниях Адара и Отана на танское кресло, доставили так далеко, в Гавань Теней, не могло не наводить на мысли, что либо у Руссы и Тахбира возникли серьезные сложности (мать Адара имела корни в богатой купеческой семье), либо — что присланная депеша не более чем ловушка, целью которой было заставить Бансабиру второпях снятся с места и рвануть в приготовленную засаду.

Вероятно, Отан решил сыграть на высокомерии Матери лагерей, а потому заполонил северный тракт, по которому от столицы до чертога Яввузов добраться было быстрее всего. Потому Гистасп повел свой небольшой, но отборный отряд бездорожьями, окрестностями, вплоть до того, что в неожиданном месте свернул сильно на восток и на лодках двинулся вверх по Тархе, через владения союзника Маатхаса напрямую к чертогу.

Бансабире попался хороший капитан из ласбарнских торгашей. Перекинувшись парой фраз, мореход, длинный, сухой и изрядно пропитый после пребывания в порту, уяснил, что Бану — третий номер в сто девятом из Храма Даг, и не стоит пытаться сделать из нее очередной товар на поставку на невольничьих рынках.

Море, вопреки всем опасениям Гистаспа, было спокойным.

Спустя девять дней Бансабира, заслышав знакомый звук, взвилась из каюты на корму. Припала к борту и уставилась вперед, воодушевленная, как не бывало давно. В небо, от носа до кормы, поднимался ни с чем не сравнимый портовый гул.

Корабли заходили в бухту, другие, снимаясь с якорей, выходили в Великое море. С пришвартованных судов бросали сходни. По уже брошенным, переругиваясь на двух языках, катили бочки с ромом и заморскими винами. Кидали, сгружая, тюки со специями и благовониями из Адани, которые, всегда думала Бану, особенно нужно было бы жечь здесь, в порту, насквозь пропитанном солью, потом, свежей и подтухшей рыбой, грохотом стамесок и молотков, звоном цепей и отборной руганью, кабацкими шутками и перегаром.

Аданийские суда также привозили перекупленные у архонцев легчайший белоснежный хлопок, без которого было не обойтись в засушливых землях юга, и мягкую, но необычайно прочную выдубленную кожу, которая спасала от мечей разбойников и холода ночи. Предметами особой роскоши для женщин и мужчин считались товары из далекой империи Мирасс — многоцветные шелка, что в руках портного превращались в волны богатых одеяний, такие же мягкие, как весеннее море; и удивительно крепкое оружие из легендарной мирассийской стали с многослойными узорами тончайшей работы, которое, если верить рассказам, разрезало, как масло, любые другие клинки.

Драгоценные камни всех мастей всегда дополняли наряды богатых и особо важных горожан и всегда с избытком поступали в лавки зажиточных торговцев с Бледных ясовских островов — Яшмового, Перламутрового, Кораллового, Изумрудного, Опалового, и, по меньшей мере, десятка других, каждый из которых, независимо от названия, добывал с пригоршню разноцветных минералов. Когда Бансабира жила в Храме Даг, все эти сокровища нисколько не прельщали ее, и если и случалось облачаться в драгоценности, то только ради роли, личины, под которой можно было бескровно подобраться к тем, за чью голову храм получал деньги. С тех пор изменилось немногое, и, в отличие от большинства женщин своего сословия, Бансабира всегда оставалась сдержанна в блеске. Но один камень нравился танше с детства — жемчуг, и на Перламутровом острове его доставали особенно качественным.

Рассекая плеск моря, седым кружевом разбивавшегося о суда и верфи, взвивались в небо звонкие крики чаек и белоснежных, как панцирь Снежного Змея Астахира, альбатросов, гнездовья которых раскидывались на пологих холмах и отвесных скалах Бледных островов. Обилие рыбы плодило множественность этих неугомонных и неутомимых птиц, чей помет большими бледно-зелеными оспинами щедро усыпал деревянные подпоры и перекрытия пирсов и булыжники набережной. Вдоль последней, уводя вглубь города, тащили ободранных, тощих, напуганных людей. После первого же торга они превратятся в бездушные вещи хозяев, и лязг цепей, неотъемлемый атрибут любого порта в этих краях, станет для них столь же привычным, сколь и ненавистным.

Бансабира сошла на берег. Улыбнулась, услышав в некотором смысле родную речь — иноземную и порой такую бранную, что хотелось краснеть — и наскоро затерялась в толпе, стараясь держаться поближе к берегу, чтобы не мешать работникам доков и рабам таскать груз для очередной отправки.

Вслед за рабами, отдавая короткие гортанные команды, державные торговцы велели тащить под особой охраной кованные сундуки с редчайшими товарами в этих краях. Теперь Бансабира знала, что их доставляют из ее собственных владений и из надела соседа Маатхаса: моржовьи и китовые кости, жир и шкуру здесь, как и в большинстве других мест Этана, можно было продать за баснословные деньги. Кости были раритетным и очень прочным материалом для дорогих кресел высокопоставленных людей, рукоятей оружия, амулетов и украшений, как женских, так и мужских. Жир применяли для лечения сложных заболеваний лучшие врачи, им натирали кожу и волосы первые красотки — от высокородных дам до нахальных портовых шлюх, которым только по большой удаче удавалось стащить немножко у пропитых и сонных посетителей-купцов. Толстой грубой шкурой гигантов Северного моря обшивали суда, чтобы уберечь от царапин, трещин и износа самой неукротимой силой из всех — воды и времени. После длительной и особо аккуратной выделки из этих шкур получались веревки, которым всегда особенно радовались корабелы: такелаж из такого материала выдерживал самые свирепые штормы, а рыболовецкие сети, разбросанные с добывающих судов вдоль всего берега и причала, позволяли вытаскивать здоровенных рыбин с глазами размером в персик. Десятки сетей были развешаны по столбам, раздуваясь, как флаги и паруса. Зацепившиеся за ворс плетения крохотные остатки добычи, подгнивали до того, как сети успевали развешать по реям. От этого над пристанью, окруженной в небесах сотнями чаек, разносился сильный тухловатый запах, перемешанный с запахом йода, водорослей, и промокшей от моря и пота кожи.

Бансабира вдохнула глубоко: странный запах и не сказать, что приятный. Но на душе от него становится свободнее. А разве не во имя свободы она затеяла свою войну с Тахивран или кто там будет после нее?

Бледная для здешних мест, неприметная под капюшоном песочного цвета, который выменяла на корабле у старпома, предложив свой, Бансабира шагнула вглубь портового квартала, растворяясь среди людей, криков, запахов, брани, приближаясь шаг за шагом к торговым рядам рыночной площади. Она слилась быстро: с плащом такого цвета действительно легко исчезнуть из виду и стать невидимым пятном, распластанным по бархану.